женственности.
скоростном лифте, со звенящей пустотой в пищеводе от начавшегося падения;
он уже потянулся, чтобы взять ее за руку и начать говорить, говорить
взахлеб, что все это неправда, что это они нарочно, что это все его друг
Тихомиров, а он с самого начала был против, что он сам давно уже сходит с
ума по ней, но Маша этого будто не видела, она стояла, опустив глаза, и
продолжала отвечать на ненужный Кокин вопрос "как?".
сейчас то, чего мне, наверное, не следовало бы говорить и чего я никогда,
поверьте, никому не говорила. А вам повторю: я люблю вас... И вы хотя бы
за это пожалейте меня, не делайте мне больше... так больно...
слез, потом наклонила голову, увидев на отчаянной Кокиной физиономии все
то, что и хотела увидеть, вышла из очереди и быстро ушла из театра.
с треском все режиссерские сценарии каскадера Тихомирова и заодно все
Кокины надежды на реванш.
который случился с ней ровно через неделю. За эту неделю Кока совершенно
измучился. Он перестал советоваться с Тихомировым, так как понимал, что
больше не в силах сохранять жесткую линию поведения. В день Машиного
признания его сердце пело:
высоким чувством, хоть и "растоптала цветы", но в результате Кока победил,
и она теперь его действительно любит, теперь Кока в этом не сомневался.
сразу в Машины объятия и поунять несколько свою щенячью радость.
Физическую близость с ней Тихомиров разрешил, но советовал особую пылкость
не проявлять и слова типа "навеки твой до гроба" не произносить ни в коем
случае. Но Кока уже не собирался следовать ничьим советам, он теперь
жаждал искренности, глупого любовного лепета, нежных признаний, прогулок
под луной, чтобы рука в руке, глаза в глаза, щека к щеке и т. д. Взаимного
глубокого удовлетворения равных партнеров желал он теперь, почетного мира,
благодаря которому каждый получил бы, что хотел: то есть друг друга.
Однако ни о каком почетном мире речь уже не шла. Машу, как победившую в
сорок пятом году Советскую Армию, устраивала только полная и
безоговорочная капитуляция. И знамя над рейхстагом, то есть обморок, был
назначен на следующий вторник.
одно и то же оружие может, оказывается, производить разное впечатление.
Более того:
отсутствие в свое время только портили настроение у Маши; Машино же
отсутствие и невозможность ее разыскать где-либо Коку просто истерзали.
Он-то думал, что после заветных слов он позвонит, они встретятся и будут
любить друг друга до потери сознания, ан нет! Он ее не нашел, она как в
воду канула! Сто раз все последующие дни Кока набирал ее номер - все мимо!
И опять он просчитывал все варианты, опять метался от версии к версии,
думал невесть что, паниковал, молился, ругался, пьянствовал, чтобы этим
наркозом хоть как-то снять тревогу и боль, бежал от самого себя, ночевал в
самых неожиданных местах, терял силы и способность к минимальному
сопротивлению. Ну а Маруся тем временем готовилась к решающему штурму
Берлина и водружению знамени над рейхстагом. Несколько дней до вторника
Маша почти не ела и довела себя до нужной кондиции: слабость и
головокружения были теперь постоянными. Во вторник вызывались все
участники готовящегося спектакля, было что-то вроде генеральной репетиции,
так называемый черновой прогон. И Маша закрыла больничный лист и явилась в
театр.
другое черное платье было на ней, и черный шелковый шарф был обмотан
вокруг шеи, подчеркивая смертельную бледность осунувшегося лица, на
котором выделялись, печально мерцая, огромные серые глаза. На репетицию
пришел траур по безвременно погибшей любви, которой не дали разгореться и
которую погасили злые люди...
как ему было не опоздать, если ехал он аж с Матвеевской от своего друга и
однокурсника Боба, которого полночи заставлял с собой пить и не давал ему
спать рассказами о своих переживаниях), так вот, как только все собрались
и герой с помятым лицом тоже, извиняясь за опоздание, вошел в зал, как
только начали прогон, Маша прямо на сцене красиво упала в голодный обморок
(правда, то, что это голодный обморок, знала только она). "Красиво упала"
- это вовсе не значит, что она прикидывалась, обморок был настоящим, и
Маша все сделала для того, чтобы потерять сознание, когда будет нужно, а
некрасиво упасть она просто не могла, природная грация этого никогда бы не
позволила. Но в последнюю секунду перед отключением сознания, уже в
падении, она с неуместным в ее состоянии торжеством успела заметить, с
каким лицом застыл Кока, как схватился за горло обеими руками...
чувство, покачали головами, посовещались и все-таки увезли в больницу.
Вскоре стало известно, что ее увезли сначала в какую-то обычную больницу с
острым нервным истощением, очень низким давлением, слабым пульсом и
прочим; выяснилось, что в ней едва теплилась жизнь. "Потеря интереса к
жизни, вплоть до комы",- как написано в одном медицинском справочнике. Но
уже на следующий день верный и ничего не подозревающий, как всегда,
Митричек перевез ее на Шаболовку, в клинику неврозов. Там, собственно, и
было ей место, ибо именно невроз от большой любви и был сейчас ее основным
заболеванием. А голодный обморок что!
быстро восстановится. А вот Кока теперь пусть мучается! Пусть знает, кого
чуть не погубил, пусть его совесть загрызет, изверга!
него, и отчасти, конечно, был прав. Отчасти - потому что не только ради
него Маша все это устроила, но и ради самого процесса, ради совершенства в
драматургии, к которому всегда стремилась. Крещендо в драме обязано быть
выразительным и сильным, и обморок тут очень подходил, и именно
натуральный - не какая-нибудь там дешевая дамская истерика. И Маша лежала
в больнице с веселым сознанием хорошо и добросовестно выполненной работы.
посылал в палату цветы, но сам зайти не решался. Наконец, когда он пришел
уже в пятый раз, то вдруг прямо во дворе наткнулся на Машу, которую
впервые выпустили погулять. Шел к двери, думал опять передать цветы и
сразу уйти, и тут дверь открылась прямо перед его носом, и Маша -
собственной персоной - оказалась в полуметре от него. Он так и встал, как
в игре "Замри", большой, нелепый, растерянный, покрасневший, как
мальчишка, который украл и съел варенье, а его застали с перепачканным
ртом прямо на месте преступления. Так и торчал с букетом, не зная, куда
его девать. Маша стояла напротив и глядела на него почти насмешливо,
наслаждаясь его замешательством, потом взяла из его рук цветы и,
полуутверждая-полуспрашивая, произнесла: "Это мне?.." Кока кивнул и,
силясь что-то сказать, двинулся к ней. "Не надо".- Маша закрыла ему рот
рукой, а он схватил эту руку и стал быстро-быстро ее целовать. Все, что
хотел Кока сказать, все, что чувствовал, он выражал сейчас в исступленных
взаимоотношениях с Машиной рукой и был при этом ужасно похож на дворового
пса, которого неделю не кормили и теперь кинули наконец долгожданную
кость. Он и трудился над этой рукой, склонившись, впиваясь в нее губами и
всем своим существом, а Маша глядела на него сверху и ласково гладила его
буйную голову другой рукой. Блудный сын вернулся! Родина вновь приняла его
в свои материнские объятия! Абзац!
была несколько странная смесь любви, нежности, иронии, а также спокойного,
гордого удовлетворения мастера, любующегося плодами своего труда. Что ж,
немало сил, здоровья, нервов ушло на это, зато посмотрите, каков результат!
возражала. Он обнял ее. Она была такой беззащитной, такой хрупкой,
ненакрашенной, в трогательном байковом халатике под дубленкой, которую
Кока стал быстро расстегивать трясущимися руками, совершенно позабыв, где
находится. Да это и понятно, потому что он чувствовал, как гибкое Машино
тело отдается его рукам, отзывается на каждое прикосновение. Поэма
экстаза! Эрогенная зона везде, даже в воздухе, во всем дворе, на всей
территории больницы! Судорога страсти, скрутившая их обоих!
другу, как стремились к соединению, и теперь ничто не мешало... кроме
того, что они стояли прямо перед входом в клинику неврозов. Последний
невроз надо было немедленно вылечить, и Маша, неровно дыша, по частям
выталкивала из себя слова: "Уйдем от входа... ты что, глупый... Отойдем в
сторону... Малыш..." И аж замерла, соображая, что это она сказала. А потом
было не до анализа, они отошли за угол здания, затем еще дальше, в глубину
двора, и Маша стала злостно нарушать больничный режим. Ах, если бы врачи
понимали, что Кока был сейчас для нее лучшим лекарством! Они оба были в
некотором смысле "слегка подпорченными бананами"; их непринужденная
Адамов Григорий
Эриксон Стивен
Маккэфри Энн
Роллинс Джеймс
Пехов Алексей
Шилова Юлия