непромокаемый плащ и решила пройтись под дождем. В темноте ей стало
страшно, и она вернулась к себе в комнату. Огонь в камине погас, она
дрожала от холода и, чтобы согреться, легла в постель. Часов в семь
Бальонша принесла ей яичницу с ветчиной, Тереза отказалась от еды: ее уже
стало мутить от вкуса и запаха свиного сала. Каждый день жирные мясные
консервы или ветчина. Бальонша уверяла, что у нее больше ничего нет.
Хозяин запретил резать птицу. И стала жаловаться, что Тереза заставляет ее
без толку подниматься и спускаться по лестнице, а ведь у нее, Бальонши, и
сердце больное, и ноги отекают. Тяжелая у нее работа. Только ради
господина Бернара она и взялась за это дело.
воображении она рисовала себе жизнь в Париже. Вот ресторан, где она была с
Бернаром, но теперь она не с ним, а с Жаном Азеведо и какими-то молодыми
женщинами. Вот она положила на стол свой черепаховый портсигар, закурила
сигарету "Абдулла". Вот она говорит, изливает свою душу, а в это время
оркестр играет под сурдинку. Ее рассказ слушают с восторгом - вокруг такие
внимательные, но не удивленные лица, и одна женщина говорит: "Вот так же
было и у меня... Да-да, я тоже испытала это..." Какой-то писатель отводит
ее в сторону: "Вы должны написать о том, что вам пришлось пережить. Мы
напечатаем в нашем журнале эту "Исповедь женщины наших дней". Домой ее
отвозит в своей машине молодой человек, вздыхающий о ней; они едут по
аллее Булонского леса, сама она не чувствует волнения, но ей приятно, что
сидящий слева от нее юноша горит страстью. "Нет, сегодня вечером не могу,
- говорит она ему, - сегодня я обедаю у подруги". - "А завтра?" - "Тоже не
могу". - "Значит, вы никогда не бываете свободны по вечерам?" - "Почти
никогда... можно сказать, никогда".
человека этого никто не знает в их кругу, он очень скромный, совсем
безвестный, но все существование Терезы вращается вокруг этого солнца,
видимого лишь ее взгляду, только она одна знает жар его объятий. Париж
гудит, как ветер в соснах. Приникшее к ней тело возлюбленного, такое
легкое, стесняет ее дыхание, но пусть уж она лучше задохнется, лишь бы он
был здесь, рядом. (И Тереза делает такое движение, как будто обнимает
кого-то, правой рукой сжимает себе левое плечо, а ногти левой руки
впиваются в правое плечо.)
и надеяться нельзя, чтобы хоть один день в эту осень не шел дождь: с утра
до вечера дождь, дождь, и так до скончания веков. Будь у нее деньги, она
бы убежала в Париж и пошла бы прямо к Жану Азеведо, доверилась бы ему; он
сумел бы найти ей работу. Жить в Париже одной, да еще на свой собственный
заработок, ни от кого не зависеть! Освободиться от этой семьи. Пусть само
сердце выбирает себе близких - не по крови, а по духу, но и по плоти
также; найти поистине родных тебе людей, - даже если их будет немного,
даже если они будут разбросаны по свету... Наконец она уснула при открытом
окне. Проснулась на рассвете от холода и сырости; она так замерзла, что у
нее стучали зубы, но не могла решиться встать и затворить окно, не было
даже сил протянуть руку и укрыться сбившимся одеялом.
в порядок. Проглотила несколько кусочков мясных консервов и выпила кофе,
чтобы закурить сигарету: натощак она больше не могла теперь курить,
желудок не позволял.
не прибавлялось, а после обеда уже наступала такая же тьма, как и ночью. В
пору самых коротких дней в году, да еще при упорном ненастье, все
смешивалось: утренние, вечерние, дневные часы; утренняя мгла быстро
переходила в вечерний сумрак, а кругом стояла нерушимая тишина. Терезе
теперь совсем не хотелось спать, и ее сны наяву становились от этого еще
более четкими; она терпеливо искала в своем прошлом забытые лица, губы,
которые влекли ее к себе; она возрождала смутные воспоминания о случайно
встреченных мужчинах, которых в ночных грезах призывало ее невинное тело.
Она придумывала себе счастье, рисовала радости жизни, создавала сказку о
какой-то немыслимой любви.
докладывала Бальонша мужу, - и не ест ничего, до консервов и до хлеба не
дотрагивается. Но не беспокойся, бутылочку-то всю выпивает. Сколько ни дай
вина этой дряни, все вылакает. Да еще, знаешь, сигаретами своими простыни
прожигает. Рано или поздно она пожар тут устроит. Курит, без конца курит -
даже пальцы и ногти пожелтели, как будто она их в арнику опустила.
Подумать только, простыни-то добротные, домотканые. Не жди, голубушка, что
я тебе часто буду менять белье.
перестилать постель, но ведь эта чертова лентяйка не желает вылезать
из-под одеяла. Да и стоит ли для нее стараться? Несчастная старуха
Бальонша больными своими, отекшими ногами взбирается по лестнице с
кувшинами горячей воды, но как поставит их утром у двери, так они и стоят
до вечера.
который она создала себе на радость, ее уже утомило вымышленное счастье,
она пресытилась им, и теперь фантазия уводила ее от действительности иными
путями. Вот она лежит на смертном одре. Вокруг стоят на коленях люди. К
ложу ее приносят умирающего мальчика (одного из тех, кто убегал при виде
Терезы); она возлагает на его голову руку с пожелтевшими от никотина
пальцами, и мальчик встает исцеленный. Возникали у нее и другие, совсем
скромные мечты: вот она построила себе дом на берегу моря; она так ясно
представляла себе сад, террасу, расположение и назначение комнат; она
подбирала для них обстановку, искала место для каждой вещи, расставляла
там и тут мебель, что была у нее в Сен-Клере, спорила сама с собой,
покупая ткани. Затем декорация становилась расплывчатой, оставалась
садовая беседка и скамья у моря. Тереза сидит на этой скамье, положив
голову кому-то на плечо. Зазвонил колокол, призывая к обеду; она встает,
входит в темную аллею, кто-то идет рядом с нею и вдруг обнимает ее обеими
руками, прижимает к себе. "Поцелуй, - думает она, - должен остановить
время"; ей кажется, что в любви бывают мгновения бесконечности - так
говорило ей воображение, но верна ли эта догадка? Этого ей никогда не
узнать. Опять она видит белый домик, колодец; скрипит насос, благоухают во
дворе только что политые гелиотропы; ужин будет отдыхом перед счастьем,
ожидающим ее вечером и ночью. Неизъяснимым счастьем, которому невозможно
смотреть в лицо, оно беспредельно, сердце человеческое не в силах вместить
его. Итак, любовь, которой Тереза была лишена больше всех, пронизывала все
ее существо, Тереза была одержима ею. Она почти и не слышала визгливого
голоса Бальонши. Что там кричит эта старуха? "Рано или поздно господин
Бернар без предупреждения вернется с юга. И что же он скажет, когда
заглянет в вашу комнату? Ведь это настоящий свинарник! Вставайте-ка
скорее, сударыня, не то придется поднять вас силой". Тереза садится, на
постели, с тупым удивлением смотрит на свои ноги. Ноги худые, как у
скелета, ступни кажутся огромными. Бальонша надевает на нее капот,
заталкивает ее в кресло. Тереза ищет возле себя сигареты, но ее рука
повисает, как плеть. Негреющие лучи солнца вливаются в распахнутое окно.
Бальонша суетится, орудует половой щеткой, пыхтит, чертыхается, а ведь,
говорят, эта Бальонша добрая женщина. Когда к Рождеству колют
откормленного ею кабана, она проливает слезы. А злится она из-за того, что
Тереза ничего ей не отвечает: молчание Бальонша считает для себя
оскорбительным, как знак презрения.
чистых простынь, она, как ей кажется, сказала "спасибо", но на самом деле
ни звука не слетело с ее губ. Бальонша прошипела уходя: "Ну, уж этих
простынь вы не прожжете!" Тереза испугалась, что старуха унесла сигареты,
и со страхом протянула руку к ночному столику: сигарет там не оказалось. А
как же ей жить без сигарет? Ей необходимо постоянно ощущать в пальцах эту
сухую и упругую палочку, ей необходимо без конца нюхать и разминать
сигареты, видеть, что комната утопает в сизом облаке дыма, который она
втягивает и выпускает изо рта. Бальонша придет теперь только вечером, весь
день - без сигарет. Тереза закрыла глаза, а ее пожелтевшие пальцы все еще
делали привычные движения, будто разминали сигарету.
поднос: молоко, кофе, кусок хлеба. "Ну, как? Больше вам ничего не надо?"
Она злорадно смотрела на Терезу, ждала, что та попросит сигарет, но Тереза
лежала молча, повернувшись лицом к стене.
распахнулось, и ночной холод ворвался в комнату. У Терезы не хватило
мужества откинуть одеяло, встать и подбежать босиком к окну. Она лежала
неподвижно, скорчившись и натянув одеяло до самых глаз, чувствуя на веках
и на лбу ледяное дыхание ветра. В сосновом бору не стихал беспредельный
гул, похожий на гул океана, и все же там царила тишина, глубокая тишина
Аржелуза. Тереза думала, что, если бы она жаждала мученичества, она бы не
куталась так в одеяла. Она попробовала было откинуть их, но выдержала
холод лишь несколько мгновений. Потом ей удалось выдержать немного дольше
- она как будто повела игру, совсем безотчетно, без всякого участия воли;
страдания стали ее единственным занятием и, кто знает, может быть, смыслом
ее существования в мире.
12
Посняков Андрей
Сертаков Виталий
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Шилова Юлия