выросли:
балладу, то чувствовали себя страшными вольнодумцами, чуть ли не
антисоветчиками, ибо отлично понимали, кого автор имеет в виду под
"зеленоглазой егозой принцессой" и, "как черт, кудрявым комиссаром с большим
наганом на боку". Перелыгин, между прочим, был племянником наркома
Первомайского, погибшего вместе с командармом Тятиным при странных
обстоятельствах в тридцать восьмом году. Их автомобиль упал в Яузу.
менестрель снискал не виолончельными балладами и даже не своим родством с
утопшим наркомом, а совсем другим способом. Когда Хрущев однажды вызвал к
себе советскую творческую интеллигенцию и стал на нее кричать, топая ногами,
у Перелыгина на нервной почве случилось расстройство желудка: ему казалось,
Никита Таврический гневно смотрит и орет конкретно на него. Менестрель
стремглав выскочил из зала, что было воспринято потаенной общественной
мыслью как безумный в своей отваге протест против грубого вмешательства
партии в художественно-творческий процесс. А Хрущев даже крикнул ему
вдогонку: "Ага! Ну и вали к своим империалистам!" Об этом смелом поступке
отважного менестреля писала тогда вся западная пресса. Потом, конечно,
Перелыгин в длинном покаянном письме в ЦК объяснил подлинную причину своего
выбегания из зала -- и был прощен. Но общественность о письме не узнала,
и оно долгое время хранилось в спецшкафу у Горынина, где я, пользуясь почти
родственными отношениями, его нашел и прочитал, буквально захлебываясь
слезами разочарования. Знаете, так мальчик растет, уверенный, будто его папа
погиб, дрейфуя на льдине, а потом случайно узнает, что родитель просто удрал
с чужой тетей... (Образно, запомнить!)
его имя, объясняя бдительной старушке, что мне назначено время и я принес
стихи, чтобы показать классику. Обычно это срабатывало, и меня пускали. Но
однажды я жутко опростоволосился. Мой любимый менестрель не пришел: пел,
должно быть, за рубежами, и я наобум назвал администраторше имя известного
поэта-бильярдиста, который всегда был на месте, при своих шарах. Старушка
вдруг зарыдала и сообщила, что панихида уже закончилась, тело увезли, но
если я потороплюсь на Ваганьковское кладбище, то, наверное, успею проститься
с покойным. Если не считать этого печального случая, то описанный способ
проникновения в ЦДЛ срабатывал довольно долго, до тех пор, пока компания
молодых поэтов, заспорив о сравнительных достоинствах точной и ассонансной
рифмы, не устроила классическую салунную драку с битьем посуды и
разламыванием казенных стульев о головы оппонентов. С тех пор никакие ссылки
на классика, назначившего тебе в ЦДЛ встречу, а тем более на
какого-нибудь бильярдиста, не помогали. Пришло время искать новые подходы.
на ломаном русском языке объясняя, что должен... well... взять интервью...
well... у одного писателя... о'key? Называл я обычно фамилию того, чьи главы
или заявления недавно читались по радио "Свобода": за этим я специально
следил. В глазах старушки, которая тоже, конечно, слушала радио "Свобода",
вспыхивал огонек неистребимого русского инакомыслия, и, заговорщицки
подмигнув, она меня пропускала. Это продолжалось довольно долго, пока не
появилась одна новенькая старушка, как потом выяснилось, до пенсии
преподававшая в школе английский. Она очень обрадовалась возможности
пообщаться с природным британцем и обратилась ко мне на языке Байрона. Но я,
не знавший в ту пору английский вообще, а немецкий -- согласно школьной
программе на уровне "майн брудер ист тракторист", несколько секунд
растерянно хлопал глазами, а потом, сообразив, завопил: "Это есть
провокация! Well... Вы из кей-джи-би!.. O'key!" И убежал...
способ проникновения в Дом литераторов. Справедливости ради должен сказать,
что способ этот придумал не я, а писатель Гуськов, который, потеряв по
причине похмельной забывчивости свой писательский билет вместе с партийным,
не спешил сознаваться: он боялся, что его тут же с радостью вычеркнут из
очереди на новую квартиру. Опасения его были не напрасны, ибо в те времена,
о которых идет речь, лучше было потерять все -- здоровье, близких, память,
невинность, совесть, чувство реальности, но только не партбилет. Потерю он
скрывал довольно долго, а чтобы беспрепятственно проходить в ЦДЛ,
обыкновенно надвигал кепку на глаза и скрипучим голосом говорил
администраторше: "Я шофер писателя Гуськова". И его беспрекословно
пропускали. Подсмотрев, я стал тоже выдавать себя за шофера Гуськова, а в
ответ на удивленное замечание, что вчера-де был совсем другой шофер, я
разъяснял, что у писателя Гуськова целых два водителя, работающих
посменно -- через день. Таким вот образом я довольно долго свободно
захаживал в ЦДЛ в любое удобное время, пока однажды, в приливе
снисходительной откровенности, не рассказал об этом хитром приеме своим
безбилетным друзьям-поэтам, все еще продолжавшим выклянчивать у дверей
лишнее приглашение на дискуссию "Положительный герой как
социально-философская категория". Через неделю каждый второй человек,
заходивший в ЦДЛ, представлялся шофером писателя Гуськова, и администраторши
охрипли, в изнеможении стыдя и выгоняя бесчисленных самозванцев. Хуже всех
пришлось самому писателю Гуськову, которого увез вызванный к месту скандала
наряд милиции. На допросе он во всем сознался и написал в инстанции
чистосердечное заявление о безнадежной утрате как партийного, так и
писательского билетов. С ним обошлись на удивление мягко: по партийной линии
вкатили "строгачe , а по литературной -- сильно пожурили на предмет
недоброго примера, подаваемого творческой молодежи, но из списков
очередников на жилье не вычеркнули, хотя квартиру дали не в Центре, как
остальным, а черт-те где, с окнами на Окружную дорогу.
квартиру, молчаливо посылая проклятия в адрес того, что впоследствии было
названо командно-административной системой, у меня уже не было необходимости
прикидываться то британцем, то инспектором пожарной охраны, то ревнителем
рабочего романа -- к тому времени у меня уже имелся свой собственный
писательский билет. Я получил его благодаря Анке, точнее, благодаря ее отцу
-- Николаю Николаевичу Горынину, автору знаменитого, вошедшего во все
учебники, антологии и переведенного на все сущие языки романа "Прогрессивка"
("Progressivka"). До прихода в литературу Николай Николаевич работал
начальником цеха на мебельной фабрике.
рабочие, возмущенные тем, что руководство не желает модернизировать
производство, но составляет липовые отчеты о несуществующем росте
производительности труда, сначала отказываются от очередной прогрессивки, а
потом, поорав, деньги берут, складываются и покупают на них новый станок с
цифровым управлением. С таким же успехом они могли купить и баллистическую
ракету. Но на эту невероятную в условиях системы жесткого распределения
ресурсов развязку никто не обратил внимания, ибо у социалистической
организации производства свои законы, а у искусства социалистического
реализма -- свои. Но, возможно, отец Анки проявил тут свойственную иным
редкостным художникам способность заглядывать в будущее: ведь теперь,
сбросившись, можно купить и станок с цифровым управлением, и баллистическую
ракету, и даже завод, производящий эти самые ракеты...
спектаклей, опера, оперетта, балет и мюзикл. Горынин постоянно ездил за
границу -- туда, где выходил очередной перевод романа, осуществленный
каким-нибудь прогрессивным издательством, симпатизировавшим, разумеется, не
задаром Стране Советов. Он получил с полдюжины премий "За оригинальность
темы" в основном в тех странах, где проблема производительности труда совсем
ушла из поля зрения художников слова, сосредоточившихся в своем большинстве
на сексуальных аномалиях криминального характера.
статей и докладов: он был третьим лицом в Союзе писателей, и у него просто
не оставалось времени, так как руководство литературным процессом -- дело
трудоемкое и чрезвычайно нервное. Думаю, руководить табуном мустангов,
мчащихся по прерии, намного легче. Он ездил на черной персональной "Волге" и
был на "ты" с ответработниками ЦК партии, включая видного идеолога
Журавленке. Сосредоточенный на руководстве литературным процессом, о наших с
Анкой отношениях Горынин не имел никакого представления. И вот однажды,
засидевшись допоздна в ресторане, мы поехали к ней. Она сказала, что
родители на даче, а в отцовском домашнем баре полно выпивки. Они жили в
большом, затейливо выстроенном доме с консьержем, похожим на переодетого
оперативника, и удивительным лифтом: на стенках не было ни единой, даже
самой простенькой неприличной надписи. До посещения Анки я привык делить
квартиры на две категории: обычные, размер и конфигурацию которых понимаешь,
стоя еще на пороге. И прочие, встречавшиеся гораздо реже, размеры и
конфигурация которых для стоящего на пороге человека остаются некоторое
время загадкой. Но планировка и размеры квартиры, куда привезла меня Анка,
остались для меня тайной даже после того, как я проплутал по ней добрых
полчаса.
полов, сидя со мной в горячей ванне, -- а она у них оказалась в два раза
больше, чем в моей квартире, да еще стены были выложены керамической плиткой
с фривольными картинками. Там нас и застал Николай Николаевич, случайно
заехавший домой. Когда он открыл дверь ванной комнаты -- мы ныряли...
губкой, сделанной в форме голого мужчины.
халатик и отправилась вслед за отцом.
Лукьяненко Сергей
Никитин Юрий
Херберт Фрэнк
Афанасьев Роман
Плотников Александр
Ибсен Генрик