Чтение 18–й страницы книги ~Последний взгляд~

Я мучился, когда Хемингуэй отпускал такие словечки при Бо, но она как
будто ничего и не расслышала, и я тоже все пропустил мимо ушей.

- Ну, а это какой же замок? - не отступал Скотт.- Незабвенные башни,
вековечные стены и подземелья?

- Этот замок ерунда. Забудь про него.

- Хорошо. Забуду. Но где же таинственный замок Ла Тург?

Хемингуэй пыхтя натянул ботинки. Он сказал, что у него затекла спина, и
Бо нагнулась и завязала ему шнурки.

- Тебе очень хочется на него поглядеть? - спросил Хемингуэй.

- Надо же нам где-то затеять литературную ссору,- сказал Скотт.

- Ладно. Тогда поедем туда, посмотрим на него и начнем ссориться.

Мы ушли со двора старинного фужерского замка, те двое впереди, мы с Бо
- сзади, и Бо взяла меня под руку и сказала:

- Правда, пусть уж они сами разбираются, Кит, у них ведь все хуже и
хуже. Только вот никак не пойму, при чем тут Оноре де Бальзак и Виктор Гюго.

Глава 7

В общем-то сами они о Гюго и Бальзаке почти не говорили.

Лет через десять, когда я стал их лучше понимать, я было счел, что
Скотт и Хемингуэй неверно выбрали себе прообразы. Я решил было, что в Скотте
очень мало от Бальзака и он куда ближе к стилю проповедей Гюго, чем
Хемингуэй. А вот Хемингуэй, казалось бы, ближе к Бальзаку. Его бурное
восприятие жизни всегда укладывалось в формулу: "Что есть - то есть", а
таким мироощущением проникнута вся "Человеческая комедия".

Но еще позже, потом уже, когда изжила себя их эпоха, я заново оценил
этот выбор истоков. Я прочел к тому времени достаточно книг, и я понял, что
именно романтики вроде Гюго делали то же, что Хемингуэй. Это они надрывали
душу, навязывая самим себе некую вторую ипостась. Я укрепился в своей мысли,
прочтя в дневнике у Сент-Бева, что в Гюго всегда жили два человека:
выспренний поэт с одной стороны и с другой - отличный репортер. И Флобер
говорил то же - что было два Гюго. Один прятался и рождал шедевры, а другая
ипостась жила в Париже как скучная, высокопарная консьержка. Потому при всей
разнице Гюго в самом деле в сущности подходил Хемингуэю, и спорил он в те
поры со Скоттом, скорей смутно догадываясь об этом сродстве, чем будучи
убежден в преимуществах Гюго, потому что Бальзака он ценил ничуть не меньше.

Ну а Скотт вечно ставил себя в положение жертвы. Поль Элюар говорил мне
в 1952 году, что женщины убивались по Виктору Гюго, а бедняжка Бальзак сам
по ним убивался. Скотта загубили, конечно, не женщины, но им с той же
неотступностью владела страсть, в конце концов его загубившая. Так что
Бальзак очень ему подходил, и когда однажды, сидя в парижском метро, я
прочел у Готье, что Бальзак мечтал о беззаветной, преданной дружбе, о
слиянии двух душ, о тайном союзе двух смельчаков, готовых умереть друг за
друга,- я чуть не подпрыгнул прямо в вагоне, чуть не закричал: "Да это же
вылитый Скотт!" Да, я узнал Скотта, и если я нуждался еще в доказательствах,
я нашел их у Бодлера, который писал, что гений Бальзака - в умении понять
сущий вздор, погрузиться в него и обратить его в высокую материю, ничуть не
видоизменяя. И Скотт такой же.

И теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что они удачно выбрали опорные
фигуры для своей литературной распри.

Но тогда я ничего этого не понимал, а понимал только, что для обоих
настало решительное время и, когда они ссорятся по поводу Гюго и Бальзака,
речь идет о серьезных, существенных разногласиях.

Мы сели в "фиат", и Хемингуэй сказал:

- Вот доедем до Ла Турга, и я покончу с тобой в первом же раунде. Удар
под вздох - и нокаут.

- И как ты нашел этот замок, если он так таинственно упрятан?

- А я пошел прямо к единственным людям в городе, которые могут про него
знать.

- Разве у тебя тут есть знакомые? - усомнился Скотт.

- В редакции "Journal de Bretagne".

- В местной газетенке?

- Ну да.

Скотт расхохотался.

- Ну вот первый раунд ты-то и проиграл,- сказал он.- Я тебя без единого
слова одолел.

- Как это?

- Ты не можешь избавиться от репортерских повадок, Эрнест. А всем
известно, что Гюго писал как репортер. И неудивительно, если местные
газетчики знают вдоль и поперек все эти сухие буквальные описания в
"Девяносто третьем годе". Кому же еще это интересно?

- Ладно,- спокойно сказал Хемингуэй,- сейчас проверим, буквальные они
или нет.

Скотт был в длинном мягком верблюжьем пальто Джеральда Мерфи. Оно
доходило ему чуть не до щиколоток, и он, на переднем сиденье "фиата",
принялся отчаянно рыться сперва в правом кармане, потом в левом. Когда
Хемингуэй вез нас Фужерским лесом по первому крутому холму, в руках у Скотта
оказались две книжки: "Девяносто третий год" Гюго и "Шуаны" Бальзака.

- Прелестно,- сказал Скотт и открыл "Девяносто третий год".-Послушай-ка
этот сухой, буквальный репортаж.

И, перекрикивая ветер, грохот мотора, он заголосил словами Гюго,
рисующего Ла Тург - замок и крепость, где разворачивается главное действие
"Девяносто третьего года" и происходит заключительное сражение между белыми
и синими.

- "Сорок лет назад,- орал Скотт по книжке,- путника, входившего в
Фужерский лес со стороны Леньеле и выходившего к Паринье, встречало на
опушке глухого древнего бора мрачное зрелище. На краю чащи высился перед ним
замок Ла Тург..."- Скотт помахал книжкой и засмеялся.- Разумеется, высился
перед ним. Башни, горы, деревья, колокольни и склоны иначе и не ведут себя в
газетах. Они всегда высятся перед тобой, и у тебя при этом захватывает дух.

- Читай дальше,- сказал Хемингуэй.

- Зачем? - сказал Скотт и стал листать и считать страницы.-Семь глав
целиком посвящены сухому описанию замка, и ничему больше. Газетный отчет.
Никакого действия. Ничего не происходит. Совершенно. И главы-то как
называются - прямо по Бедекеру(15): "Провинциальная Бастилия", "Брешь",
"Подземелье", "Мост", "Железная дверь", "Библиотека", "Амбар"... Без шуток.
Полное описание каждого уголка и закоулка.

- Ну и что же?

- Ну какая же это литература, Эрнест! Старик заблудился в путеводителе.
Одного я не пойму,- Скотт снова подначивал Хемингуэя,- что ты в нем нашел?
Сплошная нравоучительность, пышнословие, сухость, скука et cetera

- Хватит тебе! - сказал Хемингуэй.- Обождал бы, пока мы доберемся до
места.

- А что это - даст?

- Больше, чем ты думаешь.

Он взял с сиденья бальзаковских "Шуанов" и через плечо передал назад,
мне.

- Детка,- сказал он.- Открой-ка наудачу. На первой попавшейся странице.

"Фиат" прыгал и пыхтел, снова взбираясь на холм, а я наобум открыл
"Шуаны" не то на сто пятой, не то на сто шестой странице

- А что мне тут искать? - спросил я.

- Женщина упомянута?

- Да.

- Открой в другом месте. Где хочешь.

На сей раз выпала страница двести двадцать первая.

- А тут женщина есть?

- Есть.

- Продолжай в том же духе, детка.

Я ткнулся взглядом в книгу еще раз десять в разных местах,

- Ну?

- Да,- сказал я.- Везде женщины.

- И что из этого? - спросил Скотт.

- А то, что наш беззубый донжуан писал для женщин, ради женщин и
потрафляя вкусу женщин. Даже войну белых и синих он описывал так, Чтобы
угодить парижанкам. Полевой походный будуар. Все женские глупости, а война
ни при чем.

- Ну и чушь ты порешь! - заорал Скотт.

Бо тихонько взяла меня под руку и прижалась ко мне.

- Уйми их,- шепнула она.- Ну же!

- Зачем? - шепнул я.

- Потому что они завелись не на шутку, а это плохо кончится, уж я знаю.

- Но они сами разберутся,- сказал я.- Лучше не трогай их. Не
вмешивайся, Бо.

- Ты еще пожалеешь,- шепнула она прямо мне в ухо, и ее губы ласково
коснулись моей мочки. Она сжала мне руку и так осталась сидеть, пока нас
подбрасывало на скверной дороге, и мы слушали дальше разговор тех, впереди.

- Беда в том,- говорил Скотт,- что тебя все больше и больше
гипнотизирует величие Гюго. Ты выходишь на тот же круг. Тоже начал работать
под полубога. Да что тебе толковать. Ты же ничего не слушаешь.

Мы опять въезжали в лес, и Хемингуэй гудел велосипедисту и на каждом
своем слове жал черную кнопку в середине руля.

- Все это в сто раз лучше, чем твоя безнадежная надежда. Деньги и
постель. Аристократия на свалке. Богачи! Господи... богачи. Ты кончишь, как
Бальзак - будешь стоять перед ними по стойке "смирно". Гюго ни перед кем так
не стоял.

- А кончил тем, что никого уже не мог убедить в том, что он подлинный
Гюго.

- Ну, это уж пошла чистой воды фицджеральдовщина.

- Нет, это истинная правда.

- Ладно. Назови мне хоть одного хорошего писателя, Который бы не