Колумба, отплыть из Палоса. Евреи перестали ковать толедскую сталь; Кастили
отправились в Индию. Но не все евреи уехали в одно время. Зогойби,
припомним, отстали от Кастилей на двадцать два года. Что произошло? Где они
прятались?
неудовольствию маленькой группы потенциальных невест жил сам по себе,
проводил время главным образом в деловой части города, а в еврейском
квартале, и особенно в синагоге, старался бывать как можно реже. Он работал
сначала у Моше Когена, затем поступил к да Гамам помощником клерка, и хотя
он был исполнительным работником и быстро начал продвигаться по службе,
что-то в его облике говорило об иных возможностях, и благодаря его
отрешенной красоте ему нередко прочили будущность гения, возможно - того
самого великого поэта, о котором кочинское еврейство всегда мечтало и
которого никак не могло произвести на свет. Источником большинства этих
умозрительных предвосхищений была Сара, крупная телом и довольно волосатая
племянница Моше Когена, ожидавшая, подобно неоткрытому субконтиненту, когда
же, наконец, Авраамово судно войдет в ее тихую гавань. Но, сказать по
правде, Авраам был лишен каких бы то ни было артистических дарований.
Намного родственней ему был мир чисел, особенно чисел работающих: литературу
ему заменял балансовый отчет, музыку - хрупкая гармония производства и
объема продаж, а пахучий склад был его храмом. О короне и кинжале в
деревянном сундучке он никому не обмолвился даже словом, и поэтому никто не
понимал, откуда у него этот облик изгнанного монарха, а между тем с течением
лет он скрытно проник в тайны своей родословной, выучив по книгам испанский
и разобравшись в письменах на прошитых бечевкой страницах старой записной
книжки; и вот наконец, освещаемый вечерним оранжевым солнцем, он водрузил
корону себе на голову и предстал перед матерью во всей родовой срамоте.
x x x
Моше Коген, как глава общины, наконец решился войти в синагогу и стать
посредником между враждующими матерью и сыном, ибо тут место молитвы, а не
ссор; его племянница Сара следовала за ним, и сердце ее медленно трескалось
под грузом знания о том, что обширное поле ее любви навсегда останется
пустошью, что предательское увлечение Авраама иноверкой Ауророй обрекает ее
на вечный ад девичества, на шитье ненужных ползунков и юбочек, голубых и
розовых, для младенцев, которые никогда не отяжелят ее утробу.
голос ее прозвучал среди голубых плиток громко и резко. - Глядите, уже
вырядился, как рождественская елка.
прошитых бечевкой и переплетенных в кожу.
отвечал сам: - Женщина. - И, продолжая в духе катехизиса: - Как ее звали?
Неизвестно. Кто она была? Еврейка; укрылась в доме низложенного султана;
сначала в доме, а там и в постели. Произошло, - констатировал Авраам, -
смешение кровей. - И хотя не так уж трудно было проникнуться сочувствием к
этой паре, к обездоленному испанскому арабу и изгнанной испанской еврейке, в
любви и бессилии объединившимся против могущественных католических монархов,
жалость Авраама досталась только мавру:
шума покинула дряхлеющего возлюбленного и отплыла в Индию с бесценным
сокровищем в ларце и ребенком мужского пола в утробе; от него-то много
поколений спустя и произошел Авраам. Моя мать рассуждает о чистоте крови, а
у самой-то в роду мавр.
утверждать, что в твоих жилах течет ее нечистая кровь. Стыдись - твоя мать
из-за тебя плачет. И все, Авраам, из-за богатой девки. Дурно это пахнет, и
ты сам, кстати, тоже.
всех своих доводов. Взгляните на эту украденную корону, завернутую в тряпки,
запертую в сундук и так пролежавшую четыре с лишним столетия. Если ее украли
ради простой наживы, почему до сих пор не продали?
стыдясь греха, они ее прятали. Так кто из нас ниже, мама? Моя Аурора,
которая не скрывает своего происхождения от Васко и только этому радуется,
или я, чей предок был зачат от прощальных вздохов старого толстого
гранадского мавра в объятиях его нечистой на руку любовницы, - я, еврейский
ублюдок, отпрыск Боабдила? '.
боец, умоляющий о том, чтобы его добили. - Пока одни предположения; где
твердые факты?
покачала головой. Тогда Авраам бросил перчатку Моше Когену, от многолетней
дружбы с которым он в тот день отказался навсегда:
которая украла его корону и драгоценности, забрала, в злой насмешке над ним
и собой, заодно и кличку тоже. Боабдил Неудачник - вот как его прозвали.
Кто-нибудь может это перевести на язык мавров?
цепочке доказательств.
было добавить.
обращаясь к стене. - Хоть на это хватило моего влияния, пока он еще был мне
сыном.
Женишься, возьми фамилию этой девчонки. Так мы скорей тебя забудем;
ублюдочный мавр и ублюдочная португалка - одного поля ягода.
было ссориться с матерью; ведь врагов у нас и так хватает, а другой матери
тебе не сыскать.
x x x
откровения, поджидало второе. В багряно тлеющем закате плитки из Кантона
прошли перед ее глазами одна за одной - ведь не она ли была их прислужницей
и ученицей? Не она ли их мыла и полировала все эти годы? Не она ли
бессчетное число раз пыталась войти в их множественные миры, в их вселенные,
втиснутые в одинаковые клетки двенадцать на двенадцать и намертво
прихваченные к стене раствором? Эта разграфленная регулярность в
разнообразии завораживала Флори, которая любила проводить линии, но до сих
пор плитки были для нее немы, она не видела на них ни беглых мужей, ни
будущих воздыхателей, ни пророчеств о предстоящем, ни объяснений прошедшего.
Никаких наставлений; смысл, судьба, дружба, любовь - обо всем этом они
молчали. Но теперь, в тяжелую минуту, плитки открыли ей тайну.
Толкотня базаров, зубчатые стены дворцов-крепостей, колосящиеся поля,
брошенные в темницу воры; еще - высокие остроконечные горы и огромные
морские рыбы. В садах росли голубые деревья, в угрюмых схватках проливалась
голубая кровь; голубые всадники гарцевали под освещенными окнами, в рощицах
обмирали от страсти дамы в голубых масках. И интриги придворных, и надежды
крестьян, и писцы со счетами и косичками, и бражничающие поэты. По стенам,
полу, потолку маленькой синагоги, а теперь и перед мысленным взором Флори
Зогойби шествовала керамическая энциклопедия материального мира, которая
была также бестиарием, путеводителем, синтезом и песнопением, и в первый раз
за свою службу старосты Флори поняла, чего не хватает в этой пышной
кавалькаде. "Не столько чего, сколько кого", - подумала она, и слезы у нее
высохли. "Ни слуху ни духу". Оранжевый свет заката падал на нее, как
грохочущий дождь, смывая слепоту, открывая ей глаза. Через восемьсот
тридцать девять лет после того, как плитки привезли в Кочин, в начале эпохи
войн и убийств они открыли свою тайну тоскующей женщине.
- Потом, чуть громче: -Бога-то нет. Фокус-покус! Мумбо-юмбо! Духовной жизни
не существует.
x x x
Семья да Гама хвалилась происхождением от путешественника Васко, но семейная
легенда и истина - вещи разные, поэтому даже здесь у меня имеются серьезные
сомнения. А что касается этой мавританщины, этой гранадианы, этой порочной
во всех смыслах версии -фамилия, она же кличка, надо же придумать такое! -
то она, эта версия, рассыпается от малейшего прикосновения. Старая записная
книжка в кожаном переплете? Чушь. Кто когда ее видел? Пропала бесследно.
Насчет изумрудной короны тоже не верю - ищите других простаков; это сказочка
из тех, что мы, несчастные, сами про себя придумываем. Нет, судари и
сударыни, не сходятся тут концы с концами. Семья Авраама никогда не жила
богато, и если вы способны поверить, что ларец с драгоценностями пролежал у
них нетронутым четыре столетия, тогда, друзья-подружки, вы способны поверить
чему угодно. Семейные реликвии, говорите? Да чтоб мне провалиться! Это даже
не смешно. Если выбирать между старым барахлом и звонкой монетой, никто во
всей Индии не поглядит, реликвии там или не реликвии.
страшных обстоятельствах. Самое разумное -отнести все прочее на счет ее
художнического мифа о самой себе, к которому в данном случае мой дорогой
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Верещагин Олег
Марко Джон
Гуль Роман Борисович
Никитин Юрий