Чтение 18–й страницы книги ~Испытательный срок~

- хохла. А мне бы, по-умному-то, надо было промолчать, поскольку я тут
выступаю в данный момент как представитель власти, представитель, можно
сказать, государства. А я вдруг чуть не пустился с ним в перебранку. И вот
сейчас жалею...

- Жалеете?

- Ну да, жалею. Вышло, как будто я с ним личные счеты свожу, с этим
дедушкой, ну его к черту. - Жур приподнял край брезента и плюнул на улицу.
- А это нехорошо и глупо. И опасно. Ну, конечно, мы живые люди и у нас
могут быть разные личные счеты. Но мы не должны в наши личные счеты
вмешивать государство. А у меня вышло со стариком, - я это сам заметил, -
не очень красиво. Я начал было серчать. А серчать нельзя, если ты -
представитель власти и хочешь делать все по закону...

- Да по закону его бы стукнуть надо, этого дедушку паршивого, - сказал
Зайцев. - Стукнуть - и все, чтобы он не вонял.

- Стукнуть-то это проще всего, Серега. И легче всего, - очень
пристально посмотрел на Зайцева Жур. - Труднее разобраться как следует,
разобраться и понять...

А в чем разобраться и что понять, Жур не объясняет. Глубоко
затягивается и долго молчит. Потом говорит снова:

- Нету книги, к сожалению, в которой бы все было указано, как делать и
понимать. До всего надо додумываться самим, своей башкой. Все самим надо
пробовать. И не бояться, если другой раз обожжешься. Без этого ничему ведь
не научишься.

Мальчик, угревшись на руках у Егорова, крепко уснул. И Егоров,
казалось, забыв про него, внимательно и даже с удивлением слушал Жура, как
все мы слушали в детстве, в юности разных чем-то удививших нас людей,
встретившихся нам на разных жизненных перепутьях.

И, не подозревая об этом впоследствии, мы легко усваивали и усваиваем
многое из характеров этих людей, прошедших мимо нас, ушедших навсегда, но
продолжающих существовать и действовать не столько в нашей памяти, сколько
в наших поступках и в наших душевных движениях.

Конечно, Егоров потом забудет во всех подробностях эту ночь. Забудет,
как дребезжал на ухабах старенький автобус фирмы "Фиат", прозванный для
простоты "Фадеем". Забудет и подлого дедушку Ожерельева и отчаянного
мерзавца его сына Пашку. Забудет и продушенного духами, хорошим табаком и
самогоном нэпмана - совладельца фирмы "Петр Штейн и компания. Мануфактура
и конфекцион". Забудет и многие слова, говоренные Журом. И даже многие
мысли, высказанные им, забудет. Но что-то необходимое для жизни все-таки
отложится, отслоится в самом сердце и в глубинах сознания молодого
человека, и это будет называться потом жизненным опытом. За жизненный
опыт, однако, придется еще заплатить дорогой ценой, придется еще многое
пережить, узнать и услышать...

Впрочем, не все мы и не все усваиваем в жизни одинаково. Даже, казалось
бы, бесспорные истины разными людьми воспринимаются по-разному и в разных
душах находят разное преломление.

Егоров думает одно, а Зайцев другое.

Зайцеву не понравилось, что Жур так начисто отверг книгу господина
Сигимицу. Зайцев почти обиделся. И не за господина Сигимицу, а за себя.
Ведь книга эта теперь принадлежит Зайцеву. Он нашел ее на развале, купил,
прочел, дал почитать Егорову. И у Зайцева есть об этой книге свое мнение -
не такое, как у Жура. И Зайцев вообще не обязан во всем слушаться Жура.
Тем более Жур эту книгу не читал.

- Вы правда эту книгу не читали, товарищ Жур?

- Нет, эту книгу не читал, - опять посмотрел на обложку Жур. - Но они
почти все похожи. Их на базаре и сейчас можно сколько угодно найти...

- А эту, значит, вы не читали? - еще раз спросил Зайцев.

И непонятно, чего он добивается. Даже смешно. Жур улыбнулся.

- Ты что, Серега, хочешь доказать, что это какая-то особая книга
господина Сигимицу?

- Я ничего не хочу доказывать, - сказал Зайцев. - Я просто спрашиваю...

Но он не просто спрашивал. Он взъярился, как молодой петух. И это было
действительно смешно.

Если б так повел себя, допустим, Егоров, над ним бы первым засмеялся
Воробейчик. Но Зайцев рассмешил только Жура. А смешливый Воробейчик на
этот раз не смеялся. Может, не хотел смеяться. Не заметил, что это смешно.
Или ему просто нравится Зайцев. Ведь может и Воробейчику нравиться кто-то.
И к тому же Воробейчик хочет выпросить эту книгу у Зайцева.

Зайцев сердился и пропустил мимо ушей все рассуждения Жура. Но Журу
понравилось даже, как сердится Зайцев.

- Ох, я смотрю, ты шибко самолюбивый паренек, Серега!

Это сказал Жур Зайцеву, когда все выходили из автобуса во дворе
уголовного розыска.

- Ты останься, Серега, ты мне еще будешь нужен немножко. А ты иди
домой, - сказал Жур Егорову. Как-то обидно сказал. И должно быть, сам
заметил это. - Или лучше вот так сделаем. Шофер сейчас сменится, и тебя
отвезут домой в автобусе...

14

Многие удивились на Ужачьей улице, когда утром чуть свет Сашку Егорова
привезли на автобусе и еще с ребенком на руках. Но больше всех удивилась,
прямо ужаснулась сестра Егорова.

- Чертушка ты! - всплеснула она руками. - Ты как на погибель мою
стараешься. Куда ты ребенка притащил? Для чего? У меня вон своих трое, без
отца, с открытыми ртами...

- Ты, Катя, не обижайся, - смущенно попросил Егоров. - Ты его только
искупай. Чем-нибудь немножко покорми. Он здорово есть хочет. Гляди, какой
худой. А ему, говорят, три года. И ты его не оскорбляй. Я его потом снесу
в детский дом. Он будет считаться как мой собственный сын. Он прямо
признает во мне отца. Ну и пусть. Я его на свою фамилию запишу...

- Да мало ли сейчас детей беспризорных, даже получше этого! - сказала
Катя. - Ты посмотри, что на вокзале делается! По всей России едут почти
что одни беспризорные. Разве ты можешь всех записать на свою фамилию?

- Сколько смогу, столько запишу, - упрямо проговорил Егоров. - А ты.
Катя, не обижайся. Я скоро буду очень хорошую зарплату получать. Все
деньги будут твои. Я ведь даже не курю. Хотя некоторые и смеются. Ну и
пусть. Я все равно курить пока не собираюсь...

На счастье Егорова, это внезапное прибавление его семейства совпало с
другим событием, которого, впрочем, надо было ожидать.

На следующий день в обеденный перерыв Егорова у "титана", где берут
кипяток для чая, встретил Зайцев:

- Ты почему, Егоров, деньги не получаешь?

- Какие?

- Как какие? Мы же здесь не ради Христа работаем. Нам выписали за две
недели как стажерам. Я получил...

Егоров держал кружку под краном. Она уже наполнилась. И кипяток пошел
через край, полился на пол, на башмаки Егорова. А он все еще удивленно
смотрел на Зайцева.

- Ну да? Ей-богу?

- Вот именно ей-богу! - засмеялся Зайцев. - Ты просто малохольный! - И
закричал: - Ты смотри, смотри, ты же сейчас ошпаришься!

Егоров в растерянности уронил кружку. Потом поднял ее, поставил на
подоконник и пошел на второй этаж получать зарплату, если правда, что
Зайцев его не обманывает.

Однако на втором этаже в бухгалтерии, как во всем учреждении, как во
всем городе, был обеденный перерыв. Касса была закрыта.

Егоров, забыв о своем обеде, сел у кассы. Он хотел, чтобы поскорее
пришел кассир. И в то же время его тревожила мысль, а вдруг Зайцев чего-то
напутал? Или Зайцеву выписали, а ему, Егорову, еще не полагается? Зайцев
ведь чуть раньше его пришел в уголовный розыск. Нет, они, кажется, в один
день пришли. Ну да, в один день...

Мимо Егорова проходили служащие, возвращавшиеся к своим столам после
обеденного перерыва. И ему было неловко. Ему казалось, что все смотрят на
него и думают: "А этот уже пришел за деньгами. Еще ничего не наработал, а
уже пришел за деньгами. Бывают же нахалы..."

Однако в свой час явился угрюмый кассир и, поискав прокуренным пальцем
в ведомости фамилию Егорова, спокойно отсчитал ему деньги.

- Распишитесь вот тут...

- Пожалуйста, - сказал Егоров.

Он, безмерно счастливый, сбежал по каменным ступеням вниз. Но внизу
взял себя в руки и степенно, даже степеннее, чем надо, и медлительнее, чем
надо, прошел по коридору мимо постового милиционера, чтобы и милиционер не
подумал, что Егоров уж так сильно обрадовался этим деньгам. Что он, денег,
что ли, никогда не видел, Егоров? Все получают зарплату, и он получил...

Внизу, в узенькой своей комнатке, Жур приступил уже к третьему допросу
одного из братьев Фриневых.

Все было ясно теперь. Аптекаря Коломейца отравили братья Фриневы. Он
был их компаньоном не только по содержанию аптеки, но и по сбыту краденных
у государства спирта и дорогих лекарств.

При дележе огромных барышей у компаньонов встретились серьезные
затруднения.

Яков Вениаминович Коломеец, как глава всего дела и бывший учитель
братьев Фриневых - он был старше их и по возрасту, - присваивал наибольшую
долю.

Кроме того, он намекал, что в случае повторных протестов со стороны
братьев у него есть возможность их жестоко наказать. Он знал за ними
такое, что, если об этом узнал бы и уголовный розыск, им ни за что не
миновать бы тюрьмы.