выдающиеся личности, если их считали скучными или вульгарными, - эти люди с
изумлением убедились бы, что Сван перестал быть не только скромным в
рассказах о своих знакомых, но и строгим в их выборе. Как он терпел пошлую,
злую г-жу Бонтан? Как мог он про нее говорить, что она милая женщина?
Казалось бы, его должно было от этого удержать воспоминание о Германтах; на
самом деле, оно помогало ему. Разумеется, у Германтов, в противоположность
трем четвертям аристократических семей, был вкус, и даже утонченный, но был
и снобизм, а со снобизмом всегда связана возможность впасть в безвкусицу.
Если кто-нибудь не был необходим их кружку, - министр иностранных дел,
надутый республиканец или болтливый академик, - то к нему применялось мерило
вкуса, Сван жаловался герцогине Германтской, какая скука - обедать с такими
людьми в посольстве, и его с радостью меняли на какого-нибудь элегантного
господина, потому что это был человек их круга, на полнейшую бездарность, но
в их духе, из "их прихода". Только какая-нибудь великая княгиня, принцесса
крови часто обедала у герцогини Германтской и зачислялась в этот приход,
хотя бы она не имела на то никаких прав и была не в духе Германтов. Но уж
кто ее принимал, - поскольку нельзя было сказать, что ее принимают, оттого
что она мила, - те со всей наивностью светских людей убеждали себя, что она
и в самом деле мила. Сван приходил герцогине Германтской на помощь; когда
великая княгиня уходила, он говорил: "В сущности, она хорошая женщина, у нее
есть даже чувство юмора. Вряд ли, конечно, она изучала "Критику чистого
разума", но в ней есть что-то приятное". - "Я совершенно с вами согласна, -
вторила ему герцогиня. - Сегодня она еще стеснялась, но вы увидите, что она
может быть очаровательной". - "Госпожа К. Ж. (жена болтливого академика,
замечательная женщина) гораздо скучнее ее, хотя она процитирует вам двадцать
книг". - "Да разве можно их сравнивать!" Сван научился говорить такие вещи,
- говорить искренне, - у герцогини, и эта способность у него сохранилась.
Теперь он пользовался ею при оценке тех, кого принимал у себя. Он старался
открыть и полюбить в них такие черты, которые открываются в каждом человеке,
если посмотреть на него добрыми глазами, а не с брезгливостью привередников;
Сван ценил достоинства г-жи Бонтан так же, как в былые времена ценил
достоинства принцессы Пармской, которую, конечно, изгнали бы из круга
Германтов, если бы Германты не отводили почетных мест для высочеств и если
бы они не приписывали им остроумия и даже некоторого обаяния. Замечали,
впрочем, и прежде, что Свану нравится менять, - но теперь он менял надолго,
- светские отношения на иные, которые в известных обстоятельствах были для
него важнее. Только люди, неспособные разложить то, что на первый взгляд
представляется им нерасчленимым, полагают, что обстановка и личность
составляют неразрывное целое. Если взять периоды человеческой жизни в их
последовательности, то станет ясно, что на разных ступенях общественной
лестницы человек погружается в новую среду, но эта новая среда не непременно
оказывается выше прежней; и всякий раз, в ту или иную пору нашей жизни,
завязывая или возобновляя наши связи с определенной средой, мы чувствуем
себя обласканными ею; вполне естественно, что мы привязываемся к ней, что мы
пускаем в ней корни дружелюбия.
потому так долго о ней говорил, что он был не прочь, чтобы мои родители
узнали о ее дружбе с его женой. Однако у нас дома имена тех, с кем г-жа Сван
заводила знакомство, возбуждали, откровенно говоря, не столько восхищение,
сколько любопытство. Услыхав имя г-жи Тромбер, моя мать сказала:
разборчивым, быстрым, насильственным завоеванием новых знакомств с
колониальной войной, она добавила"
отправляется в победоносный поход на мазечутосов, сингалезцев или Тромберов.
пестром, искусственно составленном обществе, создававшемся не без труда, из
разных кругов, она сейчас же догадывалась, как это лицо туда попало, и
говорила о нем как о добытом с боя трофее; она выражалась о нем так:
что нужна г-же Сван такая мещанка, как г-жа Котар: "Пусть ее муж-светило,
все-таки я этого не понимаю". Мать, напротив, понимала прекрасно; она знала,
что для женщины, очутившейся в среде, не похожей на ту, что окружала ее
раньше, пропало бы почти все удовольствие, если б у нее не было возможности
довести до сведения своих старых знакомых о том, что их сменили новые, более
блестящие. Для этого нужен свидетель, и его пускают в новый чудный мир: так
в цветок забирается жужжащее легкокрылое насекомое, и случайные его визиты,
- во всяком случае, на это делают ставку, - разнесут новость, разнесут
незримое семя зависти и восхищения. Г-жа Котар, вполне подходившая для такой
роли, принадлежала к той особой категории гостей, о которых мама, складом
ума отчасти напоминавшая своего отца, говорила: "Чужестранец! Иди и расскажи
спартанцам!" Притом, - если не считать еще одной причины, о которой стало
известно много лет спустя, - г-жа Сван, приглашая к себе эту свою
приятельницу, доброжелательную, сдержанную и скромную, не боялась, что она
зовет на свои блестящие "приемы" предательницу или соперницу. Г-жа Сван
знала, какое огромное количество чашечек буржуазных цветов облетит за один
день, вооружившись эгреткой и сумочкой, эта неутомимая пчела-работница. Г-же
Сван была известна ее способность рассеивать семена, и, основываясь на
теории вероятности, она вполне могла рассчитывать, что послезавтра такой-то
завсегдатай Вердюренов, вернее всего, узнает, что парижский
генерал-губернатор оставил у г-жи Сван свою визитную карточку или что сам
Вердюрен услышит сообщение, что президент бегового общества г-н
Ле-0-де-Пресаньи отвозил их, ее и Свана, на празднество в честь короля
Феодосия; она не сомневалась, что Вердюрены будут осведомлены только об этих
двух лестных для нее событиях, ибо те обличья, в каких мы рисуем себе славу
и какие мы ей придаем, когда за ней гонимся, весьма немногочисленны, и эта
их немногочисленность объясняется бессилием нашего разума, неспособного
сразу представить себе наряды, которые слава одновременно все, сколько их ни
есть, - а на это мы все-таки надеемся крепко, - не преминет надеть на себя
ради нас.
"официальных кругах". Светские дамы у нее не бывали. Они избегали г-жу Сван
не потому, чтобы опасались встретить у нее знаменитых республиканцев. Во
времена моего раннего детства все, что принадлежало к консервативно
настроенному обществу, составляло свет, - вот почему в солидные дома
республиканцы были не вхожи. Жившие в такой среде люди воображали, что
невозможность позвать "оппортуниста" и тем более ужасного радикала будет
существовать всегда, как масляные лампы или конки. Однако, подобное
калейдоскопу, общество время от времени переставляет части, казавшиеся
незыблемыми, и образует новый узор. Я еще не дорос до первого причастия; как
вдруг благонамеренные дамы стали приходить в ужас при мысли о встрече в
гостях с элегантной еврейкой. Эти новые перемещения в калейдоскопе были
вызваны тем, что философ назвал бы изменением критерия. Дело Дрейфуса ввело
новый критерий немного позднее, уже после того как я начал бывать у г-жи
Сван, и калейдоскоп еще раз повернул цветные свои ромбики. Все еврейское
опустилось вниз, хотя бы это была элегантная дама, поднялись
обскуранты-националисты. Самым блестящим салоном Парижа считался
ультракатолический салон австрийского принца. Если бы вместо дела Дрейфуса
вспыхнула война с Германией, калейдоскоп повернулся бы иначе. Если бы евреи,
ко всеобщему изумлению, проявили патриотизм, они сохранили бы то положение,
какое они занимали, и не нашлось бы человека, который пошел бы к
австрийскому принцу и который не постеснялся бы признаться, что он
когда-нибудь у него был. Это не мешает членам общества, пока в нем застой,
воображать, что никаких перемен не будет, подобно тому как, впервые увидев
телефон, они отказываются верить в возможность появления аэроплана. Это не
мешает философствующим журналистам бранить недавнее прошлое и осуждать не
только тогдашние развлечения, которые представляются им верхом разврата, но
даже труды художников и мыслителей, которые не имеют в их глазах никакой
ценности, словно эти труды неразрывными узами связаны с будто бы сменявшими
одна другую разновидностями светской суеты. Единственно, что не меняется,
это мысль, что "кое-что во Франции изменилось". Когда я стал бывать у г-жи
Сваи, дело Дрейфуса еще не разгорелось, и кое-кто из видных евреев
пользовался большим весом. По силе влияния никто из них не мог сравниться с
сэром Руфусом Израэльсом, жена которого, леди Израэльс, доводилась Свану
теткой. У нее не было таких элегантных друзей, как у ее племянника, который,
кстати сказать, не любил ее и встречался с ней не часто, хотя, по всей
вероятности, именно он должен был получить от нее наследство. Но только она
одна из всех родственниц Свана имела понятие о том, какое положение занимает
он в свете, между тем прочие оставались насчет этого в точно таком же
неведении, в каком долго находились мы. Когда один из членов семьи
переселяется в высшее общество, - он уверен, что это явление единичное, и
только через десять лет убеждается, что разными способами и благодаря другим
стечениям обстоятельств того же самого достиг кое-кто из его школьных
товарищей, - он попадает в темное пространство, на terra incognita, и эта
земля, вся, до последней складочки, видна ее обитателям, но для тех, кому
туда не проникнуть, кто огибает землю, не догадываясь об ее - совсем
тутошнем - существовании, она есть мрак, полнейшее небытие. Агентство Гавас
не поставило в известность кузин Свана о том, где он бывает, и они
(разумеется, до его ужасной Женитьбы) со снисходительной улыбкой
рассказывали за семейным обедом, как "добродетельно" провели они воскресный
день, а именно - побывали у "кузена Шарля", на которого они смотрели как на
слегка завистливого бедного родственника, и острили, что у Бальзака есть
кузина по имени Бетта, а он - кузен Бет, "глупый кузен". А вот леди Руфус
Израэльс отлично знала, ктона зависть ей - удостаивает Свана своей дружбой.
Семья ее мужа, которую можно было поставить почти рядом с Ротшильдами, была
издавна связана деловыми отношениями с принцами Орлеанскими. Леди Израэльс,
сказочно богатая, употребила свое большое влияние на то, чтобы никто из ее
Василенко Иван
Панов Вадим
Никитин Юрий
Березин Федор
Шилова Юлия
Прозоров Александр