Чтение 18–й страницы книги ~Южный ветер~

привело к Скарлатти, Моцарту, Генделю. Он сказал, что Гендель
-- спаситель английской музыки. Она сказала, что Гендель -- ее
проклятие и погибель. У каждого имелся обильный запас
аргументов и спор вскоре выродился в обмен техническими
терминами.

Тем временем Денис крутился вблизи булочек к чаю и
прочего, имея двойную цель -- принести пользу и по возможности
ближе подобраться к занятой тем же самым Анджелине, пленительно
прелестной брюнетке, служившей у Герцогини в горничных. Не
исключено, что в существовании Анджелины и крылась причина его
уважительного внимания к Герцогине и частых визитов к ней.
Впервые в жизни он ощущал себя по-настоящему влюбленным.

Он обожал эту девушку издали. Он желал бы обожать ее с
несколько меньшего расстояния, но не знал, как его сократить;
он боялся потревожить то, что называл ее невинностью. Так что
никакими успехами похвастаться он не мог. Пятнадцатилетняя
Анджелина, обладавшая фигурой феи, лучезарной кожей и глубоким
голосом южанки, была прекрасно осведомлена о его идеальных
чувствах. Она отвечала на них тем, что время от времени бросала
на юношу чрезвычайно его смущавшие взгляды. Создавалось
впечатление, что идеальные чувства она ни в грош не ставит. Она
не улыбалась ему. Во взгляде ее не замечалось любви или
презрения, холода или теплоты, взгляд нес в себе нечто иное,
для юноши совсем нежелательное, нечто заставлявшее его ощущать
себя ребенком -- ощущение до крайности неуютное.

И еще одна пара глаз, не отрываясь, следила за ее сложными
перемещениями -- глаз, принадлежавших мистеру Эдгару Мартену.
Молодой ученый также лелеял в отношении Анджелины любовные
помыслы, имевшие несколько более земную и даже вулканическую
природу; помыслы, связанные с некоторыми вполне определенными
планами, ради которых он по временам забывал о всецело
поглощавших его доселе биотитах, перлитах, магнетитах,
анортитах и пироксенах.

-- Послушайте, Денис, -- начал Кит в обычной его
велеречивой манере. -- Поставьте вы этот дурацкий поднос на
место, дайте людям самим о себе позаботиться. Уделите мне
минуту внимания. Как вам нравится на острове? Я спрашиваю не из
вульгарного любопытства, мне хочется выяснить впечатления
человека вашего возраста и происхождения. Вы не могли бы
сообщить мне о них? Не сейчас. Как-нибудь после, когда оба мы
будем в соответствующем настроении. Не представляется ли вам
это место, так сказать, чрезвычайно земным, пронизанным
трепетом жизни, особенно после монастырского сумрака
университета?

-- Я приехал сюда из Флоренции, -- отметил Денис.

-- Даже после Флоренции! И знаете почему? Потому что в
Тоскане владычествует человек. Земля ее, словно коростой,
покрыта эфемерным человеческим чванством. Что отнюдь не идет
юноше на пользу, ибо приводит в беспорядок его разум и лишает
его возможности вступить в гармонические отношения с вечностью.
Послушайте меня еще минуту. Здесь, если вам достает ума, вы
можете найти противоядие. Чрезмерные дозы всех этих церквей,
картин, книг и прочих продуктов жизнедеятельности нашего с вами
вида -- для юноши, подобного вам, это яд. Они фальсифицируют
присущие вам космические ценности. Старайтесь быть в большей
мере животным. Старайтесь извлекать наслаждение из более
очевидных источников. На время оставьте себя как бы
невозделанной почвой. А про все эти штуки забудьте. Отдавайтесь
полдневному зною. Подольше сидите среди скал и у моря.
Приглядитесь для разнообразия к солнцу и звездам, впечатляющее
зрелище, ничуть не хуже Донателло. Ищите себя! Вам знакома
пещера Меркурия? Как-нибудь ночью, в полнолуние спуститесь к
ней и посидите у входа. Освойтесь со стихийными началами. Земля
уже вся пропахла человеком и человеческими трудами. Чтобы
понять, чего они на самом деле стоят, нужно состариться и
огрубеть. Пошлите к черту, Денис, всех, кто лезет к вам с
запрестольными образами, музеями, звонницами и симпатичными
маленькими картинными галереями.

Каждый непременно норовит дать мне совет, думал Денис. И
что самое грустное, зачастую хороший.

Благозвучный голос добавил:

-- Если после такой лекции в вас непостижимым образом
уцелела хоть какая-то симпатия к творениям рук человеческих,
вам, возможно, будет интересно взглянуть, когда вы в следующий
раз навестите Старый город, на некоторые хранящиеся у меня
бюсты и иные любопытные вещи. Среди прочего я хотел бы показать
вам небольшую греческую бронзу, хотя о ней нам, быть может, не
следует пока говорить открыто. Прошу вас, приходите. Эта
статуэтка доставит вам наслаждение. Так же как мне -- ваше
общество. Очевидные источники наслаждения, не правда ли, Кит?

То был граф Каловеглиа. Говорил же он о "Локрийском
фавне", чудесном творении древних, не так давно обнаруженном на
принадлежащей ему земле близ расположенного неподалеку, на
материке, города Локри и тайком вывезенном из Италии. Говоря,
граф победно улыбался. Этот приятный, обходительный старый
аристократ, до мозга костей пропитанный античной мудростью,
производил на Дениса, как и на многих иных, чарующее
впечатление. Нечто солнечное читалось в его взгляде -- лучистая
грация, заставляющая вспоминать о самоцветных камнях; беседа с
ним, каждое его слово, давали понять, что он отказался от
излишеств мышления и посвятил свою жизнь неспешному перебору
того, что очищает и возвышает дух. Ничто, чувствовал его
собеседник, не способно возмутить глубокий покой этой языческой
души.

-- А теперь, -- продолжал он, обращаясь к Денису, --
скажите, как подвигается ваш итальянский?

-- Спасибо, довольно прилично. Что меня смущает, так это
французский. Никак не научусь правильно спрягать.

-- Это и вправду изъян, -- сказал, возникая на сцене, дон
Франческо, и отеческим тоном прибавил: -- Но не пугайтесь.
Всему свое время. Вы еще молоды. А вы, госпожа Стейнлин, вы
ведь учите русский?

-- Выучила несколько слов, -- она приятно зарделась. -- В
нем есть некоторые звуки, словно воду льют в кувшин, -- и не
легкие, и малоприятные. Я не так быстро все схватываю, как
некоторые. Миссис Мидоуз постоянно говорит со своей сицилийкой
на хинди. И та отлично ее понимает.

-- Как легко этому народу дается чужой язык! -- сказала
Герцогиня.

Мартен заметил:

-- А я и не собираюсь учить итальянский. Я говорю с ними
на латыни. Они прекрасно все понимают.

-- Да еще на какой латыни, Мартен! -- рассмеялся Денис. --
Не диво, что они понимают. Я к вам зайду утром в четверг. Не
забудьте.

-- У меня не было счастливой возможности учиться, подобно
вам, в частной школе. Но в общем, мне удается вытянуть из них
все, что мне нужно, -- и он метнул распаленный взгляд в сторону
Анджелы, которая, нимало не смутясь, вернула ему через плечо
точно такой же. Денис, по счастью, смотрел в другую сторону.

-- Ах, если бы у меня были такие же возможности, как у
вас, -- шутливо вздохнув, произнесла Герцогиня. -- А то нас так
бестолково воспитывали. В школе я почти ничему и не научилась.
Ужасно жаль. А, кстати, епископ! Совсем забыла вам сказать. Я
получила от вашей кузины очаровательную записку. Она не может
прийти. У ребенка режутся зубки да еще эта жара его мучает.
Боюсь, придется вам ехать к ней... Мистер Кит, я не успела
поблагодарить вас за книгу и за цветы, которые вы мне прислали.
Совершенно, ну совершенно восхитительные цветы. Вы только
взгляните на них! Вы меня балуете, право! Хотя книга мне,
пожалуй, пока не очень нравится. Эта леди Сесилия, и ее
горничная, и мужчина, забыла, как его, -- чего они только не
вытворяют! По-моему, не очень приятные люди.

-- Так ведь вас окружают одни лишь приятные люди,
Герцогиня. Зачем же вам про них еще и читать? В подлинной жизни
так много приятного. Давайте же изгоним его хотя бы из наших
книг.

-- Пугающая доктрина. По-моему, "парроко" собирается
уходить. Почему все уходят так рано?

Она удалилась.

-- Считается, что англичане дурные лингвисты, -- сказал
дон Франческо. -- Это одно из любопытных наднациональных
заблуждений, вот как говорят, что французы -- вежливая нация...

-- Или что у домашнего варенья вкус лучше, чем у
купленного в магазине, -- добавил Денис. -- Я должен помочь
Герцогине попрощаться с гостями. Она любит, чтобы в таких
случаях кто-нибудь был под рукой. Ей необходимо эхо. А я
понемногу становлюсь довольно приличным эхо.

-- О да, -- с некоторой резкостью откликнулся Кит, --
вполне симпатичным эхо. А следовало бы стать голосом.