человечеству вершится. Мудрость божественная, Вольность! Тебя ли зрю среди
сих оборванцев, страшных, грязных и кровавых? Тебя ли зрю в пепле сел
сожженных и крови, землю поливающей? Назову ли тебя от сего сказкой нелепой
и безрассудной. Усомнюсь ли в тебе, уподобясь тому маловеру, кто пальцы в
рану влагал, дабы познать существенность. Отнюдь! Жизнь мою и веру мою
слагаю к твоему подножию, ибо знаю, что ты мудра и божественна, и все мы от
лика твоего спасение примем. Вольность великая! Верю, верю".
V
оседала лучистыми кристаллами на малахаях и бараньих шапках.
ехали всадники. Дикие, раскосые, на низких плотных лошадях, с кривыми
свирепыми кинжалами за поясами, они составляли ядро отряда. За ними версты
на две тянулась пехота. Пестрая до боли в глазах днем, в ярких лучах солнца,
и совершенно не различаемая ночью и вечером, - она почти сплошь состояла из
беглых крепостных. Человеческий состав ее был очень разнообразен. Шли
высокие, широкоплечие гиганты и узкогрудые карлики, шли налитые здоровьем и
шатающиеся от слабости, шли подростки и старики, шли вслед за пушками, по
широкой самарской дороге, вздымая снежную пыль и утопая в сугробах.
разноцветных тряпок, они утопали по колено в снегу, стирали ноги до крови,
ругаясь, садились около верстовых столбов, перевязывали кряжистые неуклюжие
ступни, привыкшие к земле и солнцу, потом поднимались и, прихрамывая, бежали
за отрядом.
добродушные и тупомордые чудовища. Привыкшие к лошадям, они и пушкам
помогали криками, свистом и гиканьем, замахивались на них палками и
ругались. Всю остальную дорогу пушкари и орудийная прислуга молчали, - это
были все немолодые, мрачные люди, а тяжелая и однообразная работа не
располагала к разговорам. Зато целый день, с ранней утренней зари до
вечерней, перекликалась пехота. Она была шумна и разноязычна, как птичья
стая. То и дело в разных концах ее вспыхивал смех, иногда на минуту
появлялась песня, и люди, подхватив, несли ее над головой. Потом через
минуту кто-нибудь обрывал ее, и снова человеческая масса, уже забыв о песне,
смеялась, разговаривала, ругалась и жаловалась.
проскакивали всадники в лисьих шапках, украшенных желтыми круглыми перьями.
Они оглядывали разговаривающую толпу и, урезая коня плеткой, проносились
дальше в сверкающем облаке снежной пыли.
коня, на быструю, резкую хватку всадника и одобрительно качали головами.
есть, что шапка да конь. Им ведь тоже житье не слаще нашего.
станет, - отвечали им, и на этом разговор прекращался вовсе.
друга.
через полчаса они опять уже мирно ели из одного котла, перевязывали друг
другу опухшие ноги, расшибленные головы и засыпали около одного огня.
наливали их водой или набивали снегом, и пока повара - это были тоже мужики
в косматых зеленых тулупах - сыпали в них бурое зерно, мужики сидели около
огня, далеко протянув вперед толстые от наверченных тряпок ноги, и душевно
разговаривали.
сидящие около них, издали напоминали птичью стаю, слетевшуюся на огонь
маяка.
по-крестьянски хлебали они мутную жижу, вылавливали ложкой бурые куски мяса
и, положив их на загорбок ложки, тщательно остуживали, совали в рот и жевали
томительно долго.
темногубые всадники с быстрыми рысьими глазами и отдувающимися крыльями
ноздрей. Они давали лошадям сено, сыпали овес и терпеливо поили их из ведер
тяжелой колодезной водой. Деревенские ребята смотрели на всадников с
удивлением и прижимались к матерям.
- были теперь смирны, деловиты и немногословны. К удивлению ребят, они и не
думали резать своих хозяев. Стройные и прямые, они стояли около лошадей,
смотрели им в глаза и тихонько и нежно перебирали бронзовыми пальцами
тяжелые от пота холки.
лучина, и несколько человек наклонялись над картой, нарисованной на желтом
куске пергамента. Извилистой красной чертой была отмечена линия похода. Она
начиналась от станции Берды и кончалась Самарой, помеченной на карте черной
звездой. Дорога шла мимо деревень и сел, которые изображались черными
пятнами.
и записывая над ними день и час прихода в деревню. Каждый день красная линия
укорачивалась, а крестики уже появлялись около самой звезды. Но самая
звезда, черная, загадочная, по-прежнему находилась вне пределов
досягаемости. Хотя, по слухам, там и не было крупного боевого отряда, тем не
менее последние переходы Арапов не спал совсем. Через каждый час он выходил
из избы и ходил по синему, сочно хрустящему снегу. Но смотреть было нечего.
старости ружья. Они зорко смотрели в голубую метель, часто и без нужды
окликая полную и торжественную тишину зимней ночи.
Арапов, а сзади - два приближенных. Один переводчик с татарского, угрюмый,
тонкий, красивый юноша, полурусский, полутатарин, другой уже пожилой,
неразговорчивый, с лицом, обезображенным рубцами, с руками, убранными в
рукавицы, - на правой руке у него не хватало трех пальцев. Сам царь называл
его то графом, то сватом, то просто Егорычем.
пушкарей, всадников и пехотинцев он был самый молчаливый.
радужное, обитое золотыми позументами полковое знамя, старое голштинское
знамя, принадлежавшее некогда полку Петра Федоровича и сменившее Петербург
на дикие киргиз-кайсацкие степи.
VI
медлительная пехота. На последней остановке сызнова пересматривали оружие,
зарядили пищали, начистили клинки шашек, перебинтовали распухшие ноги. Ехали
теперь медленно, высылая вперед дозорных.
несколько сот дворов - городского вида поселок, не поселок, вернее даже, а
небольшая захолустная крепость, укрепленная деревянной стеной и пушками.
Населена эта крепость бывшими крепостными, среди которых попадалось много
отставных гвардейцев, в былые годы отбывавших солдатчину в Петербурге. Этой
крепости Арапов опасался особенно. За день до последнего перехода он опять
не спал всю ночь и разговаривал с Егорычем.
хлеба кус да водки чарка, они и за нее душу черту отдадут.
если там только одна инвалидная команда, а если туда еще Балахонцев со
своими войсками пошел!
пустили. Как ты солдата плохо понимаешь. Солдат, он тоже не дурак, ему своя
шкура завсегда барской дороже. Солдат, если кто понять может, для нас самый
удобный человек, его уж учили, учили, да и бросили. И генералы учили, и
господа учили, и купец учил, и наш брат - ефрейтор учил, утюжили, утюжили
его, теперь он самый умный человек на Руси.
битва будет кровопролитная и жестокая. От стана к стану ходил высокий черный
мужик, садился около огня и начинал рассказывать о поселке. Говорил он
медленно и складно, и по его словам выходило так, что этот поселок нипочем
не взять. В поселке пушек штук пятнадцать, пищалей не счесть, а забор
построен из крепких дубовых кольев, да такой крепкий забор, что его нипочем
не взять, хоть год под ним стой. Что же касается командира... - тут мужик
махнул рукой, - то такая собака командир, что если кто не по его что делает,
так засекает на месте. У него солдаты по одной нитке на цыпочках ходят.
суемся. Разве нам с такой громадой справиться? И почесать за ухом не
успеешь, как голова отскочит.
Шилова Юлия
Скальци Джон
Никитин Юрий
Каменистый Артем
Мурич Виктор
Прозоров Александр