Чтение 18–й страницы книги ~Французов ручей~

шлюхами, вы пускаетесь рыскать по большим дорогам, переодевшись в мужское
платье, и возвращаетесь домой не раньше, чем ночной сторож отправится на
боковую.

Она замерла со стаканом в руке, глядя вниз на темную воду. Так вот,
значит, что он о ней думает, вот какой она ему представляется:
легкомысленной, испорченной бабенкой, вроде тех шлюх из лондонской таверны.
И то, что она сидит с ним наедине в лесу, ночью, прямо на земле, он
расценивает всего лишь как очередную причуду, легкий, ни к чему не
обязывающий флирт, который она могла бы завязать с кем угодно -- с ним, с
Рокингемом, с одним из приятелей Гарри, -- завязать просто так, из любви к
острым ощущениям, из распущенности, которую нельзя оправдать даже бедностью.
Сердце ее вдруг сжалось от мучительной боли, все вокруг стало серым, скучным
и безрадостным. Ей захотелось домой, в Нэврон, в свою тихую комнату, чтобы
Джеймс приковылял к ней на толстых ножках, а она обняла его и, крепко
прижавшись лицом к пухлой и гладкой детской щечке, забыла эту непонятную
боль, эту растерянность и печаль, терзавшие ее сердце.

--Вам уже не хочется пить? -- спросил он.

--Нет, -- ответила она, глядя на него полным муки взглядом, -- уже не
хочется, -- и замолчала, теребя в руках концы пояса.

Ей казалось, что спокойствие и безмятежность, которые она обрела рядом
с ним, никогда больше не вернутся и их место отныне займут напряженность и
неловкость. Он обидел ее, обидел намеренно, и сейчас, сидя рядом с ним у
костра, она явственно ощущала, как их тайные, невысказанные мысли теснятся в
воздухе, усиливая атмосферу тревоги и неуверенности.

Он первым нарушил молчание; голос его звучал спокойно и ровно.

--Зимой, когда я лежал в вашей комнате и разглядывал ваш портрет, я все
время пытался понять, какая же вы на самом деле. Я легко мог представить вас
на берегу ручья с удочкой в руках, вот как сейчас, или на борту ,
глядящей на море. Но мои фантазии совершенно не вязались с тем, что болтали
о вас слуги. Как будто речь шла о двух разных людях. И я терялся, не зная,
где правда.

--Очень опасно судить о человеке по портрету, -- медленно проговорила
она.

--Не менее опасно, чем оставлять свой портрет в спальне, когда вокруг
рыщут безжалостные пираты, -- ответил он.

--Вы могли бы повернуть его лицом к стене, если он вам так досаждал,
или нарисовать другой, более правдивый, изобразив, например, как Дона
Сент-Колам пирует в или, переодевшись в мужское платье и нацепив
маску, скачет в полночь по большой дороге, чтобы напугать бедную, ни в чем
не повинную старуху.

--И часто вы так развлекались? -- спросил он.

--То, что я вам описала, произошло незадолго до моего приезда. Разве
слуги вам не наябедничали?

Он вдруг рассмеялся, потянулся к куче хвороста за своей спиной и,
вытащив несколько сухих веток, подбросил их в костер -- пламя вспыхнуло и
рванулось к небу.

--Вам бы следовало родиться мальчишкой, -- сказал он, -- тогда вы могли
бы сполна удовлетворить свою жажду приключений. Мы с вами действительно
похожи -- мы оба в душе бунтари, только вы предпочитаете переодеваться в
мужское платье и пугать старух на большой дороге, а я выхожу в море и
нападаю на корабли.

--Разница в том, -- проговорила она, -- что, захватив корабль, вы
чувствуете себя победителем, а я после своих жалких вылазок не испытываю
ничего, кроме разочарования и презрения к себе самой.

--Так и должно быть, -- ответил он, -- ведь вы женщина и вы жалеете
выловленных рыб.

Она посмотрела на него сквозь пламя. Он улыбнулся ей, слегка
насмешливо, будто поддразнивая, и напряжение ее вдруг исчезло, она снова
почувствовала себя легко и спокойно и откинулась назад, опершись на локоть.

--В детстве я любил играть в войну, -- продолжал он. -- Я воображал
себя смелым, доблестным рыцарем. Но стоило где-нибудь вдали прогрохотать
грому или сверкнуть молнии, как я затыкал уши и прятался на коленях у мамы.
Чтобы быть похожим на настоящего солдата, я мазал руки красной краской, но,
увидев однажды собаку, умирающую в луже крови, убежал и потерял сознание.

--Да-да, я понимаю, -- сказала она, -- я испытала то же самое после
глупой шутки с графиней.

--Знаю, -- ответил он, -- поэтому я вам и рассказал.

--Ну а теперь, -- спросила она, -- когда ваши детские игры стали
реальностью, когда вы научились грабить, убивать, разбойничать, -- теперь вы
больше не боитесь?

--Напротив, -- ответил он, -- боюсь, и очень часто.

--Нет, -- поправилась она, -- я хотела спросить, не боитесь ли вы
больше себя? Не боитесь ли своего страха?

--От этого страха я избавился раз и навсегда, как только сделался
пиратом.

Длинные прутья в костре затрещали, съежились и рассыпались. Огонь
догорал, угли подернулись пеплом.

--Завтра я планирую начать новую операцию, -- проговорил он.

Она взглянула на него, но костер уже погас, и лицо его пряталось в
тени.

--Вы уезжаете? -- спросила она.

--Да, -- ответил он, -- мой отдых слишком затянулся. Это все ручей, он
околдовал меня и заставил забыть о делах. Но пусть ваши друзья Юстик и
Годолфин не думают, что со мной так легко справиться. Мы еще посмотрим, кто
победит.

--Вы решили сразиться с ними? Но ведь это опасно.

--Знаю.

--Вы хотите высадиться на побережье?

--Да.

--Но вас могут поймать... убить.

--Конечно.

--Но зачем... зачем вам это нужно?

--Мне приятно лишний раз убедиться, что я хитрей их.

--Это не довод.

--Для меня этого вполне достаточно.

--Вы рассуждаете как эгоист. Вы думаете только о своих амбициях.

--Да. Ну и что же?

--Почему вы не хотите вернуться в Бретань? Сейчас это было бы самым
разумным.

--Не спорю.

--Вы рискуете жизнью своих людей.

--Мои люди любят риск.

--Вы ведете на гибель, вместо того чтобы спокойно переждать
где-нибудь в порту на другой стороне пролива.

--Я построил не для того, чтобы держать ее в порту.

Они посмотрели друг на друга. В его глазах плясал тот же огонь, что и
на догорающих углях, взгляд его манил и притягивал. Наконец он потянулся,
зевнул и проговорил:

--Все-таки жаль, что вы не мальчишка. А то я взял бы вас с собой.

--А так не можете?

--Женщине, которая жалеет убитых рыб, не место на пиратском корабле.

Она посмотрела на него, покусывая кончик пальца, потом спросила:

--Это ваше последнее слово?

--Да.

--Возьмите меня с собой, и я докажу вам, что вы не правы.

--Вас укачает.

--Не укачает.

--Вы замерзнете и станете хныкать, что вам холодно и страшно.

--Не стану.

--И не станете проситься на берег в самый неподходящий момент?

--Нет.

Она посмотрела на него обиженно и сердито, а он вдруг рассмеялся и,
поднявшись, начал раскидывать ногой тлеющие угли -- огонь погас, их
обступила темнота.

--Давайте поспорим, что меня не укачает и что я не запрошусь на берег,
-- сказала она.

--А что ставите? -- спросил он.

--Свои серьги с рубинами, те, что были на мне во время ужина в Нэвроне.

--Ну что ж, -- согласился он, -- цена подходящая. С таким богатством
можно забыть о разбое. А что вы хотите взамен?

--Сейчас подумаю. -- Она помолчала, глядя на воду, затем проговорила с
озорной улыбкой: -- Прядь волос из парика Годолфина.

--Обещаю вам весь парик целиком.

--Идет, -- ответила она и, повернувшись, направилась к лодке. -- Тогда
не будем терять времени. Все остальное за вами. Когда отплываем?

--Я ничего не успел обдумать.

--Но завтра, надеюсь, вы уже начнете?

--Непременно.

--Постараюсь вам не мешать. У меня тоже есть кое-какие дела. Мне,
похоже, самое время сейчас заболеть. Подозреваю, что болезнь окажется
заразной и ни детям, ни няне не разрешено будет навещать меня и только
Уильям сможет беспрепятственно заходить в мою комнату. Бедный Уильям, ему
придется каждый день носить еду и питье для мнимой больной.

--Неплохо придумано!

Она уселась на скамью, француз взялся за весла, и лодка медленно
поплыла вверх по течению, туда, где в мягких вечерних сумерках неясно
вырисовывался силуэт корабля. Чей-то голос окликнул их с палубы, француз
ответил по-бретонски и двинулся дальше, к пристани в устье ручья.

Молча, не проронив ни слова, они поднялись по лесистому склону и едва
вошли в парк, как часы на конюшне пробили половину одиннадцатого. Уильям,