Чтение 18–й страницы книги ~Любимец женщин~

почему - скоро объясню. Сорочки - дюжина. Тенниски из джерси. Пуловеры
Made i Eglad. Туфли Made i Italy, шесть пар. Два спортивных костюма,
три выходных, причем один - из роскошного белого альпака, чтобы никакая из
завистниц не сказала, что я забочусь о нем хуже, чем о Красавчике. Затем
галстуки, носки, носовые платки - все, конечно, шелковое. Затем шляпы,
причем одна - канотье, как у Мориса Шевалье. Затем пижамы, домашние халаты
- простые и купальные, толстые, что твой ковер наручные часы, портсигар и
зажигалка фирмы "Картье", запонки, булавка для галстука, перстень с
печаткой - сорок карат. Джитсу объездил со мной уйму магазинов, выходя из
каждого нагруженный свертками. Чем больше становилось покупок, тем
счастливее я себя чувствовала. Отправляясь в магазины, я взяла с собой
мешок денег, но и их не хватило: пришлось брать в кредит, подписывать
чеки.
Вот была умора-то - тащить все это потом ко мне на второй этаж, у всех
пупки от смеха развязались. Весь следующий день Тони провел, демонстрируя
моды. Одна из наших, Красотка Лулу, притащила к нам в комнату свою машинку
"Зингер" и подгоняла, что надо, по фигуре. Мы из него такого франта
сделали, доложу я вам, и все ему понравилось, кроме перстня, который я в
конце концов перепродала Мадам - пусть подарит Джитсу.
А теперь объясню вам, для чего Тони нужны были смокинги. В первый же
день, едва встав на ноги, Тони спустился вместе со мной вниз, пока там
никого не было. Он обошел гостиные, захлебываясь от восторга при виде
такой роскоши и интерьера в стиле барокко, но что его сразило наповал -
так это рояль. Тони сел перед ним так, будто это чудо из чудес, и, с
хрустом размяв пальцы, начал играть. Я сказала "играть", потому что язычок
у меня нежный, дамский, для мягких выражений предназначен: на самом деле у
меня от этого грома мурашки по телу побежали. Наши - те, кто еще оставался
у себя, - стали одна за другой появляться на верхней площадке лестницы, на
лицах - блаженство остальные тоже прискакали - снизу, из кухни. Несмотря
на то что исполнял он классику вроде "Турецкого марша" и модные песенки
приходилось ему напевать, дальше последовало нетрудно догадаться что.
Прежде за рояль садилась лишь Магали - она с грехом пополам барабанила по
клавишам, - да еще двойняшки баловались в особенно духарные вечера. А
нормальную музыку мы слушали, заводя патефон-тумбу: последний крик моды, с
целой батареей динамиков за обивкой но Мадам, зациклившаяся на интерьере,
заявила, что в приличном заведении обязательно должен быть шикарный рояль:
тогда хоть знаешь, куда поставить вазу с гладиолусами.
Так что Тони стал у нас пианистом и головоломка с комнатой разрешилась
- теперь в мои рабочие часы она была свободна. Все, включая Мадам,
остались очень довольны, не говоря уже о Тони: ему уже надоело мотаться
без дела, не зная, куда приткнуться. Тони уродился занозистым, а еще -
очень совестливым жить за мой счет ему было тошно, поэтому, став
артистом, он был в придачу доволен тем, что окупает свой стол и кров. А
счет у меня стал немалый. В то счастливое время, когда я вся сияла от
любви, у меня каждую ночь было по трое, а для души - мой жокей, так что ни
одной машинистке из Управления за мной было не угнаться. У нас тогда
оседали остатки косяка, уплывавшего в веселые заведения поклевее, и я
пласталась вовсю, лишь бы хоть этих заловить.
Труднее всего было удерживать Тони от прогулок.
- Разыскивают-то не меня, а Красавчика, - твердил он.
Его послушать, так получалось, ему и лейтенант Котиньяк - он его
называл Скотиньяк - не страшен, столкнись они нос к носу у наших ворот:
лейтенант, мол, и внимания бы не обратил на очередного отдыхающего,
который урвал свой кусочек блаженства или же - что более вероятно -
которого выставили за дверь, не сказав "до свидания".
- Ну а новобрачная, которую ты умыкнул? - напомнила я. - Вдруг она еще
где-то здесь?
В ответ он, глядя в потолок, назвал меня глупой:
- Убить меня она способна, но выдать - никогда.
Допустим, что так. Но во всяком случае Мадам и мои подружки слепо
верили, что он и есть Красавчик однако вряд ли они захотят играть в
дурака и дальше, когда Тони, откозыряв указательным пальчиком, бросит им
на прощание: "Пока! Пойду прогуляюсь". Даже если у пятерых из десяти
хватит ума подыгрывать, а у двух других вообще ни на что ума не хватит,
остаются еще Зозо, Мишу и Мадам, и как они себя поведут - неизвестно. Но
попробуйте втолковать это жертве клаустро-какой-то-там-фигни.
Первое время он довольствовался балконом: считал облака на небе и Лодки
на отмели, вентилировал легкие. А спустя пять минут возвращался в комнату:
ложился на кровать и, обхватив голову руками, страдал пуще прежнего. Ему
тогда ничего не хотелось: ни курить, ни пить, ни читать журналы со
статьями о фильмах, ни разговаривать, ни тем более громко возмущаться.
Бирюк бирюком.
И вот однажды вечером, когда солнце багровым диском скатилось к
горизонту, Тони перемахнул через перила и завис над зеленью сада.
- Не надо, тут же высоко, все кости переломаешь, - умоляла я.
А он, пробормотав что-то - я так и не поняла что, - разжал пальцы - и
вниз. Он слетел на край клумбы с ловкостью кошки - цел и невредим потом,
вскинув голову и глядя на меня, приложил палец к губам и, прижимаясь к
стене, двинулся в город - предаваться радостям свободной жизни.
Мигом накинув плащ и сунув ноги в туфли, я - прямо без трусов, тут уже
не до них - ринулась с лестницы, перепрыгивая через ступеньки. По
Сен-Жюльену я бежала наугад, повернула в гавань, заглянула в "Нептун" и
другие ресторанчики - может, он там. Увы. Обегав полгорода, я продолжала
метаться по улицам с исступлением больной, моля о помощи Пресвятую Деву.
Я нашла его поздно вечером, когда курортники в пансионатах принимаются
за последнюю трапезу, он сидел у края фонтана один-одинешенек, то есть
один на один со своими мыслями. Я подошла к нему не сразу Застыв на месте,
я наблюдала за ним - наблюдала из одного удовольствия Мне показалось, он
опустил в воду пустой спичечный коробок Кончилось тем, что он сам,
почувствовав мое присутствие на другой стороне этой площади, подошел
первым, поддавая ногой камешек. Я бросилась к нему на грудь, щебеча что-то
о своем страхе, как бы он не ушел навсегда. Он заулыбался, вынул руки из
карманов и сжал меня в объятиях, целуя в волосы. Оказалось, прыгнув с
балкона, он попросил меня - я тогда не расслышала его слов: "Найди
веревку, чтобы мне потом залезть".
По почти безлюдной дороге мы добрели до самого края мола, обняв друг
друга за талию. Заметив, что под плащом у меня ни одежонки, Тони ускорил
шаг в сторону маяка. Там, у входа-закутка, он намертво прижал меня к стене
- наши руки и ноги сплелись воедино под сенью величественного света,
шарившего по океанской глади, и сердце у меня забилось сильно-сильно.
В "Червонную даму" мы вошли, не осложняя себе жизнь, - через дверь.
Открыл нам Джитсу: на лице - обычная улыбка, и не более Хотя, надо
сказать, он же не слепой и к тому же видел Красавчика куда ближе, чем
другие Не исключено, что он учуял подлог с самого начала. Мадам сидела на
кухне Оставив Тони, я прямо в плаще спустилась к ней.
Мадам была вся в слезах - лук резала Она даже не подняла головы -
посмотреть, кто там вошел.
- Мадам, я вас обманула, - сказала я. - Тони - не Красавчик.
- Спасибо за новость, Америку открыла, - ответила она, продолжая резать
лук. - Магали и та, наверное, знает.
Магали была у нас самая тупая. Мадам замолчала, и тогда я, понизив
голос на три тона, спросила.
- Вы его теперь выставите за дверь?
В ответ раздался вздох:
- А что же мне раньше мешало? То-то!
Затем, чувствуя, что я не осмеливаюсь шелохнуться, она добавила:
- Иди оденься как следует. Опоздаешь ведь.
Я направилась обратно, но, не выдержав, спросила уже у лестницы:
- А что вам раньше мешало?
- Разве ты отпустила бы его одного? То-то! - снова едва глядя на меня,
ответила она устало.
Больше мы на эту тему никогда не говорили. Я жила как в сказке, и эта
сказочная жизнь с суженым длилась круглые сутки. Как сейчас вижу его
сидящим за роялем в большой гостиной, в сиянии множества огней: одет в
белый смокинг, волосы приглажены а-ля Джордж Рафт, на лице - безмятежная
ослепительно жемчужная улыбка - прямо как на рекламе. Время от времени
наши взгляды встречались, пробившись между кружащимися в вихре вальса
парами, и тогда казалось, будто во всем мире есть только мы двое, мы знаем
великую тайну, она наша и больше ничья. Короче, я была по уши влюблена.
Даже работая в постели, я мысленно была с Тони я напряженно вслушивалась
в доносившиеся снизу звуки рояля и шикала на своего партнера по
акробатическому любовному этюду, если его тянуло поболтать.
Самые счастливые минуты наступали ранним утром. Клиенты уже разошлись,
Джитсу погасил люстры. Горит только лампа на рояле, в ее ореоле и сидит
Тони, играя для наших, кто остался послушать рукава рубашки у него
подобраны до локтей и перехвачены эластичными жгутиками - голубыми с
золотой нитью, во рту - сигара, на рояле - бутылка коньяка. Тони
наигрывает грустные мелодии в стиле негритянских блюзов. Больше всего мне
нравилась "Я вырежу твое имя на всех деревьях", он исполнял ее так, словно
она посвящалась мне. Я стояла позади Тони, положив руки ему на плечи,
гордая тем, что он мой, время от времени, когда его, что называется,
прорывало и он изливал перед нами душу, голос его тоже звучал как музыка.
Однажды он сказал:
- Моя первая любовь, то есть самая-самая первая, пришла ко мне в девять
лет, в Марселе, когда меня забрали наконец из ненавистного пансиона,
откуда я постоянно убегал, и поместили в другой, к отцам иезуитам.
Помнится, началось все зимним утром, в тот самый миг, когда по мне
скользнула тень нашего учителя: сомкнув ладони под просторными рукавами
сутаны, он вышагивал по классу - взад-вперед, взад-вперед.