горло. Если не вернутся, потонут они...
По нему с испугу может и лошадь взобраться. Если заметят, так выберутся...
снесешь золотое яичко, -- сказал Генка.
спросил я.
барже подходили суда, чтоб взять топливо: слышался визг автопокрышек -- они
висели по бортам судов для амортизации при ударе, -- и на баржу выскакивали
матросы, таская тяжелые топливные шланги... Мы перебрались через баржу на
пароход. На палубе никого не было, кроме вахтенного матроса и мокнущих под
дождем лошадей. Увидев Генку, вахтенный вытащил из кармана красную повязку и
протянул ее Генке. Генка обернул повязку вокруг рукава, и вахтенный, не
сказав ни слова, тотчас скрылся в надстройке. Генка подошел к загону и
ударом ноги выбил из него две нижние жерди -- они были приколочены
крест-накрест, -- кивнул мне, и мы вошли в загон, пригнув головы. Лошади
сразу шарахнулись от нас, но Генка метнулся в их гущу и вывел высокого
вороного жеребца с белым треугольником на лбу, накинул на него оброть -- они
грудой лежали у выхода. Жеребец, на удивление, нисколько не воспрепятствовал
этому и покорно пошел за Генкой. Я замешкался возле лошадей: не столько
из-за боязни, что меня может ударить какая-нибудь из них, сколько из-за
того, что я не знал, какую выбрать, -- я ничего не смыслил в лошадях. Они,
почувствовав мою нерешительность, отвернулись и уткнулись головами друг в
друга, принимая таким образом "круговую оборону". И тут случилось чудо: из
лошадиного стада ко мне ступила грудастая кобылка -- низенькая в ногах,
гнедой масти, на боку у нее белел номер, выведенный белилами... Кобылка
стояла передо мной, наклонив голосу, и я выбрал ее. Стальная палуба
нефтебаржи еще не остыла после дневной жары, и неподкованная кобылка
заплясала на ней, как артистка балета, и заупрямилась под рукой, а я тянул
повод изо всех сил и кричал на нее. Генка уже был на пристани -- сидел
верхом на вороном жеребце и поторапливал меня. Он не мог мне помочь, потому
что боялся оставить коня без присмотра. Повязка вахтенного была у него на
рукаве, а на палубе парохода никого теперь не оставалось из команды, матросы
других судов удивленно посматривали в нашу сторону. И у меня появилось вдруг
нехорошее подозрение -- может, никаких лошадей на побережье нет и в помине,
и вся эта прогулка затеяна неспроста, от Генки можно было ожидать все что
угодно, но отступать было некуда, раз я согласился ехать.
загоне лошадей, обогнули площадь перед конторой, которая была уставлена
новенькими тракторами "МТЗ-5", рулонами этикеточной бумаги и цинковыми
бочками с хлоркой, оставили позади кузницу, нефтяной резервуар, спустились
по откосу дамбы к воде и поехали в тени высокого берега.
затрусила следом. Потом вороной по своей воле перешел на галоп, и поначалу
моя кобылка поспевала за ним, но вскоре начала отставать, потому что я мешал
ей. Я не умел ездить верхом, подпрыгивал на лошади, сползая то на одну, то
на другую сторону, отбил себе зад, а в животе у меня плескалось пиво. Но
спустя немного времени я почувствовал себя уверенней и, прилаживаясь к
равномерному шагу лошади, мог уже смотреть не только на дорогу, но и вперед,
и по сторонам, насколько хватал глаз... Вороной жеребец словно плыл по
воздуху -- так легок и изящен был его бег, искры вылетали у него из-под
копыт; ветер волной накрывал меня и наполнял рубаху, а вверху было небо без
единой звезды; пролив блестел по левую руку -- ветер дул поперек волны,
срывая барашки... Неизъяснимое, ни разу не испытанное чувство вскружило мне
голову, и я уже не думал ни о жене, ни о близнецах-ребятишках, ни о
землетрясении, ни об этих каракатицах; я не думал, куда мы несемся, зачем,
что ожидает нас впереди, -- даже вопроса такого не возникало в голове, как
будто это движение само по себе имело какой-то смысл и оправдывало меня; и
было что-то радостное, жуткое и загадочное в том, что летишь вот так, ни о
чем не думая, неизвестно куда...
От жеребца валил пар, ему не стоялось на месте, он поднимался на дыбы и
вертел хвостом. Генка ослабил поводья, и копь опрометчиво бросился вперед,
не разбирая дороги, и тут же провалился в воду по брюхо, а Генка едва не
перелетел через его голову -- здесь проходило устье реки, которую затопил
прилив. Генка огрел кулаком жеребца, тот захрипел, выбрался из русла, но
рассудительности у него не прибавилось, и он помчался дальше, как
сумасшедший, расплескивая воду, но вода мешала ему бежать, и он начал
выбиваться из сил. Тут Генка, наконец, сдержал его и перевел на спокойный
шаг. Я перебрался через речку без особых хлопот, если не считать того, что
моя низкорослая кобылка окунулась в воду с головой, одежда на мне стала
мокрой, и я теперь дрожал от холода. Дорога круто свернула на восток -- то
есть никакой дороги уже не было, все было залито водой. Мы продвигались
вслепую по береговой кромке, придерживаясь за скалу, чтоб не сбиться в
темноте с пути, а вода все прибывала, кобылка уже погрузилась в нее по
грудь. В полную луну прилив в этих местах достигал пятнадцати метров, а
сейчас луна была молодая и, значит, прилив будет поменьше, но нам и его
хватило бы на всю жизнь... Моя кобылка никак не могла привыкнуть к ударам
волны, пугалась и поддавала задом, а потом ржала и широко расставляла
передние ноги, чтоб не упасть. Но она ни разу не ослушалась моей руки,
потому что не могла поверить, чтоб человек послал ее на гибель просто так,
ни за понюшку табаку, -- это была такая славная кобылка, что сам бог не
простил бы нам, если б мы утопили ее... Я напрягал зрение, пытаясь что-либо
разглядеть в темноте, и едва не налетел на Генку с его вороным.
лошадьми. Держась за повод, я свесился к воде, приставил к уху ладонь. --
Ржут... -- согласился я, глянул на берег и закричал: -- Вот он, урез, -- тут
мы раз воду брали!..
этот ручеек выливался из источника. Когда лошадь ступила в него, судорога
прошла у нее по телу -- ручеек был довольно горячий. Ущелье сужалось в одном
месте настолько, что моя грудастая кобылка застряла -- ни вперед, ни назад,
и тут она впервые за всю дорогу испугалась и заржала что есть мочи, и те
лошади, за которыми мы гнались, ответили ей сверху. Я крикнул Генке, чтоб он
подождал меня, но ни жеребец, ни Генка не обратили на меня внимания -- они
стоили друг друга. В конце концов кобылка прорвалась вперед, ободрав себе
бока, и я, держа ее на поводу, стал подниматься по ручью и поднимался до тех
пор, пока не увидел лошадей -- они стояли по брюхо в источнике, положив
головы на спину друг другу, как это умеют делать лошади. Им, видно, было
хорошо стоять в теплом источнике, они решили переждать здесь темноту и не
обращали на нас внимания. Мы с Генкой последовали их примеру и, не снимая
одежды, с наслаждением разлеглись в теплой, остро пахнущей воде, и я даже не
успел слово проговорить, как уснул.
оглянулся по сторонам, а потом увидел Генку, который стоял на скале. Я
выбрался из источника, отжал одежду, напялил ее на себя и подошел к Генке.
переливающийся среди редких деревьев. Внизу сверкал пролив, пар от источника
расходился в воздухе. Генка задумчиво смотрел в одну сторону, посмотрел и я
и увидел кулика, который низко летел над лугом; и увидел волнующийся след в
траве, мокрые спины лошадей, среди которых была и моя кобылка... Я смотрел
на них при утреннем свете, и хотя мне было жаль потерянных денег, я не
осерчал на Генку, что он отпустил лошадей. Ведь не из-за денег мы мчались в
темноте и чуть не утонули под этим берегом, не для того мы неслись, не
разбирая дороги, чтоб увезли потом этих лошадей под номерами на пароходе...
И безо всякой связи подумал: сколько друзей растерял я по свету, сколько
ребят увезли от меня во все стороны пароходы, -- я даже не знал, где они
сейчас и встретимся ли когда, как на этот раз с Генкой. И мысленно пожелал
им, чтоб они не утонули. Еще я подумал, как будет хорошо от сознания того,
что в каком-то диком месте постоянно станет жить дорогое тебе существо, к
примеру, эта кобылка, -- рвать траву и вертеть хвостом, и ты не можешь ее
потерять, и всему этому я обрадовался, как ребенок, и подумал: никто уже не
увезет ее под номером, и, значит, что если кто-нибудь хоть раз испытал в
жизни такое, то поймет и не осудит нас...
ПРИХОД
раскаленных за день пароходов, и полуголые грузчики, которые катали к
холодильнику стокилограммовые бочки со шкурами, прямо обливались потом и
ныряли то и дело в огромную цистерну с водой -- купаться в бухте
запрещалось. Между тем другая бригада, состоявшая из моряков, работала
глубоко под землей, на двадцатиградусном морозе, -- они устанавливали бочки
в холодильнике. Бочки доставляли сюда лифтом. Моряки ставили их на цементном
полу, перекладывая каждый ряд настилом из прочных досок. В холодильнике
слышался шум мощных вентиляторов, которые прогоняли через охладительные
камеры нагретый воздух, стены и потолок покрывала аммиачная шуба,
в подбитых мехом рукавицах, их дыхание инеем оседало на одежду, и когда они
поднимались наверх за новой партией бочек, то долго не могли согреться и
Лукин Евгений
Юрьев Сергей
Володихин Дмитрий
Мороз Александра
Курылев Олег
Никитин Юрий