что только она была для него всем на свете, остальные женщины не оставили
после себя никаких воспоминаний. А может, просто не умел об этом сказать?
Лепетунья стояла перед глазами с неугасающей улыбкой на устах, словно
обещание воскрешения всех минувших радостей. Так или иначе, но он боролся
с собой некоторое время. Неистово метался по Мостищу, успевал с Воеводой и
без него всюду, вырывался несколько раз даже на тот берег в Киев, впервые
увидев город, был ослеплен и ошарашен множеством церквей, торговищ и
людской суетой, ошеломили его высокие валы, золото куполов, княжьи палаты,
но неотступно стояла перед глазами светлая женщина с улыбкой ласковой, как
шелк.
целовал его глаза, но сердце не спало, оно открывалось для воскрешений
прошлого, над которым - о горе! - возвышалась белая, веселая, говорливая
женщина! Во сне он закрывал глаза, но все равно видел шелковый смех и даже
- что уже переходит все границы вероятного! - вроде бы слышал ее ласковый
лепет. Закрывал бы и уши, но не умел этого делать. А тут еще Положай,
обрадовавшись карасям, так вкусно и охотно съеденным на мосту, снова решил
пустить в ход свою скрытую хитрость, чтобы сдружиться с Немым окончательно
и бесповоротно, заманивал его к себе домой, угощал яствами,
приготовленными Лепетуньей, и хлебами, которые она пекла даже для Воеводы
Мостовика, пивом и медом. Немой всячески отказывался, но все же иногда
вынужден был принимать приглашения Положая. Чтобы, хоть как-нибудь
оправдать свои посещения. Немой начал брать с собой дочурку, а где дочурка
- там и улыбка, там и ласковость во всех мрачных глазах, ибо эта светлая
девочка была словно сама радость.
имени. Он просто показывал вверх на небо, на звезды, на солнце, а потом
проводил рукой низко над землей, а это должно было означать: маленькое
небо, маленькая звезда, маленькое солнце.
человек этот Немой, какой же добрый!
бросилось в глаза, что мальчик скорее мог бы называться сыном Немого, так
смахивал на него отчаянным выражением в глазах и резкими движениями,
девочка же своей светлостью напоминала Лепетунью. Это открытие поразило
прежде всего Немого, показалось ему вещим знаком, и с тех пор у него уже
не было сил бороться с темной страстью к женщине.
снегами и морозами. Немому вспомнилось, как в его надреченском селе
ставили в домах зеленые елки зимой, чтобы создать впечатление, будто лето
не закончилось и будет продолжаться вечно, а может, этими елками и
прогоняли холодные зимы, потому что нет на свете ничего сильнее зелени!
Немой верил в силу зеленого с малых лет, не утратил этой веры и здесь. Он
поставил зеленую елку в своей хижине и с удовольствием заметил, с какой
радостью воспринял зеленое деревцо маленький Маркерий, пришедший поиграть
с девочкой; он приходил теперь часто, приглашаемый и отцом и дочерью,
точно так же как дочь Немого часто ходила играть к Маркерию на леваду,
поросшую высокими серебристыми осокорями.
Положаю, потому что вряд ли этот ленивый человек догадается пойти в лес,
искать там подходящее деревцо, рубить его, а затем тащить через все
Мостище в свой дом.
Лепетунью и говорить нечего - она была в восторге, но и Положай тоже
что-то одобрительно хмыкнул в черный ус и беспомощно развел руками,
дескать, убил его Немой своей добротой и сообразительностью. Вот только
никак не мог Положай приладить елку, чтобы она стояла, - как-то не
укладывалось у него в голове, что для этого следует сделать. Но и тут
Немой, пришел на помощь. Он показал на деревянное ведро, сделал руками
движение, будто насыпает туда песку, а потом воткнул посредине елку.
Лепетунья сообразила сразу, сунула ведро Положаю в руки, подтолкнула к
двери:
перемытого песочка. Да и поставим елку! Да не мешкай там, потому что
обедать пора!
Он встал беспомощно посреди комнаты, изо всех сил подавляя в себе темную
страсть, женщина должна была чувствовать, что творится у него на сердце,
должна была держаться подальше от него, а она бездумно приблизилась, чуть
не вплотную, с шелковой своей улыбкой, от которой замирало сердце Немого,
принялась о чем-то лепетать, и уста ее изгибались так соблазнительно, что
Немой накрыл эти уста поцелуем хищным и бурным, неожиданно не только для
Лепетуньи, но и для самого себя. Женщина попыталась вырваться, не тут-то
было! Она хотела кричать, звать на помощь. Но кого? Думала, что испугает
криком, стоном, отчаянием Немого, но разве же его чем-нибудь испугаешь?
Тогда она начала отбиваться - напрасное дело. Он рычал, закрывал ей губы
хищными поцелуями, ломал ей тело так, что казалось, трещали кости.
было больно, что так много выдумывала она до сих пор и что все это было
неправдой, а вот теперь должна страдать от правды ужасной и неожиданной, и
никому не расскажет о ней, не посмеет, не решится.
подумав, что она побежала навстречу Положаю, чтобы пожаловаться ему, но
женщина вскоре возвратилась, потирая ладони, мокрые от снега, щеки ее тоже
были мокрые, она и щеки, видать, натирала снегом, чтобы согнать с них
стыд, и теперь улыбалась Немому с шелковой ласковостью, словно бы ничего
между ними и не случилось. Потому что послышались шаги мужа, несшего ведро
с песком.
скрытое от мостищан, утаенное даже от пронырливого Шморгайлика, потому что
Немой обладал осторожностью лесных зверей, да и звери, как известно,
оставляют следы. Немой же был бесследным, как божий дух или нечистая сила.
добрая душа? Кто его знает! Она и сама не ведала, что с ней происходит.
Единственное, чего она хотела, к чему стремилась каждый раз при тайных
встречах с Немым, - это оправдаться любой ценой.
новую небылицу, будто Немой мог об этом услышать и надлежащим образом
оценить. Выдумка стала теперь ее высшей жизнью. А вниз боязно было даже и
взглянуть.
показать, что Немой не первый у нее, - следовательно, пускай не очень
кичится. Когда же не помогло с Маркерием, появилась история о водяной
мельнице. Неважно, что в ее роду никто не имел водяной и вообще какой бы
то ни было мельницы. Но ведь мог же иметь! Быстрое течение ночью снесло
мельницу вниз. Вот и все. Была мельница, и вдруг ее не стало. Но ведь
могла и быть!
на лодке вместе с Гримайлой Положай. Приплыли, чтобы взять муки для
Воеводы. А поскольку было позднее время, они остались на ночь и просили,
чтобы она сварила им вареников, потому что еще девчонкой она научилась
хорошо готовить, да и подавать тоже умела не хуже. Ну, а в тот вечер бес
толкнул ее под бок, и она сварила для них не вареники, а пустое тесто, тем
самым словно бы намекая на нечто таинственно-желанное. Гримайло был стар и
болен, до него не дошел хитрый намек, содержавшийся в поступке молодой
хозяйки, а Положай, полный сил и очень смекалистый, сразу понял, к чему
клонит Первуля, и так ему понравились и эти вареники, и она, Первуля, что
и не поехал оттуда без нее. В одну ночь все это и случилось. Она так
упиралась тогда, но ведь Положай был таким сильным... Стало быть, любви не
было, была сила, а потом привычка да ее покладистый характер... А так ведь
муж у нее беспомощный, как малое дитя. Вот уж Маркерий - и тот куда
сообразительней отца. Хотя, может быть, Положай и не отец ему вовсе... И
пошел - в который раз уже! - новый рассказ про гусляра-отрока, а потом еще
о чем-то - Немой все равно ничего не слышал и не хотел знать, для него
достаточно было этой шелковой женщины.
потребности, сколько привычке. В ней издавна жило неосознанное стремление
чем-то дополнить мир, поставить рядом с существующими людьми еще и новых
людей, добавить к случаям подлинным случаи вероятные или невероятные,
каждый раз это приносило радость, она словно бы создавала новый мир, в
котором жила и сама и одновременно стояла над ним, управляла этим двойным
миром точно так же, как Воевода Мостовик мостом и Мостищем. Пока выдумываю
- живу. Выдумка же, если она не закована в твердые границы разума или,
точнее сказать, в надлежащие границы, может привести к разврату мыслей,
откуда к разврату телесному - один шаг, и еще неизвестно, какое из этих
прегрешений более страшное и угрожающее; по крайней мере, с первым
человечество смириться не может никогда, в то время как на второе часто
закрывают глаза, иногда же превращают его даже в своеобразную доблесть,
хотя и старательно скрываемую...
подлинные действия, когда почувствовала она себя соучастницей тайного,
греховного, творимого вопреки и независимо от всего, что происходило в это
время в Мостище, душа Лепетуньи наполнилась гордостью и одновременно
благодарностью к Немому, женщина никогда не отказывала ему в новых и новых
встречах и послушно шла, куда он звал ее - то ли в лес, то ли на пустынные
далекие пески днепровские, то ли на леваду под осокори. Над этими двумя не
существовало власти ни Воеводы, хотя казалось, что он проникал даже в сны
мостищан, ни Стрижака, который утверждался в Мостище все больше и больше,
прикрываясь то Николаем-угодником, то и самим богом, что же касается
Земляной Андрей
Грабб Джеф
Афанасьев Роман
Корнев Павел
Мороз Александра
Белов Вольф