Чтение 18–й страницы книги ~Заказ~

В лесу снова становилось сумрачно. Яркие краски дня постепенно поблекли. Ветер стих. Кое-где громко раздавался стрекот ранних сверчков.

Старый конь незаметно для себя добрался до лесной опушки. Деревья стали редеть. Появилось больше просветов. Паффи остановился в кустарнике у дороги, где росла густая трава, и стал ее рвать. Есть-то все-таки надо...

Когда издали послышался звук мотора, он вскинул было голову: "Это они! Это они вернулись! За мной!.."

Вскоре из-за отлогого холма в самом деле появилась машина. Но люди, ехавшие в ней, не заметили Паффи. Большой белый джип свернул на пересекающую дорогу, тянувшуюся вдоль опушки, и с бесшабашной скоростью улетел куда-то налево.

Конь знал: машины иногда останавливаются там, где можно найти других лошадей и людей. Что, если ему наконец повезет?.. Паффи без сожаления оставил траву: не больно-то и хотелось! Там, куда он придет, ему уж верно дадут что-нибудь повкуснее!.. Приободрившийся конь трусцой пересек луг, вышел на дорогу и решительно отправился вслед за машиной. Дорога была хорошая, наезженная. Быть может, если бежать по ней достаточно долго, он снова окажется в знакомых местах?.. Потом справа открылось большое поле, засеянное рожью. Ветер гонял по нему тяжелые мягкие волны. А слева по-прежнему высились и шумели могучие сосны, и над ними, чуть только не цепляя вершины, навстречу коню быстро плыли низкие облака. Последние лучи солнца окрашивали их снизу в холодный малиновый цвет. За полем, за полосой густого кустарника, снова блеснула вода - то же озеро, что накануне, только с другой стороны.

Ветер, несший облака, первым сообщил Паффи, что он наконец-то шел куда надо. Дорога сделала очередной поворот, и чуть изменившееся течение воздуха одарило коня целой радугой запахов. Пахло жильем!.. Человеческим жильем!.. И...

Обоняния Паффи коснулся знакомый, желанный, родной запах конюшни.

Конечно, это была совсем другая конюшня, не та, где он прожил последний год. Уж ее-то он ни с чем бы не спутал. Но тем не менее... Какая удача!

Конь поднял голову и призывно заржал.

Ему никто не ответил. Собратья были еще далеко.

То рысцой, то широким шагом конь заторопился туда, куда звал его запах. И скоро увидел то, что искал. Дорога пересекла журчащий ручей, поднялась в гору... Там, где лес немного отступал в глубину, распахиваясь большой зеленой поляной, от дороги отделялся недавно устроенный съезд. Он вел к двухэтажному особнячку, окруженному сплошным высоким забором.

Конский дух исходил оттуда, из-за ограды. Запахи бензина, какой-то смолы и свежей строительной химии, приправленные ароматом дорогого парфюма, почти заглушали его. Но ошибиться было нельзя!..

Паффи повернул к воротам не сразу. Стоя на перекрестке, он долго вбирал воздух расширенными, трепещущими ноздрями...

Все правильно! Здесь живут люди! И вместе с ними - лошади! Он к ним все же добрался. Больше не будет бесцельных блужданий по незнакомому лесу и промозглых ночевок, когда от страха и одиночества невозможно уснуть! Сейчас его приласкают, поставят в денник, накормят овсом... Разве могут люди, у которых живут лошади, прогнать его от ворот?..

Конь подошел к плотно сомкнутым створкам. Над ними была установлена видеокамера, но она даже не шевельнулась. Электронный глаз казался ослепшим.

Старый конь стоял и ждал, принюхиваясь и прислушиваясь.

Тишина...

Он поднял голову и снова позвал,

В ответ раздалось короткое ржание. И все! Опять тишина!..

Люди в доме были - для Паффи это не подлежало сомнению. В воздухе еще витал запах только что проехавшего автомобиля. Но круглый глаз над воротами по-прежнему оставался слепым, и никто не спешил открывать тяжелые створки, чтобы дать усталому коню покой и приют...

Только собратья из-за забора еще раз окликнули его ржанием - приглушенным, поглощенным толстыми бревенчатыми стенами конюшни.

Паффи не ответил. Он сделал несколько шагов вдоль ограды, потом вернулся к воротам. Видеокамера не шелохнулась. И тут...

Где-то внутри громко хлопнула дверь!

Конь так и напрягся, насторожив уши: "Это за мной!"

Но это шли не за ним. Человеческие голоса звучали возбужденно, хрипло и зло. Дело у них подвигалось явно не к примирению.

Люди о чем-то ожесточенно спорили, перебивая друг друга и без конца срываясь на крик. Конь знал: от людей с такими голосами добра ждать не приходится. Как от жеребцов, когда, заложив уши, они скалят зубы и яростно показывают белки глаз. Паффи замер возле ворот, не решаясь уйти и боясь угодить кому-нибудь под горячую руку, как вдруг...

Словно щелчок бича разорвал воздух!..

Конь от неожиданности шарахнулся и присел на задние ноги...

Невидимый бич продолжал хлестать воздух - ЕЩ‚!.. ЕЩ‚!!!

Паффи сорвался с места и, не помня себя от страха, галопом кинулся к лесу. Позади басовито загрохотала очередь. Разбитые стекла откликнулись жалобным звоном... И вновь длинно, громко, зловеще говорил автомат, и лесное эхо множило его грохот. Звуки выстрелов метались между деревьями, заглушив чей-то стон, раздавшийся из-за забора...

Конь был уже на опушке, когда стрельба наконец стихла. Он замедлил бег, потом остановился.

Тишина... Стихли абсолютно все звуки... Даже сосны перестали шуметь...

Паффи оглянулся, опасливо вслушиваясь... Тишина... И вдруг снова сухой щелчок! Лес тут же подхватил его и понес по кронам деревьев. Конь вздрогнул и беспокойно закрутил головой. Ему неоткуда было знать, что такое "контрольный выстрел" и зачем его делают. Он и так понимал - возвращаться к воротам определенно не стоило...

Взревел мощный мотор, белый джип выкатился наружу, промчался, завихрив облако пыли, по дороге и исчез где-то за полем...

Паффи проводил его взглядом... И ПОЧУВСТВОВАЛ В ВОЗДУХЕ ЗАПАХ ГАРИ! Из-за ограды рос в небо столб багрово-черного дыма!

Конь в панике бросился на дорогу и помчался по ней не разбирая куда - лишь бы подальше, подальше от этого ужасного места! Он не видел, как над крышей особняка появились языки пламени, как в ревущем огне начала с треском лопаться новенькая черепица... Он скакал и не слышал, как в бревенчатой конюшенке ржали и бились в своих денниках две лошади. Непосредственная опасность им не грозила, но ядовитый запах дыма, заползавшего в щели под дверью, пугал до безумия. Паффи мчался по песчаной дороге, как в свои лучшие ипподромные дни. Знаменитый мах, которым славилась его порода, уносил чистокровного скакуна все дальше и дальше...

Ему казалось - он несся галопом целую вечность. На самом деле возраст очень скоро дал о себе знать. Когда огненные отсветы перестали гулять по древесным стволам, Паффи зарысил, а потом вовсе пошел шагом, тяжело нося боками и отдуваясь. Остановиться он просто не мог: страх подгонял лучше хлыста. Так и брел он один пустынной дорогой, через посеревшее в сумерках поле...

Ветер усиливался. Его порывы возвещали близость еще не пролившегося дождя. Паффи долго и жадно дышал сырой свежестью и даже не сразу сообразил, что ветер опять принес запах человеческого жилья.

Он устало остановился...

Теперь пахло совсем по-другому. Почти как когда-то на хуторе - коровами, силосом... Попахивало и дымком, но это был совсем другой дым. Его, теплого, домашнего, безопасного, не следовало пугаться. Паффи и не испугался. Но и не обрадовался. Просто стоял, настороженно нюхая воздух...

- Женился ковбой, - рассказывала Любаша. - И прожил с супругой шестьдесят лет, не поссорившись ни единого разу. Журналисты, конечно, разнюхали, примчались интервью брать...

Аня и Сергей сидели в веткабинете, дожидаясь, успешно ли кончится "операция "Кровь"". Аня сохраняла видимость спокойствия, только пятки кроссовок отбивали по "мраморному" линолеуму мелкую дробь. На коленях у нее лежал портфель Панаморева. Сергей грыз ногти. Такой привычки у него не было даже в детстве.

- ...И жена ковбоя им говорит: "Когда мы с Джо обвенчались, мы поехали к нему на ранчо на его пегой кобыле, и на середине дороги лошадь упала. "Ну-ка, вставай! - сказал Джо.- Считаю до трех! Раз! Два!.. Три!.." Вытащил револьвер и застрелил лошадь. "Джо, - спросила я, - зачем ты застрелил бедное животное?" - "Раз!.." - сказал мой молодой муж. С тех пор прошло шестьдесят лет..."

Двое ветврачей, парень и девушка, только что сдавшие дежурство и оставшиеся подождать Марину, переглянулись и дружно расхохотались, причем парень направил в потолок воображаемый кольт и сказал "Бах!", а девушка покраснела и ткнула его в бок кулачком. У них лежало заявление в загсе, и до свадьбы, на которую Аня с Любашей, естественно, были приглашены, оставалась неделя.

Аня выдавила смешок. Сергей смотрел на рассказчицу с плохо скрываемым раздражением. Для него ничего не было хуже, чем вот так сидеть в неизвестности. И ждать, понятия не имея, скоро ли все завершится. Когда ждешь, постепенно начинает казаться: лучше уж какой угодно исход, только бы это кончилось. Правда, бывает и так, что потом с тоской вспоминаешь: ведь вот сидел - и НЕ ЗНАЛ, и еще оставалась надежда, что будет все хорошо...

Он только собрался попросить у Ани сигарету, когда в коридоре прозвучали стремительные шаги и дверь кабинета распахнулась настежь, стукнув о стену. Марина, по обыкновению, ворвалась с неотвратимостью и напором торнадо.

- Ни те жить, ни те помереть не дадут спокойно!.. - пожаловалась она громогласно. - Вот что значит - рядом живу!.. Все, блин, достали! Переезжаю!!! Мало того, что из дому не в смену высвистали, - коня им, понимаешь, особенного только я смогу уколоть...- Она приподняла салфетку, скомканную на блюде для бутербродов, и разочарованно протянула: - ...Так еще и пожрать, ироды, не оставили...

При появлении девушки Сергей вскочил на ноги, благополучно забыв о конспирации, о том, что Марина была не в курсе происходившего и посвящать ее они не собирались. Он бы, наверное, не сдержался и задал ей кучу совершенно лишних вопросов, но, к счастью, Марина ответила на самый главный из них еще прежде, чем он успел даже открыть рот. Сережа опомнился и почти рухнул обратно в кожаные объятия дивана, чувствуя, что расплывается в идиотски-блаженной улыбке. Господи, как хорошо!.. Через считанные часы кровь Заказа уже будет в Москве, в лаборатории иммуногенетики. Туда же - хвала компьютерной связи! - вовремя придут, если еще не пришли, нужные данные из завода. И, наверное, не далее как завтра к обеду...

Сергей настолько живо представил себе двухметровых омоновцев, занимающих под водительством Антона Григорьевича позиции кругом Кузиного денника... и очкастого шведа, удирающего по проходу... вот Нильхедена догоняют, безжалостно сбивают с ног и распластывают, точно в криминальной хронике, по полу... он пытается отбиваться, что-то кричит... Но омоновцы неумолимы и неподкупны, и на запястьях вора защелкиваются наручники, а сам Сергей уже внутри денника, уже обнимает и гладит медленно оживающего коня: "Все в порядке, малыш... Теперь поедем домой..."

Панаморев вошел в веткабинет, отстав от Марины на два шага. Он сразу посмотрел на Аню с Сергеем и едва заметно кивнул, и Сергей мысленно взвыл от восторга, столь же мысленно пробив головой потолок. И спохватился: "Тьфу, тьфу, тьфу, чтобы не сглазить..."

Аня вернула портфель:

- Пожалуйста, Антон Гри... Антон. Все пломбы в целости...

- Спасибо, - улыбнулся Панама.

- Как там... - Сергей чуть не выговорил "Заказ", но вовремя прикусил язык.

Панама понял его и тихо ответил:

- В порядке. Тебе привет просил передать...

У Сергея внезапно перехватило дыхание, но расчувствоваться он попросту не успел.

- А теперь, - снимая халат, по-прежнему напористо и громогласно распорядилась Марина, - на раз-два все дружно встаем и валим ко мне. Надо же, в самом деле, отметить! Аня, тебя с твоим парнем тоже касается...

Аню и особенно Сергея уговаривать не потребовалось. Аня только спросила:

- А что, если не секрет, отмечаем?

- "Но чтоб кочан с ушами был, вовек не видел я!.." - возмутилась Марина.- Это у тебя девичья память или уже маразм? Гуталину ж нонеча ровно три годика!..

Аня только хлопнула себя по лбу: действительно, У бездетной и незамужней Марины день рождения любимого кота был чуть не главным событием в календаре. Между тем за спиной рослой хирургини возникла маленькая Любаша и, приподнявшись на цыпочки, что-то шепнула в ухо подруге, Марина отреагировала немедленно:

- А вы, господин мэрский представитель, не желаете разделить с нами наше скромное?..

Панама, никак не ждавший приглашения и уже занятый какими-то вполне отвлеченными мыслями, собрался было отрицательно покачать головой, но в последний миг решил: а почему, собственно, нет?.. В гостинице "Россия" его ждал обещанный номер, но казенные апартаменты - сколько же он их повидал! - были наверняка еще неуютней холостяцкой комнаты в Сайске. Здесь его не ждал уже вовсе никто. Ни соседки, ни кошка Анжелка...

И Антон услышал собственный голос, благодарно ответивший:

- Спасибо. С удовольствием присоединюсь...

До Марининого дома в самом деле было пять минут хода сквозь лабиринты переулков и дворов, которыми так богата Петроградская сторона. "Нормальные" магазины ввиду позднего часа успели закрыться, круглосуточного, где можно было бы купить все необходимое для вечеринки, на пути следования не наблюдалось, но возле метро все еще работали ларьки.

- И какой же тут у вас самый интересный и вкусный?.. - тотчас атаковала Марина девушку-продавщицу, торговавшую тортами. - "Белая ночь"? И к ней еще "Черного принца", пожалуйста...

У Сергея в руках уже позвякивала авоська с "Алазанской долиной" и "Монастырской избой". Любаша в соседнем ларьке выбирала яблоки и лимоны.

Отоварившись, все дружно двинулись выбирать подарок для Гуталина - благо без "Зоотоваров" в наши дни не обходится ни одна уважающая себя торговая точка.

Соответствующая витринка была сплошь заставлена яркими коробками, консервными банками и пакетами, и на всех этикетках облизывались разношерстные коты - один другого счастливей.

- Ваша киска купила бы "Вискас",- робко высказался Сергей. И был дружно подвергнут ветврачами остракизму: "Специальные добавки, чтобы потом только этот и требовала... Мочекаменная болезнь... вот случай был... катетер... сорок шесть уколов... еле выходили..."

Сергей пристыженно промолчал. У него дома имелся полудикий разбойник, который гулял в основном сам по себе, а уж если удостаивал номинальных хозяев своим посещением, то лопал что давали. Щи так щи, кашу так кашу...

- Может, котиного туалета мешочек?.. - неожиданно подал голос Панама. Марина ответила с законной гордостью:

- Мой в унитаз ходит!

После долгих споров остановились на пупырчатой рукавице для чесания. Плюс коробочка витаминов. Компания уже двинулась дальше, когда Антон Григорьевич вернулся к ларьку и купил еще упаковку таких же. Анжелке...

Марина занимала комнату в большой старой коммунальной квартире с ветвистым и извилистым коридором, заблудиться в котором, как скоро убедился Панама, было проще пареной репы. Марина утверждала, что до революции ее предки были хозяевами всей этой квартиры ("Князь Путятин..." - немедленно вспомнил Сергей). Теперь от былых владений осталась комната рядом с прихожей, напротив ванной и туалета. "Ну и что, что все мимо меня, зато мне близко!" - жизнерадостно заявила Марина.

Из комнаты раздавалось приглушенное мяуканье: кот Гуталин явно соскучился. Марина отперла дверь, и он выскочил тереться в ногах - большой, состоящий, кажется, из всех мыслимых оттенков серого Цвета и пушистый до такой степени, что лапки казались непропорционально короткими. Родился он угольно-черным; позже, линяя, изменил масть, так не переименовывать же?.. Нашествие малознакомых гостей ничуть не смущало его. Марина подхватила любимца, чмокнула его в мордочку и устремилась внутрь комнаты, командуя на ходу:

- Мужики, столы раздвигать не отвыкли? Штопор в буфете, чашки тоже, рюмки где-то, вверху... Любаша, найдешь? Аня, на тебе чайник...

Панама сгрузил со стола на подоконник большую пачку ветеринарных журналов и с любопытством оглядел комнату. Пятиметровый - хоть антресоли устраивай - потолок, красивая и щедрая лепка на стыке со стенами... Эти последние, кстати, были оклеены "моющимися обоями" советских времен - картами всяческих стран на полиэтиленовой пленке. Дешево, познавательно и сердито. В одном из углов красовался большой, выложенный изразцами камин. Теперь его дымоход, надо думать, был наглухо замурован, но раньше камин действовал: старинные паркетины хранили следы знакомства с огнем. "Ничего, - подумал Панама. - Вот закупит квартиру какой-нибудь новый русский... И, если не совсем дурак, вместо евроремонта все восстановит... Будет сидеть, полешки подкидывать..."

В целом комната производила впечатление, далекое от будуарного. Диван, письменный стол, полки с книгами... фотографии на стенах. На одной из них, к некоторому удивлению Антона, сама Марина мчалась галопом на мощном, ей под стать, гнедом пыш-нохвостом коне. Все вместе напоминало Медного всадника, удравшего с постамента на площади Декабристов. Другие фотографии Антон рассмотреть не успел. На тумбочке в углу зафыркал электрический самовар, и Марина занесла над "Черным принцем" громадный зубчатый нож:

- Народы!.. За стол!..

За столом Панама самым естественным образом оказался между двумя дамами - Мариной и Любой. Он подкладывал девушкам торт, подливал вина, слушал шутки и смех и... казалось, вспоминал нечто давно и прочно забытое. С тех пор как проруха-судьба занесла его в Сайск, он ни разу не ходил в гости.

И к себе не приглашал никого. И вообще старался особо не сближаться с людьми - чтобы меньше боли было потом, когда их придется так или иначе терять... И вот вам пожалуйста! Антон Григорьевич, ты ли это? Пьешь "Монастырскую избу", травишь анекдоты и ухаживаешь за девушками. В далеком чужом городе, в абсолютно незнакомой квартире, с людьми, которых впервые увидел несколько часов назад...

Антон усмехнулся собственным мыслям. Был ли это тот же самый психологический эффект, который заставляет людей откровенничать в поездах, рассказывая случайным попутчикам все тщательно утаиваемое от близких?.. Или что-то другое?..

Потом начались танцы. Две влюбленные пары, конечно, тотчас заключили друг друга в объятия, и Панаме снова пришлось быть галантным кавалером сразу двух дам. Кто бы возражал!.. Он отдал дань уважения хозяйке застолья - и был премного польщен, когда шумная и решительная Марина, плывя с ним под звуки популярной мелодии, вдруг на глазах стала превращаться в застенчивую вчерашнюю гимназистку на первом в жизни балу. Не зря, стало быть, внушали Панаме, что мужчина по-настоящему хорошо танцует тогда, когда женщина с ним чувствует себя прекрасной принцессой!.. Он с поклоном усадил Марину и повернулся к Любаше, и та доверчиво положила руку ему на плечо. Ее ладонь показалась Панамореву невесомой.

С Любашей довершить танец не удалось: девушка смущенно пожаловалась на усталость, и Антон проводил ее до дивана. Когда из приемника полилась третья мелодия - нечто ужасно лирическое и задумчивое, кажется, из фильма "Твин Пикс", - он набрался храбрости и, опередив отвлекшегося Сергея, пригласил танцевать Аню.

Этот танец ему суждено было помнить до конца его дней.

Когда Аня приняла его руку... приняла совсем не так, как во дворце, для пожатия при знакомстве... ему показалось, будто была готова исполниться какая-то давняя и невысказанная мечта. Слишком несбыточная и заветная, чтобы признаться в ней даже себе самому... Антон Григорьевич взял девушку за талию, ощутил пробежавший по телу электрический разряд... и повел, закружил Аню, с ужасом чувствуя, как деваются неизвестно куда непринужденность и легкость, как становятся угловатыми движения, а ладони начинают мерзко потеть. ""Изба"-то вроде некрепкая, - пронеслось в голове. - И выпил всего рюмки три..."

Хотя на самом деле он уже понимал, что вино тут ни при чем.

Песня из "Твин Пикс", всегда до сих пор казавшаяся ему нечеловечески длинной, в этот раз кончилась, едва зазвучав. Панама отвел Аню за стол, отвесил ей деревянный поклон - и почувствовал, что умрет, если немедленно не закурит.

- Где тут у вас можно?.. - спросил он Марину, изобразив пальцами характерное движение курильщика.

- На кухне, - ответила Марина и вручила ему в качестве пепельницы пустую консервную баночку. - Направо по коридору и до конца.

Сама она - что шло отчасти вразрез с прочими ее ухватками - не курила.

Панама взял баночку и вышел за дверь. Мельком отметил про себя, что в ванной горел свет, и отправился разыскивать кухню.

Коридор, на всем многометровом протяжении которого не горело ни единой лампочки, был, что называется, "еще тот". Антон Григорьевич дважды сворачивал не туда, натыкался на коляски и детские велосипеды и в конце концов оказывался в тупике. Почти отчаявшись, он запеленговал кухню по лунному лучу, проникавшему сквозь окно.

Он не стал зажигать свет. Столики, шкафчики и газовые плиты, длинной шеренгой затаившиеся в потемках, казались вместилищами таинственных смыслов. Луна за окном то снопами лила яркое серебро, то совсем пряталась за летящими облаками, то просвечивала сквозь них, чертя в небесах иероглифы непонятных пророчеств. Антон закурил, сделал две затяжки, положил сигарету на край баночки - и благополучно забыл ее там. Он смотрел на свои ладони и пробовал вспомнить, как обнимали они гибкое и сильное Анино тело, как осязали тепло... Ему захотелось одновременно заплакать и засмеяться. Где-то на другом континенте на реках лопался лед и течение вырывалось наружу, к небу и солнцу. Антон подхватился с табуретки, на которую было присел, и закружился по кухне под отголоски музыки, едва слышно доносившиеся из темного коридора. Аня незримо танцевала с ним вместе.

Это, конечно, была глупость и форменное мальчишество, которому серьезные люди если и поддаются, то всего на мгновение. Антон Григорьевич остановился, потер руками лицо и сказал вслух:

- Старый козел.

Однако улыбаться не перестал.

Дорогу назад он нашел частично ощупью, частично по памяти. Когда впереди показались прихожая и Маринина дверь, Панама увидел, что свет в ванной все еще горел. И вот тут нелегкая толкнула его - он решил исправить чью-то забывчивость, но прежде, чем щелкнуть выключателем на стене, заглянул в приоткрытую дверь.

Любаша сидела на облезлом от сырости стуле, облокотившись на раковину и устало опустив голову на руку. Из крана тонкой струйкой бежала вода. Любаша обмакивала пальцы и проводила ими по лбу и щекам... В первую секунду Антон не узнал девушку. Потому что пышная Любашина прическа, которую она так обожала кокетливо поправлять, висела на вешалке поверх Марининого полотенца.

А на ее "штатном" месте - на Любашиной голове - вместо волос виднелся бесцветный, болезненный, реденький пух...

- Ох, простите, пожалуйста!.. - выдавил Панама и подался назад в коридор.

- Да ладно, - отмахнулась Любаша. - Входите, я не заразная. Вы умыться хотели?

Казалось, неожиданное вторжение нисколько не побеспокоило и не испугало ее. Она потянулась за париком, собираясь уйти. Антон торопливо остановил девушку:

- Вы сидите, сидите... Я просто... думал, свет кто-то забыл...

- Ага, - кивнула Любаша. - Зашли, а тут такое явление.

Антон понял, что ей не хотелось снова оставаться одной. Он осторожно присел на край ванны:

- Я, честно говоря... как-то вас из поля зрения упустил. Вы вроде устали...

Любаша снова кивнула и улыбнулась:

- А я в самом деле часто теперь устаю. - И пожала худенькими плечами: - Что тут поделаешь... и где я эту лейкемию подхватила, сама не пойму. Врачи полгода дают, в лучшем случае годик...

"Блин",- только и подумал Панама. И ничего не сказал, потому что говорить в таких случаях поистине нечего. Какие-то дежурные утешения?.. Господи помилуй. Да и что вообще может до неприличия сильный и здоровый мужчина сказать девушке, которую судьба в двадцать с небольшим лет ведет к последней черте, ничего не дав толком в жизни увидеть?!.

- Знаете что? - произнес он наконец. - Вам с докторами, конечно, видней... и вообще, не мое дело... но, честное слово, вам бы надо на солнышко... на фрукты выбраться... Настоящие, южные, а не то, что здесь в ларьках продают.

- Мне и так Аня с Сережкой целую корзинку вчера, - застеснялась Любаша. - Он из Сайска привез... Абрикосы... я таких никогда и не ела...

- Значит, понимаете, о чем я толкую. Вы, в общем, долго не размышляйте, а берите-ка билет до Ростова или до Краснодара. Я вас там встречу... - Сказал бы кто Панаме еще нынешним утром, что он выдаст подобное приглашение незнакомой, в сущности, женщине, - он послал бы шарлатана-предсказателя далеко и надолго. Однако свершилось, и он продолжал с ощущением железной правильности содеянного: - ...Устрою и все покажу. На ипподром сходим к Сереже. Я ведь тоже в Сайске живу...

- Да? - неожиданно заинтересовалась Любаша. - А правду Серый говорил, что оттуда горы видны? Вы знаете, я ни разу еще в горах не была...

Когда они вместе вернулись в Маринину комнату, там царил византийский разврат и полное падение нравов. Радио гремело бессмертным "Хоп! Хей-хоп!", которое во дни школьной молодости Панамы подростки тайком от комсомольской организации переписывали с магнитофона на магнитофон. Теперь тайное стало явным и даже классическим. Жених и невеста, впрочем, на ритмы музыки не обращали внимания - так и топтались в обнимку на одном месте, что-то нашептывая друг другу. Марина заангажировала Сергея, и тот, далеко не мастер танцевать, брал темпераментом: вел монументальную партнершу со всей лихостью истинного гусара. Аня же, оставшаяся без кавалера, выплясывала с... котом. Держала "под микитки" серого Гуталина - и знай крутилась-вертелась. Гуталин трепыхался для порядка, но не выпуская когтей, лишь стараясь достать задними лапками Анины руки...

Антон Григорьевич вспомнил, что красное вино вроде бы помогает восстановлению крови, и налил себе и Любаше "Алазанской долины":

- Потанцуем?..

Было далеко за полночь, когда наконец конь вышел к поселку. Ферма, откуда пахло коровами, оказалась в его противоположном конце. Заходить на улицы Паффи не стал, предпочтя пуститься в обход - прямо через поля. За одного битого двух небитых дают... Он брел, останавливался, щипал травку, делал еще шаг-другой, опять останавливался... Как он устал! Неужели придется снова бежать?.. Ничего скверного, однако, не происходило, и постепенно он успокоился. Так и не дойдя до фермы, остановился совсем. И долго стоял, низко опустив шею. В густых потемках он больше походил на обычную деревенскую лошадь, выпущенную в ночное, чем на породистого ипподромного скакуна. Было тихо. Никто не кричал страшными голосами, не бросал спичек в бензин, не грохотал над ухом из пистолетов и автоматов... Только близкий лес шумел на ветру. Этот шум странным образом убаюкивал. Паффи перестал сопротивляться неподъемному грузу усталости - и лег. Чтобы почти сразу спокойно заснуть. Под утро начался дождь...

Глава девятая

ДЕНЬ ВТОРОЙ

Из широких дверей в самом центре фасада длиннющей конюшни вышел невысокий мужичок - конюх маточного отделения. Он вел в поводу карликовую лошадку.

- Да пускай бегает. Кому помешает... - бросил он невидимому собеседнику в темноту за спиной. - Может, еще хоть чуток подрастет на свободе-то...

Маленькая кобылка светло-песочной масти старательно поспешала за мужичком. Росту она была, ну дай Бог, сантиметров сто сорок, хотя была уже практически взрослой. Ей шел четвертый годок.

Так уж случается иногда в природе. Один какой-то непутевый ген позабыл свое место в загадочной спирали ДНК... и на тебе - от великолепных чистокровных мамы и папы вместо такой же статной красавицы лошади родилась кроха. Карлица. Хотя... "карлица" - теперь так не говорят. Людей со сходной генной проблемой вежливо именуют "маленькими". Вот и про эту лошадку лучше сказать: "За конюхом поспешала, стараясь от него не отстать, маленькая, но очень изящная лошадка"...

И правда, при всей дефектности роста она была удивительно красива и пропорциональна. И к тому же привязчива и добра. Если еще добавить яркую, очень светлую песочную масть... Удивительно ли, что серьезные люди, занятые важным делом - выращиванием скаковых лошадей, - смышленую малышку баловали и любили.

В два года она прошла заездку вместе с прочим молодняком. И даже заводской тренинг. Правда, ездить на ней мог только один пацан - одиннадцатилетний сорвиголова, горе школьных учителей, на совхозной конюшне времени проводивший значительно больше, чем в классе. Парнишка был несомненно талантлив: на лошадях сидел цепко, как клещ. Редкая могла высадить его из седла. Вот он-то малявку и заезжал, а потом тренировал. Но не потому, что брыкливая. Просто - кому еще на такой крохе?

Ипподромных качеств кобылка не показала. Не ей состязаться с рослыми, могучими, длинноногими скакунами. Стала просто жить на маточной конюшне как местная достопримечательность. Добрая, ласковая, маленькая, необычайно красивая...

Здесь прямо у дверей начинались левады. Они тянулись во всю длину конюшни и были разделены лишь проездом, ведущим к выводной площадке кончасти и с обеих сторон в цветущем шиповнике. Мужик подвел кобылку к распахнутой калитке и выдернул из кольца недоуздка тонкий шнурок, служивший чембуром. Кобылка мотнула головой, взвизгнула и помчалась по леваде галопом, от избытка энергии часто-часто перебирая ножками на ходу. Потом резко толкнулась передом, взвилась в воздух и сильно бросила задом...

- Вот шалава, - беззлобно бросил вслед конюх. Сдернул пониже на глаза козырек застиранной и полинялой кепчонки, закурил и еще несколько минут с улыбкой смотрел, как скачет и носится по леваде песочно-желтая пигалица: "Ну, шило в заду..."

А чего вы хотите? Чистокровная как-никак...

Остальные кобылы с самого раннего утра уже были в табуне. Рыженькую оставили дома: скоро должен был явиться тот самый тренер-сорвиголова. Весь трен-молодняк еще весной развезли по ипподромам, и не на ком ему было бы ездить, если бы не кроха. А так и ей, и ему - все в пользу...

Мужичок докурил. Последний раз хмыкнул, глядючи на полную сил маленькую веселушку. Очередной раз мотнул головой, развернулся и заспешил обратно к ко-нюшне, вслух бросив:

- Красива же, чертяка...

Кобылка словно услышала его реплику и звонко заржала вслед человеку.

На пороге конюшни, приложив к глазам руку, стояла полнотелая женщина.

- Ну вот кто просил Фасолину выводить!..- с неодобрением сказала она конюху. - Ее ж через час под седло! Кто ловить и заводить будет? Вишь, каких чертей вытворяет?..

Она была определенно чем-то взволнована и готова придираться к любой мелочи.

- Да сам и поймает. - Мужик имел в виду одиннадцатилетнего двоечника. - Ручная она...

- Василь Никифорыч через полчаса будет, - продолжала ворчать женщина. - Работы невпроворот - все вычистить, вылизать! С козявкой возишься, ровно других дел нет, а у самого еще и конь не валялся. Пошли давай!..

И они торопливо скрылись в полумраке конюшни.

Фасолька по-прежнему резвилась в леваде, выдумывая себе все новые и новые лошадиные игрушки.

На самом деле ее звали Нота. Вполне подходящая кличка для солидной нормальной лошади. Она и родилась, как все жеребята, совершенно нормальной. Стандартного веса и роста. Только мастью и выделялась... А клички лошадям присваивал сам Цыбуля. У него имелась специальная тетрадка, в которую он с удовольствием вписывал предполагаемые клички будущих жеребят, надеясь, что дает имена будущим знаменитостям. И потому к делу относился необычайно серьезно. Напротив клички каждой заводской кобылы стояли у него в тетрадке два имени. Чтобы не оплошать, кого бы ни родила!

Здесь надо сказать, что кличка для скаковой лошади - дело далеко не простое. Особенно когда у тебя каждый год по шестьдесят с гаком жеребят прибывает. Поди придумай на всех! А сколько разного надо учесть: и как звучать будет, и чтобы заглавные буквы имен отца с матерью в слово попали... и еще многое, одним лошадникам ведомое. Кличка, между прочим, как бы и визитная карточка хозяйства, где лошадь росла...

Был в конном мире один чудак. Шутник большой. Назло всем, наперекор правилам и традициям называл лошадей с этаким юморком. Были у него жеребцы Слепень, Лодырь, Дундук. А кобыл он, видно, за что-то совсем не любил. Куча, Заноза, Жила, Слякоть, Орва... Кони, надо сказать, неплохие, но почему-то никто из наездников их к себе брать на ипподром в тренотделение не хотел... Назвал он как-то одного жеребца английским словом "Peace"[36]. Наверное, решил за мир побороться. Так и в племсвидетельстве записал латинскими буквами. Купили жеребца в спорт... Спустя несколько лет выезжает он на старт, а судья-информатор и оповещает публику: "На старт приглашается мастер спорта такой-то... на Писе!" Трибуны, говорят, чуть не развалились от хохота. Судья сам в микрофон поперхнулся, когда понял, что выговорил. Вот ведь как бывает. А петербургские конники помнят почти крылатое: "На старт приглашается Жук на Воле..."

В общем, серьезное дело - кличка!

Подойдя к деннику только что родившей кобылы, Василий Никифорович Цыбуля внимательно заглянул сквозь решетку. Темно-желтый комочек порывисто бил ноздрями, лежа в пушистой соломе. Жеребенок был еще мокрый, со слипшейся от утробной сырости шерсткой...

"Кобылка, Василий Никифорович! - радостно провозгласил ветврач, возившийся на корточках возле матери. - Вполне здоровенькая. Нормальная!"