сознательность и заслужат одобрение руководства. Когда их соберут вместе и
из президиума строгим голосом спросят, как с ним, с Анфертьевым, с
прелюбодеем, поступить, они поднимут руки в нужный момент и единогласно
утвердят нужное решение. И будут радоваться, что избавились от распутника,
очистили свои ряды и теперь уже ничто не помешает им высокопроизводительно
трудиться, двигаться дальше, вперед и выше.
его, раскаивается ли, нуждается ли в такой всеобщей защите... Потом,
встретив его, вышвырнутого, оглянувшись, посочувствуют ему, о жизни
расспросят, может быть, даже в гости позовут. Жестокость и жалостливость
всегда соседствуют и мило уживаются в одной душе.
ощутил его, будто только что спустился с позорных подмостков. Он видел
залитое слезами лицо Светы в первом ряду, звенели в его ушах взвинченные,
захваченные охотничьим азартом голоса женщин, которые сейчас смотрят на него
с умилением и подумывают, не сброситься ли по полтинничку и не купить ли ему
бутылку в благодарность за прекрасные снимки...
этом могут увидеть произвол и неразумную щедрость Автора, но кто мешает нам
допустить, что сверхъестественные возможности Анфертьева - результат знания
нравов и обычаев, по которым живет общество? А прибавьте пристальный взгляд
фотографа, который вот уже два десятилетия смотрит на людей через прицел
видоискателя и готов каждую секунду нажать на спусковой крючок, едва только
человек покажет свое истинное лицо. Анфертьев умел поймать то мгновение,
когда, напуская значительность или притворное добродушие, ослабевали и
сквозь разорванные тучи лицемерия показывались истинные черты злобы и
зависти, любви и преданности. О, как колотилось в это время его сердце и как
невесомо вздрагивал палец на спусковом крючке! Он заходил к человеку с одной
стороны, с другой, не отрываясь от прицела, приближался и отдалялся, замирал
и ждал, и в тот миг, когда человек, раздосадованный настырностью фотографа,
переставал управлять своим лицом, срабатывал затвор аппарата.
раздул щеки и выпятил грудь, Уставившись в лучезарные дали, - для этого
много Ума не надо. Так стоит ли удивляться восторгам, которые вызвали снимки
в бухгалтерии, стоит ли удивляться тому, как быстро эти восторги
превратились в оцепенелость, - женщины увидели себя такими, какими их не
могло отразить ни одно зеркало.
сел, не в силах оторвать взгляд от черного, сверкающего хромом, никелем
кожей, стеклом и еще черт знает чем фотоаппарата. В его глубинах, на
непроявленной еще пленке, уже существовало изображение Ключа. И на
фотобумаге в черном конверте таился скрытый, как бы несуществующий чертеж.
Анфертьева, поселилась смутная тревога, ощущение надвигающейся опасности.
Ему захотелось продлить это незнакомое состояние, поиграть с ним. Был
краткий миг, когда он чуть было не вскрыл черный пакет и не засветил
изображение Ключа, потом возникло предчувствие, что, чем ближе он подойдет к
Сейфу, тем труднее будет остановиться, что уйти из его силовых полей,
выбраться из гиблой зоны окажется невозможным...
видно, чтобы она так уж была им подавлена. Значит, можно приручить его и
заставить выполнять нехитрые упражнения, как это делают слоны в цирке - на
задние ноги поднимаются, обнажая большое, как дирижабль, брюхо, даже на одну
ногу умеет становиться серая громадина с маленькими настороженными глазками.
оркестр, а дрессировщик незаметно вытирает пот со лба...
бросил в ванночку с проявителем. Через несколько секунд бумага почернела, а
в центре остался белый контур связки ключей. Вот кольцо, ключ от комнатки,
которую снимает Света, вот ключ от бухгалтерской двери, а вот и он...
чувствуется холод стержня и толстой, со сложным рисунком бородки. Анфертьев
ополоснул отпечаток в воде и бросил в закрепитель. Погасив и красный свет,
он уже в полной темноте, скрывшись от самого себя, вынул пленку из
фотоаппарата и проявил ее.
линейка с миллиметровыми делениями.
выключал воду, промывал пленку, и темнота, в которой он и сам был растворен,
как бы скрывала сущность его действий. Однако, когда вспыхнул белый свет, на
столе лежали два снимка с четким изображением Ключа. Все так же замедленно,
со странной, блуждающей улыбкой Вадим Кузьмич накатал снимки на стоявшее в
углу стекло с двух сторон. Даже если бы кто-то страшно любопытный и коварный
заглянул в лабораторию и обшарил бы ее всю, то увидел бы лишь белые подложки
снимков. Но и в таком виде Анфертьев не решился оставить стекло на виду - он
задвинул его между стеной и тумбой стола. Там, правда, снимки будут дольше
сохнуть, отглянцуются лишь завтра, зато до утра он будет чист и честен.
Вырезав из пленки кадр с ключами, он смыл изображение горячей водой и,
убедившись, что пленка прозрачна, бросил ее в корзину для мусора. Еще раз
осмотрев лабораторию, вышел усталый и опустошенный.
невидимый скрежет стальных стержней запора. Положил руку на угол, не
случайно положил, а как бы привыкая к нему. Так, наверно, дрессировщик,
приручая зверя, осторожно касается его сквозь прутья решетки, чтобы успеть
от дернуть руку, едва только дрогнет верхняя губа зверя, прикрывающая клыки,
и донесется из нутра нарастающий рык.
раздражения. Казалось, он не замечает присутствия Анфертьева. А может,
прикосновения Вадима Кузьмина были ему приятны? Стальная громадина стояла
притихшей, даже покорной Впрочем, как по морде медведя нельзя предугадать
намерение зверя, так и по Сейфу трудно определить его настроение. Анфертьев
смелее тронул бронированную дверь, ощущая пальцами шероховатости отпавшей
краски, заусеницы и сдиры металла, но, когда коснулся отверстия для Ключа,
невольно отдернул руку. Из темной узкой щели дохнуло жаром больших денег.
не трогали его. Разумом он осознал, что в Сейфе много денег. Но и только. И
только.
стоял, прислонившись спиной к Сейфу, и наконец услышал, как тот
удовлетворенно перевел дух, словно сказал про себя: "Ну вот, давно бы
так..." В бухгалтерии, кроме них, никого не было, и едва прозвучали эти
слова, Света обернулась.
почувствовал, как Сейф ухмыльнулся, пошевелил какими-то своими рычагами. -
Давно бы тебе так надевать этот шарф. Вокруг шеи.
посмотрел в смеющиеся глаза Светы. В Сейфе опять что-то одобрительно
скрипнуло.
сундуком, теперь оба они как бы выступали против Светы. Сейф заранее знал о
своей победе, и в его уверенности не оставалось места для колебаний
Анфертьева. "Все равно последнее слово будет за мной!" - зло подумал Вадим
Кузьмич. Он протянул руки к Свете под невинным предлогом поправить воротник,
но на самом деле хотел коснуться ее щеки, чтобы убить в себе ощущение холода
и необратимости. И услышал за спиной утробное: "Ну-ну..."
превосходстве над людьми.
знает, и ладно, - она беззаботно рассмеялась.
в себе чувство, которое испытал здесь совсем недавно, когда его ладони было
так тепло и тревожно. Не получилось. Какая-то раздражающая неопределенность
поселилась в нем.
захаживать в инструментальные магазины, причем выбирал центральные, где
всегда много народу и на него наверняка никто не обратит внимания. Сев
как-то в троллейбус, он по Садовому кольцу добрался до Цветного бульвара и
здесь купил небольшие тисочки, которые назывались не то детскими, не то
школьными. Они оказались вполне надежными и удобными, их можно было
привинтить к подоконнику, к столу, к балконной планке. Обратно он ехал,
чувствуя себя не то разведчиком, не то преступником, за которым давно
охотится милиция. Это состояние нравилось ему необычностью и безопасностью -
никто не мог упрекнуть его за покупку. Подумаешь, тисочки! Но в то же время,
в то же время...
магазине, слушая разноязычную речь - иностранцы расхватывали инструменты, от
напильников до электродрелей и станков для обработки дерева. Говорили, что
там у них, за бугром эти вещи куда дороже. В общем, миновали времена, когда
наши гости чемоданами увозили матрешек. Ныне они охотно платят за превышение