шептал прапорщик и в сотый раз подымал плечи. - Бесталанен, не отрицаю,
бесталанен! Вот хоть бы чертежик! Командир сам мне показывал, а я и за-
был... Пулеметное гнездо нужно было влево отнести, а не вправо!.. А я
вправо отнес... Тут я и спутался, потому что влево! - и он тоскливо во-
дил пальцем по страничке записной книжке, вновь появившейся в руках.
Как-никак, - лестно героя чайком попоить! Попей уж со мной!
- Вот ты мне сказал, и словно полоски по мне сразу пошли... - Он, жалко
кривя лицо, повертел в руках приготовленную посылку. - Ну, беги, пожа-
луй. Небось и девчоночка есть?.. Смотри, не бунтуй. Девчоночка плакать
будет...
надежду прапорщик. - Под арестом сидел, в ожидании...
вертел в руках посылку Зосим Васильич. - На, хоть ты, играй там... За
услугу тебе. - И он пошел проводить гостя, сжавшегося и цеплявшегося
шашкой за кадушки, чаны и бочки. Гость уходил на цыпочках, не смея на-
деть папахи на голову.
Васильич подошел к масляной проплесневелой стене и стал снимать с нее
несуществующие пушинки.
сморщилось.
тупной для смешливой Катиной любознательности. Катя и без того знала
все, но с трудом отказывалась от удовольствия покопаться в чувствах За-
рядской "Дианочки". Вместе с тем, чтоб не стеснять подругу, она стара-
лась не замечать ее. Пока Настя сидела как на иголках, Катя ходила по
комнате, бренчала на гитаре, читала книжки, даже переодевалась не однаж-
ды при Насте. И Настя с осуждением и испугом сравнивала по памяти свое
тонкое длинное тело с телом подруги, предчувствуя в нем как бы угрозу
себе.
душками, множеством дешевой дрянной позолоты, купленной в разное время
на Толкучем, как лом: рамы, часы с амурами, бронзовые же фигуры самых
неожиданных по бездарности форм. Сене становилось тесно и неприятно сре-
ди этого ошеломляющего засилия вещей. Он делался застенчив, груб и неук-
люж, сидел в углу, говорил с видимым трудом.
заменить разговоры. Впрочем, играть он не умел, она так и провисела у
него целый вечер за плечом. Настя, боясь за него, своим поведением выда-
вала себя с головой: дергала бахрому подушек, листала глупые Катины
книжки, неестественно краснела, говорила невпопад. В такие минуты Катя
наклонялась к уху подруги и торжествующе спрашивала:
без меня...
пальцы.
Настя слушать без смущенья. Однажды Сеня стал даже рассказывать. Расска-
зывал он самое давнее событие, которое помнил, и смысл его рассказа был
таков:
водами остатние в уезде именья дожигать.
тверезые и темные, скупыми словами перекидывались бунтари. Боролись в
них страх и ненависть. Речи их скользки.
и сам-то не знает, куда ее, землю-ту, потреблять. Лепешки из ей месят, а
либо во щи кладут...
стоим. Нас не обижай, мы и помалкиваем. Каб, скажем, отдали нам зе-
мельку-то всю чохом, в полный наш обиход, мы б и молчок. А ему б дом ос-
тался. Пускай его на поправку к нам ездит, мы не противимся!
платы никакой не возьмем!..
женья разговора. Много ли их сна было - не поняли. Проснулись на исходе
ночи. В тишине, одетые и готовые, сидели бунтари.
гами, встал и сказал тихо, но пронзительно:
избы. Савелий, отец, с ворчаньем шарил под лавкой топор и мешок: топор -
рубить, мешок - нести... Пашка вскочил и стал запихивать в валенок хро-
мую ногу. Сеню от возбужденья озноб забил, - так бывает на Пасху, когда
среди ночи встрепенутся колокола.
не было совсем. Тяжело лопались бревна, оттуда выскакивал прятавшийся в
них красный огонь. Небо было ровно и грязно. Просвечивало серое солнце.
Воздух был настороженный. Тонким слоем снега белела ноябрьская земля.
шистой голой березы, замерло в пугливом любопытстве деревенское ребятье.
Было ребяткам тревожно и радостно. Вдруг запрыгал Васька Рублев, белый
мальчонок, в отцовских стоптанных сапогах, забил в ладоши и закричал.
бык. Напрасно поводя выколотыми глазами, он остановился и затрубил, жа-
луясь и грозя. Но в бок ему ударилась головня, метко пущенная со сторо-
ны. Тогда, облегченный болью и яростью, - к запруде, где стояла когда-то
Сигнибедовская маслобойка, помчал он свое опаленное тело. Там, в послед-
ний раз пронзив рогами невидимого врага, он взревел, обрываясь в воду.
Воды у запруды были не мелки и кипели. Бурное, величественное мычание
донеслось до оцепенелых ребят. Потом бучило поглотило быка...
и ружьями, под синими околышами. Откормленные кони их беспрерывно ржали.
При полном безмолвии взяли пятерых и отвезли судить, скрученных. А Евг-
рафу Петровичу Подпрятову, да Савелью Рахлееву, да Афанасу Чигунову, как
имевшим военные отличия, дали только по горячей сотенке розог, чтоб па-
мятовали накрепко незыблемость помещичья добра. Молча, с опущенными го-
ловами, стояли вкруг согнанные мужики. Голосить по мужьям боялись бабы.
Но чудился в самом ноябрьском ветре глухой бабий вой.
реплатанные портки на всем миру Савелий, плача от злобы, боли и стыда.
Тянуло с поля мокрым снежком, а мать босая, как была, выпрямленная и
страшная, всю порку простояла на снегу... Кому ж тогда как не городу,
приходящему ночной татью, приносящему закон и кнут, грозил в потемках
полатей Сеня негрозным отроческим кулачком?..
заключил Сеня свой рассказ и, стеснясь, вдруг опустил понуро голову.
выбрала, смотри - с лихими горя изведать!..
заметив пристальный, оценивающий Катин взгляд.
укоризненно зашептала что-то.
лестнице. - И мне не нравится, как ты сегодня говорил. Словно в театре
как-то. За что ты городских ненавидишь? Ведь ты и сам городской! В горо-
де и останешься...
неопределенно отвечал Сеня. - А вот насчет театра... Это уж не театр,
если кровь из отца течет. Тут уж, Настюша, драка начинается!..
сказала Настя тихо и пошла от него, не оглядываясь.
Потом подошел к стене и смаху ударил в нее кулаком. Мякоть руки расцара-
палась шероховатым камнем до крови. "Вот она!" - вслух сказал Сеня, гля-
дя на руку. Вспомнился Дудин. Ярость, разбуженная Настей, медленно ути-
хала, но все еще шумела кровь в ушах.