осмысливались и приводились в систему вороха полевого материала - сырого,
необработанного, зачастую противоречивого; но Игнатьев всегда почему-то
ощущал, может быть вопреки здравому смыслу, что истинное творчество
начинается именно там, в поле. Возможно, он просто был не из породы
теоретиков.
него были уже припасены мысли, которые со временем могут стать опорными
точками для докторской, - так что голова, вероятно, работала у него не хуже,
чем у других. Он регулярно печатался, и пишущая машинка была для Игнатьева
таким же привычным инструментом, как и лопата. Работа за столом доставляла
ему много радостей (и огорчений, понятно, на то и работа), но никогда,
пожалуй, придумав наконец точную формулировку и выстукав ее двумя пальцами
на своей портативной "Колибри", не испытывал он такого всепоглощающего
творческого подъема, как в те минуты, когда, сидя на корточках в жарком, как
устье печи, раскопе, он откладывал нож и начинал осторожно, как хирург,
прикасающийся к обнаженному сердцу, обметать кисточкой сыроватую еще землю с
зеленого от окислов металла, пролежавшего во мраке двадцать столетий...
целое лето, до осени! Игнатьев сел на камень в тени чахлой акации, закурил
папиросу, выбрав для начала симферопольскую, и стал машинально следить за
пробегающими по шоссе машинами. Редкая тень почти не давала прохлады на этом
знойном ветру, от шоссе несло цементной пылью, но жара казалась Игнатьеву
превосходной и очень полезной для здоровья жарой, а пыль-то и вовсе была не
помехой! К пыли на раскопках привыкаешь прежде всего, без этого уж нельзя.
Работка, как говорят, не денежная, но весьма пыльная...
кровлю родного дома. Ни бестолочь на заправочной станции, ни скверная
симферопольская папироса не могли сейчас омрачить его благостного
мировосприятия. В Питере-то, бывало, подобные штучки изрядно портили ему
настроение: газетный киоск, например, закрытый в те самые часы, когда ему -
согласно висящей тут же табличке - положено быть открытым, или отсутствие в
магазинах хорошей гознаковской бумаги, на которой он привык работать, или
обнаруженный в начинке "Беломора" обрезок шпагата... Мелочи, конечно, но
очень уж противными кажутся они там, на Севере. Впрочем, Питер это всегда
умел - превращать людей в неврастеников.
целое лето!
они были уже на Ак-Монайском перешейке - пороге Керченского полуострова. За
Феодосией ландшафт изменился, пошли пологие, бурые от колючки холмы, степь,
поля зеленой пшеницы. Здесь начиналась Киммерия. Пробежав по шоссе еще
десяток километров, фиолетовая "Победа" свернула на проселок.
- Цивилизации больше не будет, мы въезжаем в рабовладельческую эпоху. В
сущности, наш фиолетовый драндулет - это почти машина времени... Во всяком
случае, когда мы захотим проветриться или возникнет надобность обмыть,
скажем, какое-нибудь эпохальное открытие - мы всегда сможем погрузиться в
нее всей бандой и снова совершить большой скачок через двадцать три века...
можно организовать где угодно, Денисенко распорядился отпускать нам местное
молодое вино по полтиннику за литр... Но я говорю, в случае, если мы
раскопаем что-нибудь достойное быть отмеченным этаким симпозионом в
цивилизованных условиях...
Витя, с вином нужно поосторожнее. Учти, в отряде студенты.
тобой... Но какой стервец Денисенко, хоть бы ухабы велел засыпать...
взбираясь на невысокое плоскогорье. В стороне, на буром склоне холма,
вроссыпь паслись грязно-серые овцы; неподвижная фигура пастуха, стоящего
вверху на гребне с длинной герлыгой на плече, казалась какой-то ненастоящей,
поставленной здесь для колорита.
его братья"?
не будет связано с материальным ущербом. Последние километры всегда кажутся
мне самыми Длинными.
ними раскрылась вдали туманная синева залива, кучка палаток отрядного лагеря
на берегу и в стороне темные прямоугольники прошлогодних раскопов.
большой, с поднятыми боковыми полотнищами, столовой палатки - шестеро
практикантов, обладателей коллективного прозвища "лошадиные силы", две
практикантки, повариха и единственный, кроме Мамая и самого Игнатьева,
научный сотрудник отряда Лия Самойловна, маленькая застенчивая женщина в
очках без оправы, с облупленным от загара носом.
командору! Бхай! бхай!
пожимать руки, отвечая на сыпавшиеся со всех сторон вопросы. От кухоньки под
навесом пахло дымом и кулешом, и он вдруг почувствовал, что голоден -
голоден и счастлив, как давно уже не был там, дома, в Ленинграде...
ГЛАВА 8
горло распевала Ника в соседней комнате, стараясь перекричать вой
электрополотера. - От дурных болезней! И от бешеных! Зверей!
громче, что теперь ей плевать на взрывы всех сверхновых - на Земле, мол,
бывало веселей. Потеряв остатки терпения, Елена Львовна вскочила, распахнула
дверь в комнату дочери и выдернула шнур из розетки. Полотер умолк, дочь
тоже.
спокойствием спросила Елена Львовна.
неизвестные нам вирусы. Пит говорит, что американцев, если они вернутся
благополучно, - разумеется, неизвестно еще, полетят ли они вообще, - так
вот, он говорил, что их будут год держать в карантине. Чтобы не занесли
какую-нибудь новую болезнь, понимаешь? Я думаю, об этих дурных болезнях в
песне и говорится. Это же про космос, мама. Она так и называется -
"Космические негодяи..."
заявила: "Эти песенки - уже пройденный этап, они меня больше не интересуют!"
А сама поешь черт знает что! Я сожгу все твои катушки, так и знай, Вероника,
сожгу или выкину в мусоропровод, если еще раз услышу от тебя эту мерзость!
то можно подумать я не знаю что, - печально сказала Ника. - Что я вообще
чудовище какое-то. Обло, озорно и вообще. Другие матери просто не налюбуются
на своих дочек!
непреклонно сказала Елена Львовна. - А я хочу воспитать из тебя человека -
порядочного, обладающего чувством собственного достоинства, ясно
представляющего себе свою жизненную цель и умеющего ее достичь... словом,
настоящего советского человека. А ты даже не даешь себе труда задуматься над
своим будущим, ведешь себя безобразно, во всеуслышание распеваешь
хулиганские песни. Разве мать может смотреть на это равнодушно?
такая уж гнусная? Ведь другие этого не считают. Например, Андрей, - только я
тебя очень прошу: это ужасный секрет, и ты никому, понимаешь, никому-никому
не должна об этом рассказывать! - так вот, Андрей, когда я его провожала,
сказал, что ему будет меня не хватать, и когда я спросила, почему это ему
будет меня не хватать, что во мне такого особенного, то он сказал, что
уважает меня как человека. И еще он сказал, что такие, как я, встречаются
редко. Значит, он совсем ничего во мне не понимает?
Может быть, он нравился бы мне и в этом смысле, но только я все время
чувствую, что ему это ни к чему. Ты понимаешь, вот бывают люди, которых в
жизни интересует только что-то одно, да? По-моему, Андрей такой и есть. Его
интересует только искусство. Наверное, он женится когда-нибудь, но все
равно... для него это будет так, где-то в сторонке. Я бы не хотела быть его
женой.
секунду крепко прижала ее к себе. - Тебе рано об этом думать. Беги, кончай
уборку, они скоро приедут...
особенно не потакай, хорошо? А то начнется беготня по магазинам, хождение по
театрам... Нет, ну правда, мамочка, - ехать так ехать, а то ведь и лето не
заметишь как пройдет!
время ограничено, - сказала Елена Львовна.