Собесская, - ну, точно ксендз с амвона. У Лукасяка так даже поясницу свело,
и все, как есть, ревмя ревели. А потом мужики - давай в ноги кланяться пану,
а пан - давай обнимать их за шею...
в цене не сошлись: пан хочет сто рублей за морг, а мужики-то дают пятьдесят.
Но, скажу я вам, так они плакали да целовались, так говорили, чтоб стоять
заодно мужику и пану, что богатей наши, наверное, прибавят рубликов по
десять, а остальное пан им уступит. Иосель говорит, чтобы по десятке
накинули, не больше, да не спеша, тогда, конечно, сторгуют... А умный,
холера его возьми, этот Иосель... За эти две недели, что мужики
сговариваются в корчме, у него такие барыши, будто сама богородица у нас в
деревне объявилась... Ох, царица небесная, чудотворная...
словечко, что, дескать, вы уже не крестьянин, а вроде как купец. Мужики на
вас взъелись похуже, чем он. Все забыть не могут, как вы курят у них
покупали по злотому, а землемерам продавали по два...
полдень с кислым видом вернулся домой.
В такую-то стужу!.. Слышь, Ягна?.. Ну, думаю, может, помер кто, не приведи
бог? Заглянул, а тут, в самой большой горнице (в той, где белые столбы,
громадная такая, как костел), ездит по полу лакей, - Матеуш его звать. Без
сюртука, в фартуке, щеткой подпирается да так и катит, как ребятишки на
льду. "Слава Иисусу Христу, - говорю я ему. - Что это вы делаете, Матеуш?" -
"Во веки веков, отвечает. Видите, пол натираю. Нынче гостей ожидаем, танцы
будут". - "А пан, говорю, не вставал еще?" - "Эх, говорит, встать-то встал,
да сейчас он с портным плащ примеряет. Пан-то для танцев рядится
краковянином, а пани - цыганкой". - "А я, говорю, хотел пана просить, чтобы
он мне луг продал". А Maтеуш, стало быть лакей этот, говорит: "Глупые ваши
слова, Слимак! Станет с вами пан толковать про луг, когда у него голова
забита краковянином". И опять как пошел ездить, так у меня в глазах и
зарябило! Отошел я от окна и малость постоял возле кухни. Слышу шум, гам,
огонь пылает, как в кузне, масло так и трещит. Вдруг, смотрю, вылетает из
кухни Игнаций Кэмпяж, - поваренком он в доме, - но до того беднягу
раскровянило, словно кто топором его тяпнул. "Игнаций, кричу, бог с тобой,
кто это из тебя краску пустил?" - "Это, говорит, не из меня. Просто повар
съездил мне по морде битой уткой, вот меня и вымазало". - "Слава всевышнему,
говорю, что сок не из тебя вышел, а ты вот что скажи: как бы мне поймать
пана?" Он и говорит: "Подождите здесь. Только что, говорит, привезли козулю,
так пан, верно, выйдет посмотреть на нее". Игнаций побежал к колодцу, а я
жду, жду, все кости у меня разломило, а я все жду.
тихо: "Ах... оставь ты меня в покое с делами, не до того мне сейчас".
лукошко с убогой снедью и дочку дурочки Зоськи. Мать, покинув ребенка
осенью, по нынешний день не справлялась о нем, и Овчаж выхаживал сиротку. Он
кормил девочку, укладывал в конюшне спать и держал при себе, где бы ни
работал, боясь хоть на минуту оставить ее без присмотра.
особенно Собесская предсказывали, что она скоро умрет.
назавтра и даже, когда ее раз уже все сочли покойницей, снова открыла
блеклые глазки.
"Выживет, ничего с ней не сделается..."
ней не разлучался.
Слимакова. - Ты ей что хочешь говори, хоть молитвы читай, ничего она не
смыслит, уж больно глупа. Сроду я такой дурехи не видывала...
умеет сказать. А вот станет говорить, самых умных за пояс заткнет!
девочка всегда была с ним. Он рассказывал ей о своей работе, поил из
бутылочки молоком и убаюкивал, фальшиво напевая песенку о сиротке:
тулупа, поверх обмотал рядном, привязал к передку саней и поехал - то с
горы, то в гору, а то и оврагом; такая уж горбатая была тут местность. Вдруг
они выехали на равнину прямо против солнца, и косые лучи его, отражаясь в
безбрежной глади снегов, ударили им в глаза ярким блеском.
наставления:
будь он хоть сам епископ, не может смотреть на солнце, ибо это фонарь
господень. Каждый день до свету Иисус Христос берет его в руки и обходит все
свое хозяйство на земле. Зимой, когда донимает мороз, он выбирает путь
покороче и дольше спит по ночам. Зато уж летом встает в четыре и целый день
до восьми вечера смотрит, где что делается на свете. Так и человек должен
трудиться - от зари до зари. Ну, тебе-то можно еще поспать и днем; все равно
от тебя немного проку, хоть бы ты и не спала. Нно-о!.. Нно-о!..
наш, а господский. Купил тут Слимак четыре сажени дров; мы перевезем их
сейчас, пока дорога хорошая и лошади в поле не нужны. Вот вырастешь, будешь
летом бегать сюда с детишками по ягоды. Только смотри далеко не ходи и
поглядывай по сторонам, а то как раз волк на тебя выскочит. Тпру... стой!..
саней и, отыскав укрытое от ветра местечко, положил ее на кучу
можжевельника. Потом достал из лукошка бутылку с молоком и поднес ее к
ротику ребенка.
сама видишь, какие: тут здорово наломаешь спину, покуда нагрузишь сани. Что,
не хочешь больше?.. А-пчхи!.. Будь здорова. Понадобится тебе что, ты крикни.
прибавил он уже про себя. - Прежде, бывало, словом не с кем перекинуться, а
нынче хоть наговоришься всласть".
схватил полено, всю бы сажень развалил, замучился бы зря и сейчас бы бросил.
А ты бери бревнышко сверху, - так, хорошо; теперь тащи его полегоньку, клади
на плечо - и в сани. Вот одно и готово. Теперь второе. Бери полегоньку с
самого верху, на плечо - и в сани. Вот у тебя и два. Да помаленьку, не
рывком, а то устанешь...
имеет понятие, знает, что его ждет. Всякий держится своего угла, какого ни
на есть, а своего. Только тому все равно, - прибавил он со вздохом, - у кого
своего угла вовсе нет. Здесь ли, там ли пропадать - все одно...
останавливался передохнуть, согревался, хлопая себя по плечам окоченевшими
руками, и укрывал рядном сиротку. Между тем небо заалело, поднялся резкий
западный ветер, насыщенный влагой.
зеленые иглы сосен, вслед за ними ветки, потом заколыхались широко
раскинувшиеся сучья, подавая какие-то знаки; наконец, зашевелились верхушки
и стволы деревьев. Они раскачивались взад и вперед, будто сговариваясь о
чем-то или готовясь к походу. Казалось, им наскучила вековая неподвижность и
вот-вот они с шумом и шелестом двинутся всей толпой куда придется, хоть на
край света.
словно лес не хотел раскрывать перед человеком свои тайны. И вдруг откуда-то
издали слышались шаги бесчисленных ног, как будто маршировала целая колонна.
Вот из глубины выходят первые шеренги правого фланга; они подходят все
ближе, ближе, вот они уже поравнялись с Овчажем, прошли дальше... А вот
дрогнул левый фланг; скрипит снег, хрустят обламываемые ветки, воет,
отступая, ветер; они идут все ближе, ближе, уже на одной линии с мужиком - и
снова проходят мимо. А вот передовая колонна бодро и отважно потрясает
ветвями и подает сигналы, перекликаясь громким шепотом. Уже склоняются
верхушки, гиганты уже подались вперед, двинулись... Встали... Они видят два
человеческих существа, которым лес не выдаст своих тайн. С гневным шумом они
останавливаются, бросают в них шишками и сухими ветками, словно говоря:
Белоусов Валерий
Панов Вадим
Пехов Алексей
Прозоров Александр
Сапковский Анджей
Акунин Борис