распорядился, чтобы всю одежду новой партийце которой прибыл я, пропустили
через дезокамеру. Пленные сбросили шинели, брюки, гимнастерки, белье и
остались голыми на нарах. Часа через полтора одежду принесли и бросили кучей
на пол - разбирайтесь, мол, сами. И тут оказалось, у кого-то пропала шинель,
кому-то не хватило брюк или гимнастерки. Начался ропот. Вошел человек с
повязкой старшего полицая. Посыпались возмущенные жалобы. Да и как не
возмущаться: у военнопленного все имущество - что на себе, как же остаться
без штанов или шинели - зима на дворе!
толстые.
белье. Поднялись крики возмущения:
и стал избивать его, крики враз смолкли. Даже пострадавшие перестали
возмущаться. И никого уже не радовало, что вещи нашлись.
прорвалось:
бы докладывать.
последнюю рубашку сдирать, а ты молчи!
ворованное, ну, и постегать, что ли...
тогда мы не были волками!
- им не помогали? - Их было 350-норвежских студентов, молодых белокурых
парней. Говорили, что это - сыновья известных юристов, коммерсантов, которые
принимали участие в каком-то антигитлеровском мероприятии. Их поселили в
отдельном бараке, огороженном колючей проволокой, в том самом 41-м, из
которого выселили нас, еду носили с эсэсовской кухни, передавали посылки, на
работу не посылали. Здоровые, веселые парни слонялись целыми днями за
загородкой, вызывали любопытство всего лагеря. Около колючего забора все
время кто-нибудь топтался. Русские тоже подходили к колючему забору,
завозили знакомства, меняли самодельные вещички на еду.
увезли. Просочился слух, что они выходили из лагеря в эсэсовских шинелях. А
через несколько месяцев они снова появились в Бухенвальде. Только теперь
трудно было узнать белокурых красавцев. Все они были в полосатых штанах и
куртках, бритые, худые, печальные. Их затолкали в самый грязный барак малого
лагеря и не давали есть.
только часа два после того, как норвежцев привезли, а Вальтер Эберхардт уже
рассказал мне их историю.
строительство "атлантического вала" в качестве надзирателей. Но лагерь уже
научил кое-чему молодых людей. Никакие угрозы, ни уговоры родителей не
заставили их служить Гитлеру. Тогда командование выстроило их и объявило,
что все они будут расстреляны. Строй не дрогнул. После паузы последовало
предложение: расстрел не будет массовым, если вожаки сделают три шага
вперед. Все 350 человек сделали три шага вперед.
помогали многие всем, что имели. Им помогали русские, которые ничего не
имели, кроме пайки хлеба и миски баланды. Каждый отливал четверть литра, а
хлеб теперь делился не на четверых, а на пять человек.
пеленой серые улицы и темные крыши Бухенвальда, осветит все вокруг ровным
белым светом, а днем подует ветер, зашумят голые ветви буков на горе
Эттерсберг, и останется на мостовых грязная кашица да лужи.
зимой. Все утро их легкие тележки на резиновом ходу разъезжают от блока к
блоку. И вот уже, смотришь, нагруженные, прикрытые сверху куском парусины
направляются к воротам крематория".
вырываются длинные языки пламени, бросая багровые отблески на притаившийся в
тумане лагерь...
тысяч людей, которые лежат сейчас в тесных клетках холодных бараков, ожидая
сигнала побудки? Кто свернет на сторону хищные рыла пулеметов, направленных
на спящий лагерь с двадцати двух вышек?
деревянными колодками?
не знать, когда мои друзья Генрих Зудерланд, Ганс, Вальтер Эберхардт - это
живая (еще живая!) история Бухенвальда. Шесть лет назад, здесь, на горе
Эттерсберг, по приказу Гиммлера началось строительство лагеря для
противников фашистского режима.
лагерей Саксенбург и Лихтенбург. Это были коммунисты и антифашисты, немецкие
рабочие, ученые, врачи, журналисты, цвет и гордость Германии. Они умирали
здесь сотнями от эпидемий, голода и палок эсэсовцев, от доносов и
издевательств зеленых. Они гибли и боролись, боролись за то, чтобы жизнь
даже в этом проклятом месте была более осмысленной и справедливой. И вскоре
эсэсовское начальство убедилось, что только политические способны поддержать
дух дисциплины и порядка, уберечь лагерь от грязи и заразных болезней. Эта
борьба шла не один год, и когда осенью 1941 года в Бухенвальд стали
поступать первые партии советских военнопленных, эта борьба еще не
закончилась. Но дух взаимопомощи и интернациональной солидарности уже
торжествовал в Бухенвальде. И колючая проволока, которой отделяли
военнопленных от остального лагеря, не была непреодолимой преградой. Бачки с
баландой и дополнительные буханки хлеба каждый день передавались в лагерь
военнопленных. Комендант лагеря несколько раз лишал всех заключенных
суточного пайка. Голодовка кончалась, и снова бачки с супом и хлеб проникали
через колючую проволоку.
некоторые тайны которого и я был теперь посвящен. Его благодетельная рука
коснулась не только меня. Валентин Логунов, бывший в первые дни самым
бесправным флюгпунктом, брошенный в штайнбрух, теперь работает в
рентгеновском кабинете лазарета. Он забыл свой старый номер, свою фамилию и
имя. Он теперь Григорий Андреев, и номер его 33714. А Валентин Логунов умер
- так сообщили в штайбштубе.
дети Бухенвальда. Их несколько сот. Они разного возраста. Им нужны родители
и воспитатели. Несколько хороших ребят, таких, как Яша, Холопцев, Задумов и
другие, заменили им и тех и других.
"Густлов-верке", а подметает улицы Бухенвальда. Он теперь в команде
мусорщиков. И по-прежнему по ночам рассказывает нам поучительные истории, и
я уже несколько раз видел, как к нему подходил Сергей Пайковский - плотный,
прихрамывающий человек, со шрамом на лице. Они о чем-то тихо разговаривали,
Пайковский передавал Николаю листы бумаги, а на следующий день Кюнг куда-то
пропадал. Я знаю, расспрашивать об этом нельзя. Но на днях Вальтер Эберхардт
сказал мне, что слушал беседу о ноябрьской революции 1918 года в Германии.
Говорили, что эту беседу написал заключенный с 30-го блока, потом ее
перевели и прочитали немцам. У Кюнга великолепная память, он хорошо знает
историю. Вполне возможно, что именно он написал эту беседу. Судя по тому,
что Пайковский снова приходит к Николаю, это так и есть.
лагерь? Ясно, что заключенные где-то держат приемник. Я не знаю, где он, кто
его сделал, но уверен, что приемник есть.
Разве мне не видно, как внимательно относятся к больным немецкие и чешские
ее врачи и служители лазарета? Разве я не понимаю, что они стараются
использовать любую возможность, что-бы поддержать человека, дать ему
освобождение от работы?
только сохранить себя, но быть полезным другим. То, что я сделал пока,
ничтожно мало. Да, собственно, и то, что делают мои товарищи, это тоже мало.
Конечно, мы должны помогать друг другу, спасать, поддерживать,
подкармливать, поднимать настроение... Но я думаю о другом. Думаю по ночам,
когда не спится. Думаю днем, когда исполняю свои обязанности гигиенварта.