Чтение 18–й страницы книги ~Ангелы на кончике иглы~

-- Что за преувеличения! -- воскликнут русские. -- Какие громкие фразы
из-за пустяков!

Я знаю что вы называете пустяками, в этом вас и упрекаю! Ваша привычка
к подобным ужасам объясняет ваше безразличное к ним отношение, но отнюдь его
не оправдывает. Вы обращаете не больше внимания на веревки, которыми на
ваших глазах связывают человека, чем на ошейники ваших собак. Умерьте ваше
рвение, откажитесь только от лжи, которая всюду господствует, все
обезображивает, все отравляет у вас, -- и вы сделаете достаточно для блага
человечества.

Среди бела дня на глазах у сотен прохожих избить человека без суда и
следствия -- это кажется в порядке вещей. В цивилизованных странах
гражданина охраняет от произвола агентов власти вся община; здесь
должностных лиц произвол охраняет от справедливых протестов обиженного.

Адвокатов не может быть в стране, где отсутствует правосудие. Откуда же
взяться среднему классу, который составляет основную силу общества и без
которого народ превращается в стадо, охраняемое хорошо выдрессированными
овчарками?

Нравы русских, вопреки всем претензиям этого полуварварского племени,
еще очень жестоки и надолго останутся жестокими. И под внешним лоском
европейской элегантности большинство этих выскочек цивилизации сохранило
медвежью шкуру -- они надели ее мехом внутрь. Но достаточно их чуть-чуть
поскрести -- и вы увидите, как шерсть вылезает наружу и топорщится. Русские
не столько хотят стать действительно цивилизованными, сколько стараются
казаться таковыми. В основе они остаются варварами. К несчастью, эти варвары
знакомы с огнестрельным оружием. Это -- нация, сформированная в полки и
батальоны, военный режим, применимый к обществу в целом и даже к сословиям,
не имеющим ничего общего с военным делом.

Из подобной организации общества проистекает такая лихорадка зависти,
такое напряжение честолюбия, что русский народ теперь ни к чему не способен,
кроме покорения мира. Мысль моя постоянно возвращается к этому, потому что
никакой другой целью нельзя объяснить безмерные жертвы, приносимые
государством и отдельными членами общества. Очевидно, народ пожертвовал
свободой во имя победы.

Возникает серьезный вопрос: суждено ли мечте о мировом господстве
остаться только мечтою, способной еще долгое время наполнять воображение
полудикого народа, или она может в один прекрасный день претвориться в
жизнь? Скажу лишь одно: с тех пор как я в России, будущее Европы
представляется мне в мрачном свете.

Участь России, уверяют меня, -- завоевать Восток и затем распасться на
части. Научный дух отсутствует у русских. У них нет творческой силы, ум по
природе ленивый и поверхностный. Если они и берутся за что-либо, то только
из страха. Народ, не могущий ничему научить те народы, которые он собирается
покорить, недолго останется сильнейшим. Государство, от рождения не
вкусившее свободы, государство, в котором все серьезные политические кризисы
вызывались иностранными влияниями, такое государство не имеет будущего.

Я стою близко к колоссу, и мне не верится, что провидение создало его
лишь для преодоления азиатского варварства. Ему суждено, думается мне,
покарать испорченную европейскую цивилизацию новым нашествием с Востока. Нам
грозит вечное азиатское иго, оно для нас неминуемо, если излишества и пороки
обрекут нас на такую кару.

Эта милая страна устроена так, что, не имея непосредственной помощи
представителей власти, иностранцу невозможно путешествовать по ней без
неудобств и даже без опасностей. Вы решаете лучше не видеть многого, чем без
конца испрашивать разрешения -- вот первая выгода системы. Вы всегда будете
под пристальным наблюдением, вы сможете поддерживать лишь официальные
контакты со всевозможными начальниками, и вам предоставят лишь одну свободу
-- свободу выражать свое восхищение перед законными властями. Вежливость,
таким образом, превращается в способ наблюдения за вами. Все занимаются
здесь шпионством из любви к искусству, чаще не рассчитывая на
вознаграждение.

Я делаю записи и тщательно их прячу. Меня, быть может, ждет в лесу
засада: на меня нападут, отберут мой портфель, с которым я не расстаюсь ни
на минуту, и убьют меня, как собаку. А мне предстоит еще многое осмотреть в
России, где я отнюдь не собираюсь зимовать. Соберу все заметки, написанные
мною, хорошенько запечатаю всю пачку и отдам на сохранение в надежные руки
(последние не так-то легко найти). Если же вы обо мне не услышите, знайте,
что меня отправили в Сибирь.

Набережные Петербурга относятся к числу самых прекрасных сооружений в
Европе. Тысячи человек погибнут на этой работе. Не беда! Зато мы будем иметь
европейскую столицу и славу великого города. Оплакивая бесчеловечную
жестокость, с которой было создано это сооружение, я все же восхищаюсь его
красотой.

-- Наконец-то! -- воскликнул Макарцев.

-- Что именно? -- поинтересовался маркиз де Кюстин.

-- Наконец вы нашли, что похвалить! Я ведь родился в Питере и люблю
этот город.

-- Мне приятно вас обрадовать, -- усмехнулся маркиз, -- но вряд ли это
надолго. Я могу добавить: к сожалению.

Только расстояния и существуют в России. На каждом перегоне мои ямщики
по крайней мере раз двадцать крестились, проезжая мимо часовен. Искусные,
богобоязненные и вежливые плуты неизменно похищали у нас что-либо. Каждый
раз мы не досчитывались то кожаного мешка, то ремня, то чехла от чемодана,
то, наконец, свечки, гвоздя или винтика. Словом, ямщик никогда не
возвращался домой с пустыми руками.

Политические верования здесь прочнее и сильнее религиозных. Настанет
день, когда печать молчания будет сорвана с уст народа, и изумленному миру
покажется, что наступило второе вавилонское столпотворение. Из религиозных
разногласий возникнет некогда социальная революция в России, и революция эта
будет тем страшнее, что свершится во имя религии. Свирепость, проявляемая
обеими сторонами, говорит нам о том, какова будет развязка. Вероятно,
наступит она нескоро: у народов, управляемых такими методами, страсти бурлят
прежде, чем вспыхнуть. Опасность приближается с каждым часом, но кризис
запаздывает, зло кажется бесконечным.

Несчастная страна, где каждый иностранец представляется спасителем
толпе угнетенных, потому что он олицетворяет правду, гласность и свободу для
народа, лишенного всех этих благ. Это ужасное общество изобилует
контрастами: многие говорят между собой столь же свободно, как если бы они
жили во Франции. Тайная свобода утешает их в своем явном рабстве,
составляющем стыд и несчастье их родины.

Кремль стоит путешествия в Москву! Он есть грань между Европой и Азией.
При преемниках Чингисхана Азия в последний раз ринулась на Европу; уходя,
она ударила о землю пятой, -- и отсюда возник Кремль. Жить в Кремле --
значит не жить, но обороняться. Иван Грозный -- идеал тирана, Кремль --
идеал дворца для тирана. Он попросту -- жилище призраков. Культ мертвых
служит предлогом для народной забавы. Слава, возникшая из рабства, -- такова
аллегория, выраженная этим сатанинским памятником зодчества.

В Москве уживаются рядом два города: город палачей и город жертв
последних. Москва за неимением лучшего превратилась в город торговый и
промышленный. Она гордится ростом своих фабрик.

Общество здесь, можно сказать, начало со злоупотреблений. Однажды
прибегнув к обману для того, чтобы управлять людьми, трудно остановиться на
скользком пути. Новая кампания -- новая ложь. И государственная машина
продолжает работать.

Совершенное единообразие подавляет здесь во всем, замораживает
педантичность, неотделимую от идеи порядка, вследствие чего вы начинаете
ненавидеть то, что, в сущности, заслуживает симпатии. Россия, этот
народ-дитя, есть не что иное, как огромная гимназия. Все идет в ней, как в
военном училище, с той лишь разницей, что ученики не оканчивают его до самой
смерти.

В целом русские, по моему мнению, не расположены к великодушию. Они
работают не для того, чтобы добиться полезных для других результатов, но
исключительно ради награды. Творческий огонь им неведом, они не знают
энтузиазма, создающего все великое. Лишите их таких стимулов, как личная
заинтересованность, страх наказания и тщеславие, -- и вы отнимите у них
всякую способность действовать. В царстве искусства они тоже рабы, несущие
службу во дворце.

Русские -- первые актеры в мире. Вас забывают, едва успев распрощаться.
Все они легкомысленны, живут только настоящим и забывают сегодня то, о чем
думали вчера. Они живут и умирают, не замечая серьезных сторон человеческого
существования.

Нигде влияние единства образа правления и единства воспитания не
сказывается с такой силой, как в России. Все души носят здесь мундир. Климат
уничтожает физически слабых, правительство -- слабых морально. Выживают
только звери по породе и натуры сильные как в добре, так и в зле.

Испорченность в России смешивают с либерализмом. Только крайностями
деспотизма можно объяснить царствующую здесь нравственную анархию. Там, где
нет законной свободы, всегда есть свобода беззакония. Отвергая право, вы
вызываете правонарушение, а отказывая в справедливости, вы открываете двери
преступлению. Происходит то же, что с таможней, которая только способствует
ввозу разрушительной литературы, потому что никому нет охоты рисковать из-за
безобидных книг. В других странах даже бандиты держат слово, и у них имеется
свой кодекс чести. Зло торжествует именно тогда, когда оно остается скрытым,
в то время как зло разоблаченное уже наполовину уничтожено.

Подъяремное равенство здесь правило, неравенство -- исключение, но при
режиме полнейшего произвола исключение становится правилом. Между кастами,
на которые разделяется население империи, царит ненависть, и я напрасно ищу
хваленое равенство, о котором мне столько наговорили.

Дабы правильно оценить трудности политического положения России, должно