Чтение 18–й страницы книги ~Жестокость~

вокруг да около, а толку мало.

- А эти старики так и не поняли, кто мы и откуда...

- Ну как не поняли! - засмеялся Венька. - Они тоже не дураки. Они и про
оружие нас спрашивали неспроста. И похвалили за смелость, чтобы испугать.
Это двойной народишко, с двойным ходом. Им палец в рот не клади. Откусят.

Венька отчего-то повеселел. Вынул из кармана ржаной сухарь, разломил
его и дал половину мне.

Сухарь был присыпан крупной солью, прикипевшей, но не растворившейся в
хлебе. Покусывать и сосать его сейчас было величайшим наслаждением.

- И еще имею брынзу, - сказал Венька и протянул мне кусок.

- Да ты погоди, - хотел я удержать его от расточительства. - Мы только
что попили молока. А нам еще, наверно, идти и идти. Все сразу съедим,
потом заплачем...

- Не заплачем, - опять засмеялся Венька. - Нам теперь недалеко до
Больших выселок. Мы быстро добежим. Часа за два. Я тут летом был. Правда,
я тогда на телеге ехал.

- А как у тебя плечо?

- Ничего. Ты знаешь, как будто даже лучше. Поначалу, когда палку
берешь, больно, а потом ничего.

Мы идем не по дороге, хорошо наезженной, чуть поблескивающей во тьме, а
почти рядом с дорогой, по глубокому снегу.

- А эту женщину, такую мордастую, в пестром платке, ты заметил? -
спрашивает Венька.

- Это какую?

- Ну, которая сидела против меня, такая румяная, черные такие, немножко
нахальные и все-таки немножко симпатичные глаза. Она еще спросила про
жиганов, когда говорили про птиц и зверей...

- Ах, эта, - вспоминаю я, - которая натянула платочек на глаза?

- Так это же и есть Анфиса Большакова, которая жила с "императором". Но
он ее, говорят, бросил. Дурак.

- Неужели это она? - удивляюсь я, и мне очень жаль, что я не рассмотрел
ее как следует.

Правда, мне больше всего хотелось посмотреть Кланьку Звягину, которую
сильно хвалил за красоту старший милиционер Воробьев. Она живет, он
сказал, где-то у Пузырева озера. И я спрашиваю Веньку:

- А Пузырево озеро отсюда далеко? Мы сегодня туда не попадем?

- Ну что ты! Конечно, не попадем: это очень далеко. Нам бы только до
Больших выселок добраться...

И Венька, продвигаясь впереди меня, заметно прибавляет ходу.

Наверно, у него уже в самом деле не болит плечо. Или он только
бодрится. Но я едва поспеваю за ним по скользкому, чуть подтаявшему снегу.

Уж скорее бы, в самом деле, дойти до Больших выселок. Лыжи как будто
разъезжаются в разные стороны. И к тому же начинается ветер.

- Похоже, будет пурга, - говорю я.

- Похоже, - соглашается Венька. - Но мы быстро добежим. Уже совсем
недалеко. Только надо держаться дороги. Дорога тут прямая.

Дорога все время идет вдоль тайги, которая шумит на разные голоса.
Будто там, внутри, в самой глубине, в чащобе, громко переговариваются
люди, завывают волки и грозно мяукают огромные коты. Но это только
кажется. Никого там нет.

Во всяком случае, можно поручиться, что близ заимки, близ дороги никого
нет. И не может быть в такое время. А у страха глаза велики.

Не надо, однако, настраивать себя на всякие ужасы. Это первое правило -
не надо себя настраивать.

Просто в тайге, как всегда на сильном ветру, завывают ели, свистят
голые прутья берез и трещат, ломаясь, неуклюжие ветви сосен. Все это
вместе и создает разноголосый, пугающий шум.

Венька оглядывается.

- Ну, как ты?

- Ничего.

- Ну давай, нажимай! Тут уж совсем близко. До пурги добежим до Больших
выселок. А там спать. Или, может, еще потолкуем с кем-нибудь. Тут, на
выселках, есть наши люди, если... если их, конечно, не стукнули...

На дороге что-то большое чернеет. Чернеет и как будто шевелится. Ну да,
шевелится. Может, это кони. Если кони, лучше всего попроситься доехать до
Больших выселок.

Это Венька бодрится. Не может быть, чтобы у него так быстро зажило
плечо. Это он бодрится. А нам еще и завтра ходить на лыжах. И послезавтра.

Мы приближаемся к тому, что чернеет на дороге, и теперь ясно видим, что
это не кони, а люди. И хриплый голос с дороги спрашивает:

- Веньямин, это ты?

- Я, - говорит Венька и, останавливаясь, снимает лыжи.

По голосу я сразу узнаю Лазаря Баукина. Теперь я хорошо вижу и его
большую медвежью шапку. Она у него как котел на голове.

Я тоже снимаю лыжи и иду вслед, за Венькой к дороге.

- При этом разговора не будет, - показывает на меня Баукин.

Во рту у него торчит окурок. А когда он затягивается и окурок
вспыхивает, видно, как посверкивают его злые глаза.

Недалеко от него стоят еще два мужика. Их смутно видно. Непонятно даже,
молодые они или старые и что у них в руках - палки или обрезы.

- Ты меня тут подожди, - говорит мне Венька и переходит с Лазарем на
другую сторону дороги, где стеной стоит ревущий черный зубчатый лес.

Немного погодя за ними в лес уходят и два мужика. Кажется, у них в
руках обрезы или, может быть, охотничьи ружья.

А я стою на обочине. Пурга меня теперь не тревожит. Я тревожусь теперь
за судьбу Веньки. И конечно, за свою судьбу.

На животе у меня, под телогрейкой, в кожаной петельке кольт. Он так
хорошо приспособлен, что его незаметно, если смотреть со стороны. И там, в
Распопине, в избе, не заметили, что мы с оружием. Даже лицемерно пожалели
нас. Но нас жалеть не надо. Я вынимаю кольт из петельки и кладу за пазуху.
Мало ли что может случиться!

При всех обстоятельствах Венька ведет себя рискованно. Если Лазарь
хочет завести какой-то секретный разговор, при котором даже я не могу
присутствовать, зачем же пошли за ними в лес эти два мужика? А вдруг они
стукнут Веньку? Но тогда зачем они меня оставили? А может, они тут не
одни? Может, у них тут расставлены посты? Может, они и меня после хотят
стукнуть?

Мысли разные лезут в голову, но я по опыту знаю, что нельзя давать волю
даже мыслям, чтобы потом не было стыдно. Это хуже всего - заранее
перетрусить. Надо уж как-нибудь перетерпеть. И я стараюсь вспомнить
что-нибудь веселое, что-нибудь самое смешное из своей жизни, чтобы
развеселиться и успокоиться. Но ничего подходящего вспомнить не могу, хотя
уже долго стою на обочине.

Наконец Венька выходит на дорогу и зовет меня.

А Лазарь Баукин и его товарищи так и не вышли из лесу. Может, они
углубились в лес. Может, они там и живут, в лесу.

В лесу, в тайге, сейчас тише, чем на открытом месте. Шумят только
вершины деревьев, а внизу - тихо. На дороге же вовсю разыгрывается пурга.
Мелкая колючая крупа бьет в лицо.

Даже Венька говорит:

- Смотри, какая ерунда начинается! Просто идти никак невозможно.

Теперь я пытаюсь успокоить его:

- Ничего. Ты же сам говорил, тут до Больших выселок недалеко. Добежим
как-нибудь. Не больные...

- До Выселок недалеко, - останавливается Венька. - Но мы на Выселки не
пойдем. Нету смысла. Мы сейчас махнем на Пузырево озеро.

Можно было бы напомнить Веньке, что он сам только что сказал - на
Пузырево озеро мы сегодня не попадем, это очень далеко.

Но я ни о чем ему не напоминаю. И он не спрашивает моего совета. Тут
уже вступают в действие не наши давние приятельские, а сурово служебные
отношения. Я молчу. На Пузырево - так на Пузырево. Мне в конце концов все
равно. Не я, а Венька старший помощник начальника по секретно-оперативной
части. Я даже не спрашиваю, о чем он разговаривал с Лазарем Баукиным.

Я только смотрю, как он, расстегнув телогрейку, потуже затягивает
ремень на гимнастерке. Я делаю то же самое. Потом он говорит:

- Ну, пошли! Нам сейчас дорога каждая минута. Придется идти часов пять,
не меньше, если, конечно, по хорошей погоде. А в такую муть даже не знаю,
когда дойдем. Но надо... Короче говоря, Лазарь дает нам в руки серьезную
нитку. Дураки будем, если не ухватимся. Ну-ка, попробуем с этой стороны
пойти...

Перепрыгнув через канаву, он опять встает на лыжи и молча бежит впереди
меня.

Он по-прежнему пользуется только одной палкой. Вторую держит под
мышкой. Видно, у него все-таки болит плечо, но он не хочет говорить об
этом. Да и трудно сейчас говорить.

Даже дышать трудно. Мы долго молча бежим навстречу пурге. Вернее, не
бежим, а еле-еле движемся.

Наконец нам удается обогнуть большой участок леса.

Венька сворачивает направо, и мы входим, как в аллею, в широкую
просеку. Ледяная крупа бьет теперь нам в спины, дышать легче.

- Хорошо еще, что мы молока попили, - говорит Венька. - А то, не
жравши, по такой дороге далеко не уйдешь.

- А еще далеко?

- Далеко...

Я отворачиваю обледенелый обшлаг рукава, зажигаю фонарик, смотрю на
часы. Девятый час. Двадцать минут девятого. Значит, мы в пути больше трех
часов. А сколько нам еще идти?..

Из просеки мы выходим на поляну, и опять пурга с ревом накидывается на
нас.

Венька останавливается, приседает. У него оборвался ремень на