Чтение 18–й страницы книги ~Сент-романские воды~

Ездок, исполненный отваги,

Несется по прямой.

А спутник мрачный, неотвязный -

Забота, призрак безобразный,

Приткнулась за спиной.

Гораций

В этот вечер для Моубрея действительно оказалось счастьем то, чем он всегда хвастался, - что держит он только самых лучших лошадей, - а также то, что конь, на котором он мчался, обладал крепкими ногами и хорошим чутьем в той же мере, как резвостью и пылом. Те, кто на следующий день заметил следы его копыт на неровной и холмистой дороге, по которой он был пущен своим разъяренным хозяином, без труда могли убедиться, что и конь и всадник раз десять находились на волосок от гибели. Положить роковой предел дальнейшим упражнениям Моубрея в верховой езде особенно легко могла одна вытянувшаяся над самой дорогой ветвь корявого низкорослого дуба. Когда Моубрей ударился головой об это препятствие, сила удара была значительно ослаблена его шляпой с высокой тульей, однако оказалась достаточной, чтобы сломать ветку, разлетевшуюся на мелкие щепки. К счастью, она была насквозь прогнившей тем не менее все изумлялись, как при таком сильном ударе она не нанесла ему тяжелой раны. Сам Моубрей даже не заметил того, что произошло.

Вряд ли сознавая и то, что он мчался с совершенно невероятной быстротой, быстрее, может быть, чем даже вслед за собаками на охоте, Моубрей спрыгнул с седла у дверей конюшни и бросил поводья конюху, который воздел руки к небу от изумления при виде того, в каком состоянии была любимая хозяйская лошадь Однако, решив, что хозяин, наверно, хватил лишнего, он благоразумно воздержался от каких-либо замечаний.

Едва несчастный ездок перестал ощущать быстроту, посредством которой он пытался елико возможно свести на нет время и пространство, отделявшие его от места, куда он наконец прибыл, как ему стало казаться, что он отдал бы весь мир за то, чтобы моря и пустыни пролегли между ним и домом его отцов, и прежде всего - между ним и сестрой, с которой ему предстояло решительное объяснение.

"Сейчас для этого самое подходящее место и время, - подумал он, кусая губы, - надо объясниться начистоту пусть я узнаю самое худшее - с неуверенностью должно быть покончено раз и навсегда".

Он вошел в дом и принял свечу из рук старого слуги, который, заслышав стук копыт, поспешил открыть дверь.

- Сестра у себя в гостиной? - спросил он, но таким глухим голосом, что слуга ответил вопросом на вопрос:

- А как себя чувствует ваша милость?

- Прекрасно, Патрик, превосходно, как никогда, - ответил Моубрей и, повернувшись спиной к старику, словно для того, чтобы тот не мог проверить, соответствует ли выражение лица словам, он направился к сестре.

Звук его шагов в коридоре отвлек Клару от ее мыслей, быть может довольно невеселых но шел Моубрей так медленно, что она успела прибавить света в лампе и огня в камине, прежде чем он появился в комнате.

- Ты славный человек, брат, - сказала она, - что так рано вернулся. В награду у меня есть для тебя хорошая новость. Конюх привел домой Триммера: он лежал подле мертвого зайца, которого нагнал у самого Драмлифорда. Пастух запер его в кошаре и ждал, пока за ним не пришли.

- Клянусь душой, лучше бы он его повесил! - отозвался Моубрей.

- Как! Повесить Триммера? Твоего любимца, самого быстрого пса в округе? Да еще нынче утром ты чуть не плакал, что его нет, и готов был убить всех на свете!

- Чем больше я люблю какое-либо живое существо, - ответил Моубрей, - тем больше у меня оснований желать, чтобы оно обрело покой в смерти. Ни мне, ни тем, кого я люблю, не будет уже счастья на белом свете.

- Такими словами ты меня не напугаешь, Джон, - ответила Клара, вся дрожа, хотя и пытаясь скрыть тревогу, - ты меня к ним давно уже приучил.

- Тем лучше. Значит, известие о нашем разорении не будет для тебя ударом.

- Пусть уж оно наступит, - сказала Клара, - нам

Так часто нищета грозила,

Что весть о ней нас не сразила,

Как можем мы повторить вслед за славным Робертом Бернсом.

- К чертям Бернса и всю его чепуху! - вскричал Моубрей с раздражением человека, твердо решившего сердиться на всех и вся, кроме себя самого - истинной причины зла.

- С чего это ты посылаешь к черту беднягу Бернса? - невозмутимым тоном спросила Клара. - Он же не виноват в том, что ты нынче проигрался, - в этом, полагаю, все дело.

- Как тут не потерять терпение! - воскликнул Моубрей. - Ей говоришь о разорении старинного дома, а она отвечает цитатами из виршей мужика в подбитых гвоздями сапогах! Думаю, что твой пахарь, став еще беднее, чем был, всего-навсего обойдется без обеда или без привычной порции эля. Его товарищи воскликнут: "Эх, бедняга!" - и, не задумываясь, станут кормить" из своего закрома и поить из своей бочки, пока его закром и его бочка снова не наполнятся. А вот обедневший джентльмен, разорившийся человек с положением, униженный отпрыск высокого рода, утративший могущество вельможа - вот кто действительно достоин жалости, вот кто утратил не просто обед или кружку пива, а честь, положение, доверие, репутацию, да, наконец, само свое доброе имя!

- Ты все это декламируешь, чтобы нагнать па меня страху, - сказала Клара, - но, друг мой Джон, я знаю тебя и твои штуки и заранее примирилась со всем, что может случиться. Скажу больше: я так долго балансировала на этой вышке - положении в свете, если это выражение можно к нам отнести, что голова V меня закружилась от неустойчивости моей славы и я ощущаю странное желание поскорее ринуться вниз. Говорят, сам дьявол внушает его людям, стоящий на краю башни. Во всяком случае, я хотела бы, чтобы прыжок был уже совершен.

- В таком случае радуйся, если это тебе угодно: прыжок уже совершен, и мы с тобой - благородные нищие, как говорится в Шотландии, существа, которым их двоюродные, троюродные, четвероюродные и пятиюродные родичи дадут, ежели заблагорассудится, местечко на краю своего стола или посадят в карету рядом с горничной, если нас не будет мутить от езды спиной к упряжке.

- Пусть себе и дают это тем, кто захочет принять, - сказала Клара, - но я твердо решила есть только тот хлеб, который заработаю сама. Я умею делать кучу разных вещей - не одна, так другая даст мне те небольшие деньги, в которых я буду нуждаться. Я уже несколько месяцев, Джон, проверяю, какая самая маленькая сумма нужна мне для жизни, и ты бы развеселился, узнав, как она ничтожна.

- Есть разница, Клара, между опытом, который делаешь для развлечения, и настоящей бедностью: первое - маскарад, и его можно в любой момент прекратить второе - бедствие на всю жизнь.

- По-моему, брат, - возразила Клара, - вместо того чтобы высмеивать мои добрые намерения, тебе следовало бы показать мне на собственном примере, как я должна осуществлять их.

- А что, по-твоему, я должен делать? - спросил он запальчиво. - Стать кучером, берейтором, доезжачим? Я получил такое воспитание и так применял его, что только на это и способен. За такую работу кое-кто из бывших знакомых, может быть, и швырнет мне крону на чай по старой дружбе.

- Не так, Джон, думают и говорят о настоящей беде рассудительные люди, - ответила ему сестра. - И потому я не верю, что дело обстоит так серьезно, как ты изображаешь.

- А ты верь в самое худшее, что только можешь придумать, - заявил он, - и то будет еще недостаточно плохо! У тебя уже нет ни единой гинеи, ни дома, ни друга. Пройдет еще день-другой - и, весьма возможно, у тебя даже брата не будет.

- Милый Джон, ты слишком много выпил и слишком быстро скакал.

- Да, ради таких новостей стоило спешить, особенно к молодой леди, которая их так спокойно выслушивает, - с горечью ответил Моубрей. - Полагаю, что на тебя произведет так же мало впечатления, если я скажу, что предотвратить нашу гибель в твоей власти.

- Ценой моей гибели, правда? Брат, я сказала, что тебе не нагнать на меня страху, но ты сумел это сделать.

- Как! Ты думаешь, что я снова буду торопить тебя принять предложение лорда Этерингтона? Конечно, это могло бы спасти все. Но благоприятный день прошел.

- И я радуюсь этому всей душой, - сказала Клара. - Пусть исчезнут вместе с ним все причины для раздоров между нами! Но пока ты говорил, я боялась, что все твои речи были долгим кружным путем к этой именно цели, и ты пытался убедить меня в том, что буря разразилась, лишь для того, чтобы я примирилась с необходимостью укрыться в гавани.

- Да ты, сдается мне, и в самом деле рехнулась, - отозвался Моубрей. - Можно ли дойти до такой нелепости, чтобы радоваться отсутствию единственной возможности спасти и себя самое и меня от разорения, нужды и позора?

- От позора, брат? - переспросила Клара. - Думается мне, что честная бедность - не позор.

- Это уж зависит от того, как люди пользовались богатством, Клара. Но пора мне перейти к сути дела. Ходят какие-то странные слухи, и, ей-богу, от них мертвый может в гробу перевернуться. Не решаюсь даже говорить о них ясней, не то, пожалуй, в эту комнату войдет наша покойница мать. Клара Моубрей, догадываешься ли ты, что я имею в виду?

Клара делала отчаянные попытки заговорить, но после неоднократных бесплодных усилий смогла произнести лишь односложное "Нет!".

- Клянусь богом, мне стыдно, мне даже страшно объяснять тебе, в чем дело! Клара, скажи мне, что вынуждает тебя так упорно отвергать любое брачное предложение? Не то ли, что ты считаешь себя недостойной быть женой порядочного человека? Говори! Злые языки чернят твою репутацию, говори же! Дай мне право заставить клеветников проглотить ту ложь, которую извергли их глотки, и когда я завтра окажусь среди них, то буду знать, как мне обойтись с теми, кто набрасывал на тебя тень. Разорение постигло наш дом, но пусть ничей язык не осмелится пятнать его честь. Говори, говори же, несчастная! Почему ты молчишь?

- Оставайся дома, брат, - сказала Клара, - оставайся дома, если ты заботишься о чести нашей семьи убийством беды не поправишь. Оставайся дома, и пусть обо мне говорят все, что угодно: вряд ли обо мне можно сказать хуже, чем я заслуживаю!

Страсти всегда бушевали в душе Моубрея с неукротимой силой, но теперь он был распален вином, стремительной ездой и пережитым за игрой потрясением. Он втиснул зубы, сжал кулаки, уставился глазами в пол, как человек, принимающий ужасное решение, и еле слышно пробормотал:

- Ее убить мало!

- О нет, нет, нет! - вскричала перепуганная девушка, бросаясь к его ногам. - Не убивай меня, брат, Я желала смерти, думала о смерти, молила бога о смерти, но так ужасно сознавать, что она близка!

О, только бы не пролилась моя кровь, брат, только бы не ты ее пролил!

Говоря все это, она обнимала его колени, а взгляд ее и голос выражали беспредельный ужас. И не без основания: замок их стоял вдали от какого бы тони было жилья, брат ее был человек неистовый, безудержно вспыльчивый, да еще доведенный до отчаяния своим разорением все это, вместе взятое, делало вполне возможным, что их необычный разговор закончится каким-нибудь ужасным преступлением.

Моубрей сложил руки на груди, не разжимая кулаков, не поднимая головы, а сестра продолжала цепляться за его колени, жалобно моля пощадить ее жизнь.

- Безумная! - сказал он наконец. - Пусти меня! Кому нужна твоя никчемная жизнь? Кому важно - жива ты или мертва? Живи, если можешь, и пусть все тебя ненавидят и презирают так же сильно, как я.

Он схватил ее за плечо и одной рукой оттолкнул от себя. Когда же она поднялась с пола и снова попыталась обнять его, он вторично отбросил ее резким толчком или ударом в плечо - то, что он сделал, можно было счесть и тем и другим, - и притом с такой силой, что Клара, будучи очень слабой, снова очутилась бы на полу, если бы за ней не стоял стул, на который она упала. Он свирепо взглянул на нее, на миг сунул руку в карман, потом метнулся к окну, с силой распахнул его и высунулся наружу так далеко, что еще немного, и он бы упал.

Охваченная ужасом, но еще в большей мере удрученная его злобой, Клара продолжала взывать:

- О брат, скажи, что на самом деле ты так не думаешь! О, скажи, что ты не хотел меня ударить! Чего бы я ни заслужила, не будь моим палачом. Это не по-человечески, это противно природе - ведь нас на свете только двое!

Он не отвечал. Тут она заметила, что он все еще высовывается из окна - а оно было на втором этаже дома и выходило во двор, - и к ее страху за себя примешалось новое опасение. Робко с заплаканными глазами и поднятыми руками она подошла к разгневанному брату и опасливым, но все еще цепким движением ухватилась за полы его сюртука, словно стараясь оградить его от последствий отчаяния, которые он готов был обрушить сперва на нее, а теперь на себя.

Он почувствовал, что сестра схватила его за край одежды, и, сердито обернувшись, сурово спросил, что ей нужно.

- Ничего, - ответила она, выпуская из рук полу сюртука, - но скажи мне, кого это ты высматривал там?

- Самого дьявола! - запальчиво воскликнул Моубрей. Затем он откинул голову назад и взял ее за руку. - Клянусь душой, Клара, если рассказы о таких вещах правдивы, то это истинная правда. Он только что стоял рядом со мною и нашептывал мне, чтобы я убил тебя. Иначе откуда бы возникла у меня мысль о моем охотничьем ноже? Да, ей-богу, о нем, и сейчас, в эту минуту, я еще сжимаю его рукоятку. Мне сдается, что я вижу, как дьявол улетает прочь, как он летит над лесом, над скалой, над озером, бросая на воду багрово-красный адский отблеск своих драконьих крыл! Клянусь душой, я не верю, что это игра воображения! Не могу отогнать от себя мысль, что мной владел злой дух, что я находился во власти адского наваждения! Но он исчез, туда ему и дорога отправляйся вслед за ним и ты, услужливое орудие зла!

Он вынул из кармана правую руку, в которой все это время зажат был его охотничий нож, и при последних словах швырнул его во двор. Затем, с каким-то печальным и торжественным спокойствием закрыв окно, он за руку подвел сестру, едва передвигавшую ноги, к креслу, где она обычно сидела.

- Клара, - сказал он после краткого мрачного молчания, - мы должны хладнокровно и тщательно обдумать, что нам предпринять. Если мы не откажемся от игры, нам еще может выпасть удача. Пятно, которого не видно, как бы не существует скрытый позор - не настоящий позор. Слышишь ты меня, несчастная? - внезапно и сурово повысил он голос.

- Да, брат, я слушаю тебя, брат, - торопливо ответила она, боясь, что даже малейшая задержка с ответом может снова пробудить в нем неукротимую ярость.

- Так вот что надлежит сделать, - сказал он. - Ты должна выйти замуж за этого Этерингтона - это неотвратимо, Клара. Не тебе жаловаться на то, что сделали неизбежным твоя порочность и безрассудство.

- Но, брат... - дрожа, произнесла девушка.

- Молчи. Я знаю все, что ты скажешь. Ты его не любишь? Я люблю его не больше, чем ты. Более того - он тоже тебя не любит. Если бы у него была любовь к тебе, я, может быть, постеснялся бы отдать ему тебя после твоего признания. Но ты должна выйти за него, Клара, хотя бы из ненависти, или ради своей семьи, или ради чего угодно. Ты должна выйти за него и выйдешь.

- Брат, милый брат, одно только слово!..

- Не для отказа, не для уговоров - время для этого прошло, - ответил Моубрей. - Когда я думал, что ты такова, какой считал тебя еще утром, я мог давать тебе советы, но не властен был принуждать тебя. Но раз тобою запятнана честь нашей семьи, было бы только справедливо скрыть по возможности этот позор. И он будет скрыт любой ценой, даже если бы потребовалось продать тебя в рабство.

- Ты делаешь еще хуже, ты поступаешь со мной еще жесточе. Рабыню на торгу мог бы купить добрый господин, ты же лишаешь меня и этой возможности - ты выдаешь меня за человека, который...

- Не бойся его, не ожидай от него зла, на какое бы зло он ни был способен, - сказал брат. - Я знаю, из каких побуждений он женится. И когда, подчинившись мне в этом, ты вновь обретешь брата, пусть Этерингтон лучше сам собственными зубами сорвет себе все мясо с костей, чем доставит тебе хоть малейшую неприятность. Ей-богу, я злобно ненавижу его - он во всем меня превзошел, и нахожу даже некоторое утешение в том, что он не обретет в тебе то совершенство, каким я тебя считал! Даже падшая, ты для него еще слишком хороша.

Несколько осмелев от его более мягкого и даже почти ласкового тона, Клара не удержалась и сказала, хотя едва слышно:

- Я надеюсь, что этого не будет, надеюсь, что он ценит свое положение, честь и благополучие слишком высоко, чтобы разделить их со мною.

- Пусть он выразит такие сомнения вслух, если только посмеет, - сказал Моубрей. - Но он не осмелится колебаться он знает, что отказаться от женитьбы на тебе - означает для него подписать в тот же миг смертный приговор самому себе, или мне, или нам обоим. Да и расчеты его из тех, от которых не отказываются из-за одной чрезмерной щепетильности. Поэтому, Клара, не лелей в сердце мысль, что для тебя есть возможность избежать этого брака. Он уже записан в книге судеб. Поклянись, что ты не поколеблешься.

- Нет, не поколеблюсь, - вымолвила она прерывающимся голосом - так страшно ей стало, что его снова может охватить приступ прежней неукротимой ярости.

- Никаких возражений - даже шепотом, даже намеком! Подчинись своей участи, ибо она неизбежна.

- Я подчиняюсь, - все тем же дрожащим голосом ответила Клара.

- А я, - объявил он, - избавлю тебя, по крайней мере сейчас, а может быть, и навсегда, от расспросов о том, в чем ты призналась. Слухи о твоем неблаговидном поведении доходили до меня и тогда, когда я был в Англии. Но кто из тех, кто ежедневно наблюдал тебя и на чьих глазах протекала в последние годы твоя жизнь, мог бы им поверить? Обо всем этом я буду сейчас молчать и, может быть, вообще никогда не заговорю, если, конечно, ты не вздумаешь перечить моей воле или уклоняться от участи, которую обстоятельства сделали неизбежной. А теперь - время уже позднее. Иди, Клара, спать и обо всем, что я тебе сказал, думай как о чем-то вынужденном необходимостью, а не моим личным желанием.

Он протянул руку, и она не без некоторого колебания и страха вложила в нее свою дрожащую ладонь. Так, с сумрачной торжественностью, словно на похоронах, он провел сестру через всю галерею, увешанную семейными портретами, в конце которой находилась комната Клары. Луна, проглянувшая в этот миг сквозь плотную пелену туч, предвещающих непогоду, озарила двух последних отпрысков древнего рода, которые рука об руку неслышно скользили, скорее как тени усопших, чем как два живых человека, через холл, мимо портретов, на которых изображены были их предки. Одни и те же мысли владели ими обоими, но, бросая беглый взгляд на поблекшие от времени изображения, ни он, ни она не решились произнести вслух: "Эти люди и предвидеть не могли, какое несчастье постигнет их дом!" У дверей спальни Моубрей выпустил руку сестры и сказал:

- Клара, сегодня перед сном тебе следовало бы поблагодарить бога за то, что он спас тебя от страшной опасности, а меня - от смертного греха.

- Я сделаю это, - ответила она, - непременно сделаю.

Торопливо, словно упоминание о происшедшем вновь вызвало в ней прежний страх, Клара пожелала брату доброй ночи, и едва сестра очутилась за дверью, как он услышал, что она повернула ключ в замке и вдобавок задвинула оба засова.

- Понимаю тебя, Клара, - пробормотал Моубрей сквозь зубы, услышав скрежет первого, а затем и второго засова. - Но даже если бы тебе удалось укрыться под громадой самого Бен-Невиса, тебе не избежать предназначенной судьбы. Да! - говорил он про себя, медленно и угрюмо шагая по освещенной луной галерее и не зная, что ему делать - вернуться в гостиную сестры или удалиться в свою одинокую спальню, как вдруг внимание его привлек какой-то шум во дворе.

По правде сказать, было еще не так поздно, но в Шоуз-касле гости бывали настолько редко, что если бы Моубрей не услышал стука колес во дворе, он подумал бы скорее о грабителях, чем о посетителях. Но так как - он это ясно расслышал - во двор въехал экипаж, ему сразу пришло в голову, что это наверно, лорд Этерингтон решил, несмотря на довольно позднее время, переговорить с ним о всяких слухах насчет его сестры и, может быть, заявить, что с его притязаниями на ее руку теперь покончено. Торопясь узнать даже самое худшее и так или иначе решить вопрос, Моубрей возвратился в гостиную, откуда только что вышел и где еще горел свет, и, громко позвав Патрика, который, как он слышал, о чем-то говорил с возницей, велел ему пригласить посетителя в гостиную мисс Моубрей. Но из длинного коридора и тех двух-трех ступенек, которыми он заканчивался, до Моубрея донеслись не легкие шаги молодого дворянина, а чья-то тяжкая поступь, вернее даже топот. И когда дверь открылась, перед ним предстала не изящная фигура лорда Этерингтона, а плотная, четырехугольная масса, которую являл собою мистер Перегрин Тачвуд. Глава 36 РОДИЧ

Он родственные заявил права

И родичем был признан.

"Покинутая деревня"

Удивленный описанным в конце предыдущей главы неожиданным и нежеланным появлением этого гостя, Моубрей в то же время ощутил некоторое облегчение оттого, что его решительное объяснение с лордом Этерингтоном на время откладывается. Поэтому он раздраженно, но с внутренним удовлетворением спросил, по какой причине мистер Тачвуд удостоил его своим посещением в столь поздний час.

- По необходимости, которая и дряхлую старуху заставит бегать, а не по доброй воле, могу вас заверить, - ответил Тачвуд. - Бог мой, мистер Моубрей, я предпочел бы лезть на Сен-Готардский перевал, чем с опасностью для жизни трястись в этой проклятой старой повозке по вашим дорогам, на которых вот-вот сломаешь себе шею. Знаете, кажется, придется потревожить вашего дворецкого, чтобы он принес мне чего-нибудь промочить горло. Меня одолевает такая жажда, словно я подрядился сдельно грузить уголь. Наверно, у вас имеется портер или доброе старое шотландское пиво.

Проклиная в душе нахального посетителя, Моубрей велел слуге принести вина и воды. Тачвуд смешал их в стакане, который и осушил до дна.

- Домочадцев у нас мало, - сказал хозяин, - я сам редко бываю дома и еще реже принимаю гостей, когда мне случается не выходить. Сожалею, что не могу предложить вам пива, если вы его предпочитаете.

- А как же! - молвил Тачвуд, наливая себе, однако, второй стакан хереса с водой и добавляя туда большой кусок сахара, чтобы, заметил он, предотвратить хрипоту, которую может вызвать эта ночная поездка. - Разумеется, предпочитаю, да и все предпочитают, кроме французов и всяких там денди. Извините меня, мистер Моубрей, но вам бы следовало заказать у Мио бочонок темного портера, который готовят на вывоз в колонии: он сохраняется сколько угодно времени и в любом климате. Я пил его в таких местах, где он обходился в гинею кварта, считая наценку.

- Когда я буду ожидать, что вы удостоите меня своим посещением, мистер Тачвуд, я постараюсь, чтобы у нас было все, что вам по вкусу, - ответил Моубрей. - Но сейчас вы прибыли без предупреждения, и я был бы рад узнать, с какой целью, ежели таковая имеется.

- Вот это я называю перейти к делу, - сказал мистер Тачвуд, протягивая свои толстые ноги в старомодной защитной оболочке, именуемой гамашами, так, чтобы упереться подошвами в каминную решетку. - Клянусь жизнью, в такое время года огонь - лучшее украшение дома. Беру на себя смелость подкинуть поленце. Не странное ли дело, между прочим, что в Шотландии нигде не увидишь связки хвороста? А ведь у вас тут столько мелколесья, мистер Моубрей! Удивляюсь, как это вы не найдете какого-нибудь парня из центральных графств, чтоб он научил ваших людей вязать хворост.

- Неужто вы приехали в Шоуз-касл, - несколько раздраженно спросил Моубрей, - лишь для того, чтобы посвятить меня в тайны вязания хвороста?

- Не совсем, не совсем, - ответствовал невозмутимый Тачвуд. - Но в любом деле есть правильный и не правильный путь, а сказанное мимоходом полезное слово всегда бывает к месту. Что же до моей непосредственной и главной цели, то - могу вас уверить - это дело довольно срочное, раз оно привело меня в дом, где мое появление меня самого крайне удивляет.

- Вполне разделяю ваше удивление, - серьезным тоном произнес Моубрей, заметив, что гость сделал паузу, - и вам давно уже пора рассеять его.

- Отлично, - сказал Тачвуд. - Прежде всего я должен спросить вас, слышали ли вы когда-нибудь о некоем старом джентльмене по имени Скроджи, которому пришло в то, что он, бедняга, называл своей головой, стыдиться этого имени, хотя его носили многие почтенные и уважаемые люди? Поэтому он соединил его с вашим именем - Моубрей, якобы звучащим более рыцарственно, более на нормандский лад.

- Я слышал о таком, хотя лишь совсем недавно, - ответил Моубрей. - Звался он Реджиналд Скроджи Моубрей. У меня есть основания считать несомненным его родство с нашей семьей, хоть вы и говорите об этом с насмешкой, сэр. Насколько мне известно, мистер С. Моубрей распорядился в отношении своих семейных дел таким образом, что его наследник должен был бы еще ближе - путем брачного союза - породниться с нашей семьей.

- Верно, верно, мистер Моубрей, - ответил Тачвуд. - И, ясное дело, не вам рубить корни того генеалогического древа, которое должно принести вам золотые яблоки - ха!

- Отлично, сэр, продолжайте, я вас слушаю, - сказал Моубрей.

- Может быть, до вас также дошло, что этот старый джентльмен имел сына, который охотно срубил бы сие генеалогическое древо на дрова, полагая, что Скроджи звучит не хуже, чем Моубрей, и нисколько не стремился к воображаемому дворянству, которое можно было обрести, лишь изменив свое настоящее имя и в некотором смысле отрекшись от своих настоящих родичей?

- Кажется, я слышал от лорда Этерингтона, - ответил Моубрей, - ибо все свои сведения о семье Скроджи я имею от него, что старому мистеру Скроджи не повезло с сыном, который во всем ему перечил, не желая воспользоваться ни одной из представлявшихся счастливых возможностей укрепить и приумножить процветание их дома, усвоил себе низменные вкусы, привычку к бродяжничеству и преследовал самые странные цели, за что отец и лишил его наследства.

- Совершенно верно, мистер Моубрей, - продолжал Тачвуд, - человек этот испытал на себе гнев своего отца за то, что презирал внешний блеск и мишуру, больше стремился делать деньги в качестве честного торговца, чем бросать их на ветер, как бездельник дворянин, никогда не подзывал наемный экипаж, если можно было идти пешком, и биржу предпочитал Сент-Джеймсскому парку. Короче говоря, отец лишил его наследства именно за то, что у него были все качества, нужные для того, чтобы удвоить свое имущество, а не промотать его.

- Все это, может быть, вполне соответствует действительности, мистер Тачвуд, - сказал Моубрей, - но, извините, какое отношение имеет мистер Скроджи-младший к вам или ко мне?

- К вам или ко мне? - вскричал Тачвуд, словно удивленный этим вопросом. - Ко мне-то уж он, во всяком случае, имеет большое отношение: ведь я сам и есть этот человек.

- Черт побери! - произнес Моубрей, от изумления широко раскрывая глаза. - Но как же, мистер э.., э.., ваше имя Тачвуд, П. Тачвуд - Пол, я полагаю, или Питер, судя по тому, что я прочел в книге посетителей на водах.

- Перегрин, сэр, Перегрин - такое имя дала мне при крещении мать, ибо как раз в то время, когда она рожала меня, вышел в свет "Перегрин Пикл". А мой бедный полоумный отец согласился, так как считал, что это имя благородное и родовое в семье Уиллоуби. Мне-то оно не нравится, и я всегда пишу только первую букву "П", а перед фамилией вы, может быть, заметили еще и "С", так что теперь я обозначаюсь как П. С. Тачвуд. В Сити у меня был старый приятель, большой шутник, так он всегда называл меня Постскриптум Тачвуд.

- В таком случае, - сказал Моубрей, - если вы в действительности мистер Скроджи tout court , следует предполагать, что имя Тачвуд - вымышленное?

- Как, черт возьми! - возразил мистер П. С. Тачвуд. - Вы, что же, думаете, что во всей Англии нет имени, кроме вашего, мистер Моубрей, которое могло бы на законном основании соединиться с моей фамилией Скроджи? Знайте же, что я получил имя Тачвуд, а с ним и порядочный куш денег, от некоего старца, моего крестного, которому очень понравилось, что у меня хватило ума заняться коммерцией.

- Что ж, сэр, у всякого свой вкус. Многие сочли бы за лучшее пользоваться наследственным имуществом, сохраняя отцовское имя Моубрей, вместо того чтобы нажить новое состояние, получив чужую фамилию Тачвуд.

- А кто вам сказал, что мистер Тачвуд был мне чужой? - сказал путешественник. - По-моему, он имел больше прав на сыновнее почтение с моей стороны, чем бедный старик, который на старости лет стал валять дурака, пытаясь стать джентльменом. Он был партнером моего деда в крупной фирме Тачвуд, Скроджи и Кё. Разрешите заметить вам, что торговый дом может явиться таким же переходящим из поколения в поколение наследием, как и поместье: партнеры человека - его отцы и братья, а старшего клерка можно уподобить чему-то вроде двоюродного брата.

- Я отнюдь не имел намерения обидеть вас, мистер Тачвуд Скроджи.

- Простите - Скроджи Тачвуд, - поправил старик. - Сперва идет ветка Скроджи - ведь она должна сгнить, прежде чем превратиться в трут Тачвуд - ха, ха, ха! - вы меня поняли?

"Вот уж старый чудак! - подумал Моубрей. - И говорит-то он со всем достоинством, какое человеку придают доллары. Но я буду с ним любезен, пока не выяснится, куда он гнет".

- Вы шутник, мистер Тачвуд, - продолжал он вслух. - Я только хотел сказать, что, хотя вы и не придаете значения своему родству с нашей семьей, я все же не могу забыть, что такое обстоятельство существует, и потому сердечно рад приветствовать вас в Шоуз-касле.

- Благодарю, благодарю вас, мистер Моубрей. Я был уверен, что вы правильно ко всему отнесетесь. По правде сказать, я не приехал бы навязываться вам в качестве знакомого, или родича, или тому подобного, если бы не подумал, что теперь, когда вы в беде, с вами будет легче поладить, чем с вашим отцом в дни благоденствия.

- Вы знали моего отца, сэр? - сказал Моубрей.

- Да, да, я однажды уже приезжал сюда и представлялся ему. Видел вас и вашу сестру, когда вы были еще детьми, думал тогда упомянуть вас обоих в своем завещании, прежде чем отправляться в плавание вокруг мыса Доброй Надежды. Но, бог мой, хотел бы я, чтобы мой бедняга отец видел, какой мне оказали прием! Правда, я постарался, чтобы старый джентльмен, тогдашний Моубрей Сент-Ронан, не пронюхал про денежные мешки - может быть, он стал бы от этого любезнее. Дня два-три все шло более или менее сносно, пока мне не намекнули, что занятая мною комната понадобится хозяевам, которые ожидают прибытия герцога Черт-Знает-Там-Какого, и что моя кровать предназначена его камердинеру. "Пропади пропадом все благородные родственники!" - сказал я себе, тотчас же отправился во второе кругосветное путешествие и забыл и думать о Моубреях они вспомнились мне только с год назад.

- Что же напомнило вам о нас?

- А вот что, - сказал Тачвуд. - Я на некоторое время обосновался в Смирне (я ведь зарабатываю деньги, где мне вздумается: я и здесь уже обделал одно небольшое дельце), и вот, находясь в Смирне, как я уже говорил, мне довелось завести знакомство с Фрэнсисом Тиррелом.

- Незаконным братом лорда Этерингтона? - спросил Моубрей.

- Да, все его считают таковым, но, между прочим, он, по-видимому, и есть настоящий лорд Этерингтон, а тот красавчик - как раз побочный сын.

- Черт побери! Вы меня удивляете, мистер Тачвуд.

- Не сомневаюсь, что удивил, не сомневаюсь. Честное слово, я и сам иногда удивляюсь, какой оборот принимают вещи в этом мире. Тем не менее сомнений тут быть не может - доказательства лежат в несгораемом ящике нашего торгового дома в Лондоне. Они были сданы туда на хранение старым графом: он еще задолго до смерти раскаялся в подлости, учиненной им с мисс Мартиньи, но у него все не хватало мужества восстановить в правах законного сына, а там уж могильщик отправил его в последнее убежище.

- Милостивый боже, сэр! - вскричал Моубрей. - Неужто вы все время знали, что я вот-вот отдам свою единственную сестру в жены обманщику?

- А какое мне было до всего этого дело, мистер Моубрей? - ответил Тачвуд. - Вы бы весьма разгневались, заподозри кто-нибудь, что вы недостаточно проницательны, чтобы как следует позаботиться о самом себе и о своей сестре. К тому же лорд Этерингтон, как он там ни плох в других отношениях, до самого последнего времени отнюдь не был обманщиком, а если и был, то невольным, ибо он только занимал положение, предоставленное ему отцом. И должен сказать, что когда, возвратившись в Англию, я узнал, что он отправился сюда с целью, как мне казалось, свататься к вашей сестре, я, по правде говоря, счел, что разумнее он и поступить не может. Сами посудите: разве бедный парень, которому предстоит распроститься с титулом и богатством, не вправе взять от своего положения лучшее, что оно еще может ему дать? И если, последние дни нося свой титул, он женится на красотке и тем самым станет обладателем неттлвудского поместья - что тут худого? Это очень хороший способ смягчить удар от падения.

- Для него, конечно, очень хороший и очень удобный, но позвольте вас спросить, сэр, а как будет с честью моей семьи?

- Ну, а мне-то какое дело до чести вашей семьи? - сказал Тачвуд. - Или я должен был заботиться о ней, потому что из-за нее лишился наследства? И будь этот Этерингтон или Балмер порядочным человеком, я не стал бы вмешиваться в это дело, даже если бы все на свете Моубрей, когда-либо щеголявшие в тонких сукнах, погибли под развалинами Иерихона.

- Очень вам обязан! - с возмущением вскричал Моубрей.

- Больше, чем предполагаете, - ответил Тачвуд. - Правда, я считал, что этот Балмер, даже объявленный незаконным сыном, мог быть вполне подходящей партией для вашей сестры, принимая во внимание, какое поместье оба они получали в приданое. Но теперь, когда я обнаружил, что он негодяй, во всех отношениях негодяй, я не хочу, чтобы приличная девушка выходила за него замуж, даже если он получит вместо Неттлвуда все йоркширское графство. Вот я и явился раскрыть вам глаза.

От необычного известия, столь внезапно сообщенного Тачвудом, голова у Моубрея пошла кругом, как у человека, обнаружившего, что он стоит на краю пропасти. Тачвуд заметил это смятение и со свойственной ему скромностью решил, что это гений его произвел столь сильное впечатление на Моубрея.

- Выпейте-ка стакан вина, мистер Моубрей, - сказал он с благодушным самодовольством, - стакан старого хереса, ничто так не проясняет ум и не опасайтесь меня, хоть я и явился к вам столь внезапно и со столь ошеломительными известиями: вы найдете во мне обыкновенного, простого, среднего человека, у которого, как и у всех, есть свои недостатки, который тоже делает ошибки. Признаюсь, что жизненный опыт, почерпнутый в путешествиях, частенько побуждает меня к навязчивости, но лишь потому, что я всякое дело сделаю лучше любого другого и мне нравится, когда на меня дивятся. Такая уж моя повадка. Но, в общем, я u o diale , как говорят французы. Вот и сейчас я сделал четыреста - пятьсот миль и явился в эти места, чтобы тихо и спокойно привести в порядок все ваши делишки как раз тогда, когда вы считаете, что все находится в отчаяннейшем положении.

- Благодарю вас за добрые намерения, - сказал Моубрей, - но не могу не заметить, что они оказались бы гораздо более действенными, если бы вы меньше хитрили со мной и откровенно сообщили все, что вам известно о лорде Этерингтоне. Теперь же все зашло слишком далеко. Я обещал ему мою сестру в жены, я принял на себя ряд личных обязательств в отношении его, да есть и другие причины, которые, боюсь, заставят меня сдержать данное этому человеку слово - граф он или не граф.

- Как! - вскричал Тачвуд. - Вы отдадите свою сестру низкому негодяю, способному ограбить почтовую контору и убить родного брата лишь потому, что проиграли ему пустяковую сумму денег? Вы допустите, чтобы он торжествовал, потому что он не только обманщик, но к тому же ловкий игрок? Ну и хороши же вы, мистер Моубрей Сент-Ронан. Вы просто-напросто один из блаженных барашков, которых отправляют на пастбище обрастать шерстью и которые возвращаются домой начисто остриженными. Черт возьми, вы воображали себя мельничным жерновом, а оказываетесь мешком зерна вы пустились в полет, как сокол, а возвращаетесь голубем вы скалили зубы на филистимлян, а они их вырвали у вас до последнего!

- Все это очень остроумно, мистер Тачвуд, - возразил Моубрей, - но никакими острыми словами не выплатить этому Этерингтону, или как бы он там ни звался, тех многих сотен, которые я ему проиграл.

- Ну, значит, богатство должно сделать то, чего не может остроумие, - сказал старик Тачвуд. - Я должен за вас заплатить, вот и все. Послушайте-ка, сэр, я недаром хожу пешком по земле: если я трудился, то и собрал жатву и теперь скажу, как одно лицо в старинной пьесе:

Мне хватит: я могу свой нрав потешить.

Между старым П. С. Тачвудом и его причудой никакие сотни, даже тысячи преграды не поставят. А моя причуда состоит сейчас в том, чтобы сделать из вас, мистер Моубрей Сент-Ронан, свободного человека, свободного, как дикарь в лесу. Почему это вы напустили на себя такой суровый вид, молодой человек? Я полагаю, что вы все же не осел, способный вообразить, будто его достоинство унижено тем, что плебей Скроджи приходит на помощь столь устрашающе благородной древней фамилии Моубреев.

- Разумеется, я не такой дурак, - ответил Моубрей, по-прежнему не поднимая глаз, - чтобы отвергнуть помощь, являющуюся для меня тем, что для утопающего - брошенная ему веревка, но тут есть одно обстоятельство... - он оборвал свою речь и залпом осушил стакан вина, - обстоятельство, упоминать о котором мне крайне тягостно... Но вы, кажется, явились ко мне как друг, и лучше всего я могу доказать свое доверие вам как другу, если скажу, что речи, которые леди Пенелопа Пенфезер вела о моей сестре, свидетельствуют о том, что Кларе пришло время упорядочить свое положение. И добавлю, что весьма опасаюсь, как бы разрыв отношений моей сестры с этим человеком не повредил сильнейшим образом ее доброй славе. Они получат Неттлвуд, а жить смогут раздельно: он предложил, что примет соответствующие меры в самый день свадьбы. Положение замужней женщины поставит ее выше всяких сплетен и спасет от нужды, от которой - должен с горестью признать это - я в скором времени уже не буду в состоянии ее избавить.

- Позор! Позор! Позор! - вскричал Тачвуд и заговорил еще резче и быстрее, чем обычно. - Неужто вы можете отдать свою плоть и кровь человеку вроде этого Балмера даже теперь, когда вы знаете, что он за птица, только потому, что озлобленная старая дева распространяет сплетни о вашей сестре? Не больно вы уважаете высокочтимое имя Моубреев! Знай мой бедный, старый простоватый родитель, на что готовы пойти носители этих двух звучных слогов лишь ради того, чтобы обеспечить себе кусок хлеба, он поставил бы благородных Моубреев не выше смиренных Скроджи. Полагаю, что и молодая особа такая же.., так же торопится выйти замуж за кого попало?

- Простите, мистер Тачвуд, - ответил Моубрей, - истинные чувства моей сестры совершенно противоположны тому, что вы ей приписываете, и настолько, что мы с ней сейчас расстались почти в ссоре из-за того, что я поддерживаю домогательства этого господина. Бог свидетель однако, что я так поступил лишь потому, что не видел иного выхода из крайне неприятного положения. Но поскольку вы расположены, сэр, вмешаться в это дело и помочь мне выпутаться из крайне сложных обстоятельств, которые, готов признать, еще усложнились из-за моей опрометчивости, я готов все передать в ваши руки, как если бы вы были моим отцом, вставшим из могилы. Все же не могу не выразить удивления, что вы так хорошо осведомлены обо всех этих делах.

- Разумные речи, молодой человек! - одобрил путешественник. - Что же касается моей осведомленности, то я уже довольно давно знаю о кознях этого господина Балмера так подробно, словно находился подле него, когда он выкидывал свои подлые штуки с вашей семьей. Сейчас вы, наверно, и не подозреваете, - продолжал он конфиденциальным тоном, - что событие, которого вы еще так недавно желали, в известном смысле состоялось уже раньше и что брачный обряд между вашей сестрой и человеком, именующимся лордом Этерингтоном, уже имел место?

- Берегитесь, сэр! - запальчиво вскричал Моубрей. - Не злоупотребляйте моим благодушием - это не предмет для дерзких шуток, место и время для них тоже неподходящие.

- Я говорю вполне серьезно, и это такая же правда, как то, что я питаюсь хлебом насущным, - возразил Тачвуд. - Обряд совершил мистер Каргил, и имеются два живых свидетеля, которые слышали, как были произнесены слова: "Я, Клара, беру тебя, Фрэнсиса", или же другие соответствующие слова, принятые шотландской церковью вместо этой священной формулы.

- Это невозможно, - объявил Моубрей. - Каргил не осмелился бы сделать такую вещь: совершить тайно то, о чем вы говорите, значило бы для него лишиться прихода. Ставлю свою душу против лошадиной подковы, что это выдумка. А вы являетесь, сэр, ко мне, когда семью нашу постигло бедствие, с россказнями, в которых не больше истины, чем в алкоране.

- В алкоране (или, точнее, в коране, ибо "ал" - грамматический член) имеются кое-какие бесспорные истины но дело сейчас не в этом. Мне придется изумить вас еще больше. То, что ваша сестра вступила в брак с этим самым Балмером, присвоившим титул лорда Этерингтона, - истинная правда. Но правда и то, что брак этот не стоит и мараведиса, ибо она в тот миг думала, что сочетается с другим лицом, одним словом - с Фрэнсисом Тиррелом, который и является тем, за кого выдает себя Балмер, - дворянином с высоким положением и богатством.

- Я не могу уразуметь во всем этом ни единого слова, - сказал Моубрей. - Сейчас же пойду к сестре и спрошу у нее, есть ли хоть капля правды и этой необыкновенной истории.

- Не уходите, - сказал Тачвуд, удерживая его. - Я объясню вам решительно все. А чтобы несколько успокоить вас, скажу сразу, что Каргил согласился совершить брачный обряд лишь потому, что вашу сестру оклеветали, уверив его, что брак - единственная возможность спасти ее репутацию. И я лично уверен, что в основе сплетен, распускаемых леди Пенелопой, лежат только отголоски этих клеветнических слухов.

- Если бы я мог так думать, - сказал Моубрей, - если бы я мог думать, что это правда - а ведь тут не трудно было бы усмотреть причину странного поведения моей сестры, - если бы иметь право считать, что это верно, я пал бы ниц перед вами, как перед ангелом божьим!