и из машины выбросили на мостовую, словно мешок картофеля. Мною овладела
печаль, а вслед за нею - ярость. Я не предавался размышлениям о том, не
ждет ли и меня подобная участь. Это была бы пустая трата времени, и вообще
мне было наплевать, умру я так или этак. Теперь я окончательно решил
отдать все силы своей новой работе. До этого дня я, собственно, тоже не
так много времени потерял в Грэтли, ведь каждый предпринятый мною шаг
что-нибудь давал. Но оттого, может быть, что я был в мрачном настроении и
не имел охоты браться за это дело, голова у меня работала хуже, и я был
склонен идти по линии наименьшего сопротивления.
всякого сожаления покинув владения майора Брембера, поехал обратно на
Раглан-стрит. На этот раз я застал дома и мужа моей хозяйки. Мистер
Уилкинсон, похожий на унылого старого спаниеля, служил на железной дороге.
Он утверждал, что мы можем выиграть войну, если перебросим всю нашу армию
в Польшу, и жалел, что сам он слишком стар, чтобы отправиться с нею туда.
Я отвечал, что есть целый ряд людей, которых я бы охотно в любой день
отправил в Польшу, но они большей частью тоже не очень молоды. Каждый из
нас двоих считал другого немного свихнувшимся, но мы отлично ладили.
я вышел из дому, чтобы разузнать, где живет доктор Бауэрнштерн. Я уже
спрашивал об этом миссис Уилкинсон, но она никогда раньше не встречала
этой женщины, хотя слышала о ней. Зайдя в ближайшее почтовое отделение, я
нашел адрес в телефонной книге. "Доктор Маргарет Бауэрнштерн, Шервуд
авеню, 87": Это приблизительно на расстоянии мили от Раглан-стрит, в конце
одного из тех больших жилых кварталов, которые так хороши на бумаге и
производят такое угнетающее впечатление в действительности.
Пожилая прислуга-иностранка, по-видимому, австриячка, сурово объявила, что
доктор Бауэрнштерн в эти часы принимает только пациентов.
была, по-видимому, не блестящая - по крайней мере на Шервуд авеню. А
кабинет был маленький и чистенький.
совсем иной, чем в комнате Олни. Во-первых, она была в белом халате. И
теперь я видел ее волосы, темно-каштановые, гладко причесанные. Во-вторых,
в ней чувствовались уверенность и деловитость, естественные для врача,
принимающего больного. Должен сказать, она мне очень понравилась. Но лицо
у нее было изможденное, и резкий свет ламп немилосердно подчеркивал это.
встречаемся впервые.
Не стану уверять, что я чувствую себя тяжело больным. Но у меня постоянно
какое-то угнетенное состояние, я плохо сплю, ем без всякого аппетита.
зубного врача вы давно были?
моих зубов вы не беспокойтесь. Пропишите мне только что-нибудь такое,
чтобы меня сначала встряхнуло немножко, а потом привело в равновесие.
Понимаете?
вдруг громко позвонили. Я слышал, как старая служанка отперла, и услышал с
улицы чей-то густой бас. Через минуту старуха постучала в дверь кабинета и
испуганно затараторила по-немецки. Доктор Бауэрнштерн поспешно вышла, а я,
воспользовавшись ее отсутствием, выглянул в узкое окно. На улице у двери
стоял полицейский.
разыгрывали. Когда она вернулась, лицо у нее было совершенно такое, как
вчера вечером, в горящих глазах читалась тревога, тайный ужас. Она закрыла
за собой дверь, но не отошла от нее.
пришли сюда?
мне, что вы принимаете только больных, вот я и выдал себя за больного.
намекая, вероятно, на недоверие публики к женщинам-врачам.
симптомам. И откуда вы знаете, доктор Бауэрнштерн, что я не страдаю
какой-нибудь ужасной болезнью?
послушайте, нельзя ли нам поговорить где-нибудь в другом месте? Здесь у
вас мрачновато.
неожиданные замечания, которыми она словно дает понять, что давно меня
раскусила?
четвергам я пью вечерний чай рано, потому что мне к пяти нужно быть в
детской больнице.
распорядиться относительно чая. От меня не укрылись беспокойные и
предостерегающие взгляды старой служанки. Обе женщины просто до неприличия
не умели ничего скрыть.
этого она ничуть не проигрывала. Хозяйка сняла, наконец, халат.
Темно-красное платье очень шло ей, несмотря на то, что как будто еще резче
оттеняло ее широкие скулы и впадины под ними. Чрезмерная суровость лица и
болезненная хрупкость не мешали ей быть красивой. Я понимал, что вижу ее в
невыгодный для нее момент. Она не знала, как держаться со мной, и это ее
сердило и мешало быть естественной, а мне для моих целей нужно было
поддерживать в ней беспокойство и раздражение. И если вы захотите
упрекнуть меня в жестокой игре на нервах усталой женщины, вспомните, что
делали немецкие и японские солдаты с множеством женщин, гораздо более
измученных, чем эта.
я, глядя на нее в упор.
открывают рот и так далее, но, если вы будете внимательно наблюдать за
ними, им не удастся вас провести. Однако эта женщина и не пыталась
прибегнуть к таким уловкам. Напротив: искренно удивленная, глубоко
потрясенная, она пыталась это скрыть. Была ли то обдуманная игра, ловкий
маневр? Но, чтобы успешно вести такую игру, женщина должна быть гениальной
актрисой, а доктор Бауэрнштерн, по моим наблюдениям, была очень плохой
актрисой. Так что я теперь почти уверился в том, что она не знала о смерти
Олни. А я для того и пришел сюда, чтобы это проверить.
том, что он, видимо, был втащен в машину, переехавшую его, и затем
выброшен в другом месте. Ее не следовало посвящать в версию об убийстве.
задать вам один вопрос. У Олни было больное сердце?
несчастный случай оказаться для него роковым скорее, чем для всякого
другого? На это я вам определенно отвечу: да. Ужасно жаль его. Он мне
нравился.
болезнь сердца?
здоровые иногда - любят поговорить о своих болезнях.
до вас к какому-нибудь другому врачу?
имеете право меня допрашивать?
кислотой. Удивительно непосредственное существо была эта женщина! Ни за
что не доверил бы ей никакой тайны.
несмотря на неприязнь, которую я, видимо, вызывал в ней.
самозванкой.
педиатра Бауэрнштерна. Он умер два года назад, и мне до сих пор как-то
неловко, когда меня называют "доктор Бауэрнштерн", словно я выдаю себя за
человека, который знал в десять раз больше.
фамилией, как очень многие замужние женщины-врачи?
гордилась тем, что ношу ее. Муж мой был великий человек.
Лондон Джек
Каргалов Вадим
Семенова Мария
Беляев Александр
Корнев Павел
Рыбаков Вячеслав