больше и больше утрачивая расположение доктора и его экономки.
Последняя зиждилась на лечении таких случаев, которые не описаны и не
предусмотрены в книгах. Он избавил нескольких старух и девиц от ведьмовства
- страшного недуга, некогда столь же распространенного в этих краях, как
ныне водобоязнь; он поставил на ноги одну дюжую деревенскую девушку, болезнь
которой дошла до того, что ее рвало загнувшимися иголками и булавками, а
это, как знает всякий, - безнадежная форма заболевания. Шептались еще и о
том, что он владеет искусством изготовления любовного зелья, и по этой
причине к нему обращалось великое множество пациентов обоего пола, сгорающих
от любви. Но все эти случаи относятся к той стороне его практики, которая
закрыта непроницаемою завесой, ибо, как гласит профессиональное правило,
"врач обязан блюсти честь и тайну своего пациента". Поэтому всякий раз,
когда имели место консультации подобного рода, Дольф принужден был удаляться
из кабинета, хотя, как поговаривали, замочная скважина познакомила его в
большей мере с секретами врачевания, чем все прочие занятия с доктором.
многим великим людям, заглядывать в будущее, предвосхищая те дни, когда он
сможет уйти на покой и удалиться куда-нибудь на лоно природы. С этой мыслью
он приобрел ферму, или, как ее называли голландцы-колонисты, - боувери
{Поместье (голл.)}, расположенную в нескольких милях от города. Это было
родовое гнездо богатой семьи, незадолго перед тем выехавшей обратно в
Голландию. В центре усадьбы был расположен просторный дом, который, впрочем,
обветшал и нуждался в ремонте. Об этом доме ходило немало жутких и
загадочных слухов, и по этой причине он получил название "Дом с
привидениями". То ли из-за этих рассказов, то ли из-за неприятного,
гнетущего впечатления, которое производила ферма в ее нынешнем состоянии, но
доктору так и не удалось найти арендатора, и, дабы дом не разрушился
окончательно, пока он сам водвориться в нем, он поселил в одном из его
крыльев деревенского батрака с семьей, предоставив ему исполу обрабатывать
ферму.
не чужды были свойственные немецким землевладельцам спесь и тщеславие, и он
стал смотреть на себя почти как на владетельную особу. Он начал жаловаться
на усталость от чрезмерных трудов и любил выезжать верхом, чтобы "взглянуть
на поместье". Его кратковременные отлучки на ферму обставлялись шумно и
чрезвычайно торжественно, что порождало сенсацию в целом квартале. Лошадь с
бельмом на глазу обычно с добрый час простаивала перед домом, рыла землю
копытом и яростно отмахивалась хвостом от докучливых мух. Затем приносили и
приторачивали седельные сумки, спустя некоторое время свертывали и
пристегивали к седлу дорожный плащ доктора, затем привязывали к плащу
докторский зонтик - все это на глазах у кучки оборванных мальчуганов, этих
вечных зевак, толпившихся перед дверью. Наконец появлялся сам доктор: на нем
были высокие, выше колен, сапоги с отворотами и надвинутая на лоб треуголка.
И так как он был мал ростом и толст, то проходило изрядное время, пока ему
удавалось влезть на лошадь, после чего проходило тоже изрядное время, пока
он усаживался в седле и подтягивал стремена, наслаждаясь изумленными
возгласами и восхищением толпы уличных сорванцов. Уже отъехав, он мешкал еще
посреди улицы и потом по нескольку раз возвращался назад, дабы отдать
последние распоряжения и приказания, причем ему отвечали либо
домоправительница, стоявшая у дверей, либо Дольф из лаборатории, либо
кухарка-негритянка из погреба, либо служанка из окна своего чердака, и
вдогонку ему летели их последние фразы - порой и тогда, когда он уже
сворачивал за угол.
Сапожник бросал колодку, цирюльник высовывал завитую голову с гребенкою,
торчавшею в волосах, у дверей бакалейщика собиралась кучка зевак, и с одного
конца улицы до другого пролетала молва о том, что "доктор выезжает в
поместье".
как пестик и ступка забрасывались, лаборатории предоставлялось заботиться
самой о себе, и ученик удирал из дому, чтобы отколоть какое-нибудь бешеное
коленце.
прямиком по пути, предсказанному пожилым джентльменом в бордовом платье. Он
был вдохновителем и устроителем всех воскресных и праздничных забав, всех
шумных ночных потех; в любой момент он был готов ко всевозможным выходкам и
отчаянным приключениям.
в маленьком городке. В глазах сонных, хозяйственных пожилых горожан,
ненавидевших шум и не имевших ни малейшей склонности к шутке, Дольф
превратился вскоре в какое-то пугало. Добродетельные матроны смотрели на
него как на самого отъявленного повесу; при его приближении они собирали под
свое крылышко дочерей и указывали на него своим сыновьям как на пример
никчемности и беспутства. Ни в ком, по-видимому, не вызывал он ни капли
доброжелательности, разве что в таких же непутевых молодых лоботрясах, как
сам, которых подкупали его чистосердечие и отвага, да еще в неграх, видевших
в каждом праздном, ничем не занятом юноше некое подобие джентльмена. Даже
славный Петер де Гроодт, считавший себя покровителем Дольфа, и тот стал
отчаиваться в своем питомце; выслушивая бесконечные жалобы докторской
домоправительницы и смакуя маленькими глотками ее малиновую настойку, он
задумчиво качал головой.
продолжала по-прежнему страстно любить его, и любовь эту не могли поколебать
бесконечные рассказы о бесчисленных его злодеяниях, которыми так усердно
потчевали ее друзья и доброжелатели. Ей, правда, не досталось в удел того
удовольствия, которое испытывают богачи, когда слышат со всех сторон
похвальные отзывы о своих детях, но она смотрела на всеобщее нерасположение
к Дольфу как на придирки и любила его по этой причине еще более пылко и
нежно. На ее глазах он преобразился в высокого, стройного юношу, и при виде
его ее материнское сердце наполнялось тайною гордостью. Она хотела, чтобы
Дольф одевался как джентльмен; все деньги, которые ей удавалось сберечь, шли
на пополнение его кармана и гардероба. Она любовалась им из окна, когда он
уходил в город, одетый в свое лучшее платье, и сердце ее трепетало от
счастья; однажды, когда Петер де Гроодт, пораженный в одно воскресное утро
изящною внешностью юноши, заявил: "Что там ни говори, а из Дольфа все-таки
вышел пригожий парень!", слезы гордости увлажнили ее глаза. "Ах, сосед,
сосед, - вскричала она,пусть твердят себе, что им вздумается, но бедняжка
Дольф будет еще так же высоко держать голову, как и лучшие среди них!"
его обучения истекал: приходится, однако, сознаться, что в области медицины
он знал немногим больше, чем тогда, когда впервые переступил порог
докторского дома. Это произошло, однако, не по недостатку способностей или
сообразительности, ибо он обнаруживал поразительные таланты в усвоении
других отраслей знания, хотя занимался ими только урывками, в свободное
время. Так, например, он был отличным стрелком, и все гуси и индюки, которых
раздавали на рождественских состязаниях в качестве приза, доставались ему
одному. Он был также лихим наездником, пользовался славою превосходного
прыгуна и борца, недурно играл на скрипке, плавал как рыба, и во всем городе
не было лучшего игрока в кегли, чем он.
доктора, который становился все раздражительнее и все придирчивее по мере
того, как приближался срок окончания ученичества Дольфа. Фру Ильзи по любому
поводу обрушивала на его голову бурю; редко случалось, чтобы, встретив его
возле дома, она не давала воли своему языку, так что звон ключей при ее
приближении стал для Дольфа в конце концов чем-то вроде режиссерского
колокольчика, подающего знак к театральному грому и молнии. Только
бесконечное добродушие беспечного юноши позволяло ему безропотно сносить эти
проявления домашнего деспотизма. Было ясно, что доктор и его экономка решили
разделаться с бедным птенчиком и выкинуть его из гнезда, лишь только придет
срок, обусловленный договором: скорая расправа с нерадивым учеником была в
обычае доктора.
доставляло ему поместье, сделался с некоторых пор раздражительней, чем
обычно. Ему неоднократно передавали досадные слухи и басни, ходившие в
народе о старом доме; он с большим трудом убедил крестьянина и его семью не
покидать фермы и вынужден был ради этого отказаться от ренты. Всякий раз,
как он туда приезжал, ему надоедали бесконечными жалобами на загадочные
стуки, а также на призраков, которые якобы беспокоят по ночам обитателей
дома, и по возвращении доктор рвал и метал, изливая на домашних накопившуюся
в нем желчь и досаду. И в самом деле, постигшие его неприятности были совсем
не пустячные: они ущемляли одновременно и его гордость и его кошелек. Ему
угрожала потеря доходов с имения, и кроме того, - судите-ка сами! - какой
удар по тщеславию! Быть владельцем... "Дома с привидениями"!
своем пригородном поместье; больше того, никакими силами нельзя было убедить
его остаться в нем после наступления темноты; он неизменно пускался в
обратный путь в час, когда в сумерках начинают мельтешить летучие мыши.
Происходило это собственно оттого, что втайне он верил в призраки и
приведения, ибо начало своей жизни провел в стране, где их особенно много:
передавали, что, будучи мальчиком, он будто бы видел однажды в горах Гарца,
в Германии, самого дьявола.
утром, когда он сидел у себя в кабинете и клевал носом над большим
фолиантом, его дремота была внезапно прервана взволнованной
домоправительницей.
всеми пожитками. Он клянется и божится, что на ферме ему заживаться нечего.
Вся семья окончательно рехнулась с перепугу. В старом доме такая возня и
такой грохот, что они не могут спокойно спать!
Посняков Андрей
Орлов Алекс
Шилова Юлия
Суворов Виктор
Каменистый Артем
Березин Федор