напоминал тот Театр, который оба они знали так хорошо. Оба оставались самими
собой, притом едва собой владели, и все же возникало впечатление, что они
разыгрывают спектакль, что и сама эта уборная находится на сцене какого-то
таинственного огромного театра.
оправдаться перед самим собой не меньше, чем перед Кеттлом, - потому что
хотел получить этот лондонский ангажемент. Нельзя было упускать такой
случай, а я знал, что, расскажи я ей, она уговорит меня отказаться,
подождать, пока нам предложат двойной ангажемент. Вы все знали, где я, и
когда она не стала мне писать, я решил, что она рассердилась... несомненно,
она имела право сердиться... и что со мной у нее все кончено...
объяснять, какова она. - Помолчав, он спросил: - Как она умерла?
- Проваливай! - Кеттл не шевельнулся, и тогда он снова крикнул: - Проваливай
и оставь меня в покое! - Он круто повернулся и с маху сел на стул лицом к
зеркалу.
удачи. Она тебе скоро пригодится. - И вышел.
больше прежней, и вскоре проглотил и ее. Он приступил к третьей порции и был
уже изрядно пьян, когда вернулся мистер Манглс.
предложение...
граждан...
богом, я нарисую им такую картину страха, ужаса и угрызений совести, что она
будет преследовать их каждую ночь. Выпьем, мистер Манглс, выпьем, а?
выпью.
появление на вашем Бродвее!..
моим согражданам, мистер Напье.
условия. - И, уставив трясущийся палец в посетителя, он продекламировал с
пьяной страстностью:
И пустил свой бокал в стену.
возвышенна...
мне надобно спросить с вас побольше, а вам - поднять цены, если уж мы решили
быть и романтичными и возвышенными сразу. Нет, нет, мистер Манглс, -
прибавил он, видя, что тот пытается что-то вставить, - завтра, завтра,
поговорим завтра...
зарыдал сухо и сдавленно. Мистер Манглс метнул на него проницательный
взгляд, поставил свой бокал и бесшумно вышел. Напье, ничего не видя,
неподвижно сидел перед зеркалом.
знала ли она - могла ли она знать, - что сталось с тобой, мой друг?"
различал Напье, уронившего голову на руки среди коробочек с гримом, мелкой
бутафории, писем и графинов, и зеркало, слабо мерцавшее над ним. Потом
что-то возникло в глубине зеркала... какое-то белое пятно... лицо,
искаженное горем... Дженни Вильерс...
или тогда? Тут ли два стеклянных шкафа и портреты на стенах? И на месте ли
другая дверь - та, что исчезла за сто лет, прошедших после 1846 года? Бурый
сумрак стал гуще и плотнее, чем когда-либо, он напоминал темный туман.
Чиверел не знал, что делать. Если сосредоточиться слишком поспешно,
вооружившись острым скальпелем сознания, все может внезапно исчезнуть раз и
навсегда, он окажется узником настоящего, и тогда ничего не останется, кроме
портрета, перчатки, имени да скудных, мелких биографических фактов. Но если
он позволит своему вниманию заблудиться в буром тумане времени, он может
никогда больше ее не встретить. Наступал самый важный момент, все остальное
было лишь подготовкой к нему. Дженни! Крик вырвался из глубины его сердца,
которому было все равно, кто это - живая девушка, избежавшая смерти и
освободившаяся из плена своего времени, или просто плод его воображения. Где
она? Дженни Вильерс!
ощущения, что Зеленая Комната по-прежнему здесь. Сейчас он был не просто
утомлен; его захлестнула огромная холодная волна страдания, которое вскоре
могло стать острой болью. Если он потерял ее, если это конец всего, тогда
лучше бы ему было умереть час назад в этом кресле.
уговорились и сто раз поклялись друг другу встретиться именно на этом месте
в этот самый час, и вот, наконец, он здесь.
как серебряный колокольчик.
комнаты, и только узкое кольцо тени отделяло Чиверела от последней и самой
странной сцены из всех увиденных им в этот вечер. Дженни была в белом
платье, юная и веселая, совсем как в тот день, когда Кеттл представил ее
труппе; вначале ему показалось, что она стоит в дверном проеме, залитая
ослепительным светом. И свет этот был совсем другой. Словно позади нее был
узкий короткий коридор, уходивший в сияющие солнечные лучи, которые
пробивались к ней, и плясали, и сверкали вокруг ее головы. Она стояла там в
каком-то своем зачарованном мае, точно пришла из прекрасного золотого века,
из той мечты, что вечно бередит человеческое воображение. Однако потом
Чиверел разглядел, что ее обрамляет не дверной проем, а высокое зеркало в
нише - зеркало, в которое с давних пор смотрелись актеры и которое пережило
все перемены в Зеленой Комнате. Знакомое зеркало, но сейчас оно было также и
дверным проемом, потому что Дженни стояла в нем, грациозно балансируя на
самом краю, и таинственным образом излучала столько света, что все прочие в
комнате казались тусклыми и какими-то поникшими.
Мун и остальные. Все были в черном и сидели неподвижно, вплотную друг к
другу, и что-то слушали с унылым видом. Чиверел не сразу понял, что здесь
происходит, ибо не только они сами казались всего лишь потемневшими,
обшарпанными могильными памятниками рядом с ослепительной и полной жизни
Дженни, но и все их речи были тоскливым, вялым бормотанием после ее смеха.
Лицом к собравшимся сидел какой-то взволнованный пожилой человек, и
постепенно Чиверелу стало ясно, что это самая обычная для старых зеленых
комнат сцена, а именно - авторская читка новой пьесы на труппе. Автор, некий
Спрэгг, читал один из ужасных маленьких фарсов того времени, которые
игрались под конец вечера. Фарс назывался "Байки мистера Тули", и
единственным человеком, получавшим от него удовольствие - ибо несчастный
Спрэгг пребывал в полном отчаянии, - была Дженни: она смеялась и изредка
хлопала в ладоши, но никто из присутствующих ее не видел и не слышал.
заключительному занавесу:
брата, а будь у меня брат, я бы с ним так не поступал.
надеясь, прибавил:
Спрэгг! Скоро занавес?
одобрения, но поиски были тщетны, и он торопливо продолжал:
что это ты замужем за ним, а не я. Но теперь уж я не вычеркну тебя из
завещания: ведь мне тебя и вправду жалко. Подумать только: вышла замуж за
такого олуха! Боже, что там еще?"
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Панов Вадим
Каменистый Артем
Василенко Иван
Суворов Виктор