Чтение 18–й страницы книги ~Уэверли, или шестьдесят лет назад~

— Это последний сигнал на построение, который я услышу и выполню, — сказал Фергюс. — А теперь, мой милый, милый Эдуард, прежде чем мы расстанемся, поговорим о Флоре — это такой предмет, который способен расшевелить в моей душе всю нежность, какая у меня осталась.

— Но мы же не расстанемся здесь? — воскликнул Уэверли.

— Нет, именно здесь. Не сопровождай меня дальше. Меня не страшит то, что меня ожидает, — сказал он гордо. — Природа иной раз беспощадней палача. Каким счастливцем мы считали бы человека, который мог бы пройти все муки жестокой смертельной болезни за полчаса? А это дело, как бы с ним ни тянули, дольше не продлится. Умирающий может встретить смерть бестрепетно, но зрелище его последних мук способно убить живого друга. Этот закон о государственной измене, — продолжал он с удивительной твердостью и хладнокровием, — одно из тех благодеяний, Эдуард, которыми ваша свободная страна наградила бедную старую Шотландию: ее законодательство, как я слышал, было намного мягче. Но я предполагаю, что когда-нибудь, рано или поздно, когда уже не останется ни одного дикого гайлэндца, чтобы воспользоваться их милостями, англичане вычеркнут из своих законов эту статью, которая ставит их на одну доску с каннибалами. И что за комедия — выставлять на всеобщее обозрение отрубленные головы? У них даже не хватит остроумия украсить мою бумажной короной; в этом по крайней мере заключался бы сатирический намек. Все же я надеюсь, что ее выставят на Шотландских воротах, чтобы я и после смерти мог смотреть на голубые горы моей родной страны, которые я так люблю. Барон бы тут обязательно прибавил:

Moritur, et moriens dulces reminiscitur Argos [Note484 - Умирает и, умирая, вспоминает милый Аргос (лат.).].

В эту минуту со двора замка донеслась какая-то суетня, грохот колес и конский топот.

— Я объяснил тебе, почему ты не должен меня сопровождать, а эти звуки говорят, что минуты мои сочтены. Скажи мне только, как ты нашел бедную Флору?

Уэверли прерывающимся голосом рассказал ему о ее душевном состоянии.

— Бедная Флора! — ответил предводитель. — Она могла бы вынести смертный приговор себе самой, но не мне. Ты, Уэверли, скоро узнаешь в супружеской жизни все радости взаимной любви — наслаждайся же с Розой этим счастьем долго-долго. Но ты никогда не сможешь испытать всю чистоту чувства, соединяющего двух сирот, как Флора и я; мы были брошены одинокими в жизнь, и с самого детства каждый из нас был для другого всем на свете. Но у Флоры такое сильное сознание долга и она так поглощена своей преданностью королевским изгнанникам, что в этих чувствах она почерпнет новые душевные силы, лишь только притупится острота разлуки. Фергюса она будет вспоминать тогда как одного из героев нашего рода — она так любила говорить об их славных делах.

— Значит, она тебя больше не увидит? — спросил Уэверли. — Она, кажется, на это рассчитывала?

— Нет, ее обманули, и это было необходимо. Надо было избавить ее от мук последнего ужасного расставания. Я не смог бы проститься с ней и не расплакаться, а мне не хотелось, чтобы эти люди подумали, что в их власти исторгнуть у меня слезы. Ее уверили, что она увидит меня позже, но это письмо, которое ей передаст мой духовник, сообщит, что все уже кончено.

В этот момент вошел офицер и объявил, что верховный шериф со своей свитой ожидает осужденных у ворот замка и требует выдачи Фергюса Мак-Ивора и Эвана Мак-Комбиха.

— Иду, — сказал Фергюс и, поддерживая под руку Уэверли, стал спускаться по лестнице; за ним шли Эван Дху и священник, а замыкали шествие солдаты. Двор был занят эскадроном драгун и батальоном пехоты, которых выстроили вдоль стены четырехугольником. Посредине стояла повозка в виде саней, на ней осужденных должны были отвезти к месту казни, находившемуся в полумиле от Карлейла. Она была выкрашена в черный цвет и запряжена белой лошадью. На заднем конце саней сидел палач, отталкивающий вид которого вполне соответствовал его ремеслу, и держал в руках широкую секиру; спереди было два свободных места. По ту сторону длинной и темной арки готических ворот, выходивших на подъемный мост, стояли всадники — верховный шериф и его свита, которым этикет, разграничивающий права гражданских и военных властей, запрещал доступ в крепость.

— Недурно обставлено для заключительной сцены, — промолвил Фергюс, с презрительной улыбкой оглядывая всю эту бутафорию устрашения.

— Э, да это те самые парни, — воскликнул с живостью Эван Дху, всматриваясь в драгун, — которые так улепетывали от нас под Глэдсмюром, что мы и дюжины их не успели убить! Сейчас-то они куда как храбры!

Священник попросил его молчать.

Но вот сани приблизились; Фергюс обернулся, поцеловал Эдуарда в обе щеки и легко вскочил на свое место. Эван сел рядом с ним. Священник должен был следовать позади в карете своего патрона — того самого католического дворянина, в доме которого остановилась Флора. Фергюс успел только помахать рукой Эдуарду, как ряды солдат окружили сани со всех сторон, и процессия тронулась с места. У ворот она на мгновение задержалась, пока комендант крепости и верховный шериф выполняли известные формальности по передаче преступников из рук военных властей в руки гражданским.

— Да здравствует король Георг! — воскликнул верховный шериф, когда церемония окончилась. В ответ на это Фергюс встал в санях во весь рост и, в свою очередь, твердым и спокойным голосом воскликнул: «Да здравствует король Иаков!» Это были последние слова, которые слышал от него Уэверли.

Процессия снова двинулась вперед, сани выехали из-под портала, под сводами которого они на мгновение остановились. Раздался похоронный марш, и его мрачные звуки слились с приглушенным звоном колоколов, который доносился из соседнего собора. Но процессия уходила все дальше, звуки марша замирали, и вскоре слышен был один лишь мрачный колокольный звон. Последний солдат исчез под сводами ворот, через которые шествие тянулось в течение нескольких минут; двор совершенно опустел, а Уэверли все еще стоял недвижимый, устремив глаза на черный проход, где еще несколько мгновений до этого он в последний раз видел своего друга. Наконец какая-то служанка коменданта, увидев этого молодого человека с окаменевшим от муки лицом, сжалилась над ним и спросила, не хочет ли он зайти отдохнуть к ее хозяину. Он не сразу понял, чего она хочет, и ей пришлось повторить свое приглашение. Только тогда он очнулся. Торопливым жестом отклонив ее любезность, он надвинул шляпу на глаза и, выйдя из замка, пустился почти бегом по опустевшим улицам, добрался до гостиницы, бросился в свою комнату и запер дверь на ключ.

Часа через полтора невыразимо мучительного ожидания, которое показалось ему целой вечностью, по звукам барабанов и флейт, игравших веселый мотив, и по смутному говору толпы, снова заполнившей улицы, он узнал, что все кончено и солдаты и горожане возвращаются с места казни. Не беремся описывать его душевное состояние.

Вечером его посетил священник и сказал, что пришел по поручению его покойного друга. Он сообщил, что Фергюс Мак-Ивор умер так же, как и жил, и до последнего мгновения помнил их дружбу. Он добавил, что был также у Флоры и что она как будто несколько успокоилась, когда узнала, что все кончено. Сам он собирался вместе с ней и с сестрой Терезой выехать на следующий день из Карлейла, чтобы из ближайшего порта отправиться во Францию. Уэверли заставил этого достойного человека принять от него на память ценный перстень, а также некоторую сумму денег на поминовение души усопшего, по обычаю католической церкви. Этим он думал доставить некоторое утешение Флоре.

— Fungarque inani munere [Note485 - Я окажу бесполезную услугу (лат.).], — произнес он про себя, когда удалился священник. — Но почему не отнести это поминовение к другим почестям, которыми любящие души всех вероисповеданий чтят память мертвых?

На следующее утро, еще до восхода солнца, он распрощался с Карлейлом, дав себе зарок никогда больше не возвращаться в его стены. Он едва осмеливался взглянуть в сторону готических зубцов на вершине укрепленных ворот, под которыми он проезжал (город со всех сторон окружает старинная стена).

— Они не тут, — сказал Алик Полуорт, угадавший, почему Уэверли так нерешительно посмотрел на верх стены. По свойственному всем простолюдинам пристрастию к ужасному, он, разумеется, знал малейшие подробности этого зверского зрелища, — головы там, над Шотландскими воротами, как их здесь зовут. Как жалко, что Эван Дху, такой славный, приветливый парень, был горец. Да, собственно, и лэрд из Гленнакуойха тоже был ничего себе человек, когда на него не находило.

Глава 70. Сладостно домой…

Ощущение ужаса, которое испытывал Уэверли, покидая Карлейл, понемногу смягчилось и превратилось в тихую грусть. Этот переход ускорила тягостная, но вместе с тем и успокаивающая обязанность написать письмо Розе. Не будучи в состоянии скрыть собственные чувства по поводу ужасного события, он постарался представить его в таком свете, который мог тронуть ее сердце, не оскорбив воображения. К этой картине, которую он нарисовал для нее, он стал понемногу привыкать и сам. Следующие письма его были уже более радостными и относились к их будущей мирной и счастливой жизни. Однако и теперь, когда первые ужасные впечатления превратились в грусть, Эдуард добрался до родных мест раньше, чем смог, как это было с ним прежде, наслаждаться окружающими его картинами.

Лишь тогда, впервые после отъезда своего из Эдинбурга, стал он испытывать ту радость, которую чувствует почти всякий, возвращающийся в цветущую, населенную и прекрасно обработанную страну после сцен разорения, или покидающий пустынные и бесплодные, хоть и величественные края. Но как усилилось это впечатление, когда он вступил на родную землю, которой так долго владели его предки: узнал старые дубы Уэверли-Чейса; подумал, как радостно будет он знакомить Розу со своими любимыми уголками; увидел башни древнего замка, возвышающиеся над окрестными лесами, и бросился наконец в объятия своих почтенных родственников, которым он был стольким обязан!

Ни одно слово упрека не омрачило радости свидания. Напротив того, какие бы тревоги ни пришлось переживать сэру Эверарду и мисс Рэчел во время опасной службы Уэверли у принца, поведение его настолько согласовалось со взглядами, в которых они были воспитаны с детства, что они не только не бранили его, но даже не высказали ни одного слова сожаления. Полковник Толбот также очень умело подготовил момент этой встречи, подчеркнув в своих рассказах воинскую отвагу Уэверли и в особенности храбрость и великодушие, проявленные им во время боя под Престоном, так что в воображении баронета и его сестры поединок их племянника с таким выдающимся офицером английской армии, каков был полковник, его пленение и спасение выросли в подвиг, достойный Уилиберта, Хилдебранда и Найджела — прославленных героев их рода.

Внешний вид Уэверли, который приобрел за это время воинскую выправку, загорел, окреп и закалился, не только подтвердил рассказ полковника, но даже привел в удивление всех обитателей Уэверли-Онора. Они собрались толпой, чтобы поглядеть на него, послушать его речи и осыпать его похвалами. Мистер Пемброк втайне был очень горд, что его воспитанник так мужественно вступился за дело истинной англиканской церкви, но все же слегка пожурил его за то, что он так беззаботно отнесся к его рукописям, что, как он выразился, причинило ему некоторые личные неудобства, поскольку, после ареста баронета королевским эмиссаром, он почел за благо удалиться в потайное место, носившее название Поповой норы, так как использовалось с тою же целью и в былые времена. Туда, как он сообщил нашему герою, дворецкий отваживался носить ему пищу только раз в день, так что ему неоднократно приходилось довольствоваться совершенно остывшими блюдами, или, что было еще хуже, тепловатыми, не говоря уже о том, что его постель не перестилали по два дня кряду. Уэверли мысленно обратился к Патмосу барона Брэдуордина, который довольствовался стряпней Дженнет и несколькими пучками соломы, брошенными в расселину скалы из песчаника, но воздержался от каких-либо замечаний, которые могли только обидеть его достойного воспитателя.

В Уэверли-Оноре все теперь были поглощены хлопотами к предстоящей свадьбе Эдуарда — событию, которое для доброго старого баронета и мисс Рэчел было как бы возвращением их собственной молодости. Этот брак, как уже писал полковник Толбот, представлялся им в высшей степени подходящим, ибо, если не считать того, что у невесты не было приданого, она отличалась всеми решительно достоинствами, а богатства у них и без того было более чем достаточно. По этому поводу мистер Клипперс был вызван в Уэверли-Онор под более благоприятными знамениями, чем в начале нашего повествования. Но мистер Клипперс на этот раз появился не один, ибо, согбенный под бременем годов, он принял к себе на службу племянника, коршуна помоложе (как мог бы его назвать наш английский Ювенал — автор повести о стряпчем Суолоу) [Note486 - …наш английский Ювенал — автор повести о стряпчем Суолоу… — Имеется в виду английский поэт Джордж Крабб (1754— 1834). Ювенал Децим Юний (род. в 60-х гг. I в. — ум. после 127 г.) — римский поэт-сатирик Стряпчий Суолоу — персонаж из поэмы Крабба «Местечко».], и они вели теперь дело под фирмой «Господа Клипперс и Хукем». Этим почтенным личностям были даны инструкции составить брачный договор на столь широкую ногу, словно Уэверли вступал в брак с дочерью пэра, имеющей за собой еще и родовое имение в придачу к отцовским горностаям.

Но перед тем как коснуться предмета юриспруденции, где волокита вошла в пословицу, я должен напомнить читателю о том, что происходит с камнем, если его скатывает с горы какой-нибудь юный бездельник (развлечение, которому предавался и я в более юные годы); он движется сначала медленно, отклоняясь в сторону при малейшем препятствии, но когда набирает скорость и уже недалек от конца пути, летит, как пущенный из пращи, гремя и вздымая пыль, проносясь по несколько сажен за прыжок, перемахивая через канавы и изгороди, подобно какому-нибудь йоркширскому охотнику, и несется с особенно бешеной быстротой как раз перед тем, как успокоиться навеки. Таково и течение повествования, которое ты сейчас читаешь. На ранних событиях мы останавливались подолгу с единственной целью, чтобы ты, любезный читатель, познакомился с действующими лицами скорее по их поступкам, нежели на основании голой характеристики, что гораздо скучнее; но когда повесть наша подходит к концу, мы перескакиваем через ряд событий, как бы важны они ни были, если ты мог их себе заранее мысленно нарисовать, и предоставляем твоему воображению вещи, излагать которые во всех подробностях значило бы злоупотреблять твоим терпением.

Поэтому мы нисколько не намерены расписывать ни нудные деяния господ Клипперса и Хукема, ни действия их достойных собратьев по профессии, которым поручено было выхлопотать помилование Эдуарду Уэверли и его будущему тестю, и остановимся на вещах более привлекательных. Послания, например, которыми обменялись по этому поводу сэр Эверард и барон, хотя и представляли собою своего рода образцы несравненного красноречия, должны быть безжалостно преданы забвению. Я также не могу подробно рассказывать, как достойная тетушка Рэчел, ласково и деликатно намекнув на обстоятельства, вызвавшие переход бриллиантов Розы в руки Доналда Бин Лина, наполнила ее шкатулку драгоценностями, которым могла бы позавидовать герцогиня. Более того — я попрошу читателя представить себе, что Джоб Хотон и его жена получили весьма приличное обеспечение, хотя им так и не удалось втолковать, что сын их погиб не в рядах тех войск, в которых сражался молодой сквайр; тaк что Алику, который безуспешно пытался из любви к истине изложить настоящие обстоятельства дела, было наконец приказано не говорить о нем больше ни слова. Впрочем, он вознаградил себя, не щадя красок при описании отчаянных битв, леденящих казней и прочих ужасов, которым прислуга замка внимала разинув рты.

Но хотя все эти важные дела могут занять в романе столь же мало места, как в газете — сообщение о каком-нибудь процессе, протекавшем в суде лорда-канцлера, однако, действительное время, ушедшее на них, было весьма немалым. Несмотря на все старания Уэверли побыстрее протолкнуть свое дело через суды, он смог вернуться к лэрду Духрану за невестой лишь через два месяца с лишним, в чем были, разумеется, повинны и проволочки, связанные с тогдашними способами передвижения.

Свадьба была назначена на шестой день после его приезда. Барон Брэдуордин, для которого бракосочетания, крестины и похороны являлись событиями особо знаменательными и торжественными, почувствовал некоторую обиду, когда вместе с семьей лэрда и всеми ближайшими соседями, которых по такому поводу необходимо было пригласить, удалось набрать не более тридцати гостей.

Впрочем, гордость его несколько утешалась мыслью, что, поскольку он и его зять еще так недавно участвовали в мятеже против правительства, последнее могло оскорбиться и даже испытать вполне оправданные опасения, если бы собрались все родственники, друзья и приближенные обеих фамилий в их воинских доспехах, как этого требовал в подобных случаях шотландский этикет.

— Да, — закончил он со вздохом, — многие из тех, кто так бы ликовал на этом торжестве, либо отошли в лучший мир, либо изгнанниками покинули свое отечество.

Свадьба состоялась в назначенный день. Достопочтенный мистер Рубрик, родственник гостеприимного хозяина дома, где она справлялась, и капеллан барона Бредуордина имел удовольствие соединить руки жениха и невесты.

Обязанности шафера невесты исполнял Фрэнк Стэнли, приехавший в Духран вслед за Эдуардом. Предполагал приехать и полковник Толбот с супругой, но оказалось, что здоровье леди Эмили не позволяет ей совершить подобную поездку. Их отсутствие решили возместить тем, что Эдуард Уэверли с женой, вместо того чтобы ехать прямо в Уэверли-Онор, заедут по пути на несколько дней в имение, которое полковник Толбот соблазнился купить на очень выгодных условиях в Шотландии и где он собирался прожить некоторое время.

Глава 71

То не дом мой родимый, его я узнать не могу

Старинная песня

Свадебный поезд был великолепен. Сэр Эверард подарил своему племяннику карету новейшего образца с шестеркой лошадей, ослеплявшую своим блеском глаза половины Шотландии; кроме этого, была еще фамильная карета мистера Рубрика. Обе были заполнены дамами, между тем как мужчины ехали верхом, а за ними скакали на конях добрых два десятка слуг. Несмотря на столь значительное количество гостей, приказчик Мак-Уибл не испугался истощения своих запасов и вышел к ним на дорогу с покорнейшей просьбой заехать к нему в Малый Веолан. Барон взглянул на него с изумлением и сказал, что, разумеется, проезжая мимо Малого Веолана, не преминет навестить с зятем своего старого приятеля, но приводить к нему весь comitatus nuptialis, или свадебный поезд, немыслимо.

— Я слышал, — добавил он, — что мой недостойный преемник продал свое имение, и я очень рад, что мой старый друг Дункан и при новом dominus'e, или владельце, сохранил свое прежнее место.

Приказчик кивал, кланялся, проявлял всяческие признаки беспокойства и снова упорно повторял свое приглашение, пока барон, хоть и несколько раздосадованный его настойчивостью, не вынужден был согласиться, дабы не выказать чувств, которые он предпочитал скрывать.

Подъезжая к началу аллеи, он погрузился в глубокую задумчивость, из которой вышел только тогда, когда заметил, что зубцы на стенах восстановлены, обломки убраны и — самое удивительное — два каменных медведя, эти поверженные Дагоны [Note487 - Дагон — верховное божество финикиян с головой и руками человека и телом рыбы, в данном случае — вообще идол.] его идолопоклоннических чувств, обрели свое прежнее место на воротах.

— А знаете, — заметил он Эдуарду, — этот новый владелец проявил больше gusto [Note488 - вкуса (итал.).], как говорят итальянцы, за то короткое время, что он здесь хозяйничает, чем эта собака Малколм vita adhuc durante [Note489 - за всю его жизнь (лат.).], хотя я и сам водворил его сюда. А раз речь пошла о собаках, это не Бэн ли и Баскар несутся к нам по аллее вместе с Дэви Геллатли?

— Я предлагаю проехать к ним навстречу, сэр, — сказал Уэверли, — ибо, насколько мне известно, теперешний хозяин дома — полковник Толбот, а он, несомненно, ждет нас к себе. Мы сначала не решались сообщить вам, что он приобрел вашу вотчину, но даже и теперь, если вы не испытываете желания навестить его, мы можем проехать прямо к приказчику.

Тут барону пришлось призвать на помощь всю свою выдержку. Он глубоко вздохнул, медленно понюхал табаку и наконец заметил, что раз уж они почти добрались до замка, не заехать к полковнику было бы неприлично, и он будет рад повидать нового хозяина своих прежних арендаторов. После этого он слез с лошади, мужчины последовали его примеру, дамы вышли из карет, и он под руку с дочерью пошел вперед по аллее, обращая ее внимание на то, как быстро Diva Pecunia — богиня-покровительница южан, как ее могли бы назвать, уничтожила все следы разрушений.

И действительно, поваленные деревья не только были убраны, но были выкорчеваны и пни, а земля вокруг них выровнена и засеяна травой, так что лишь глаз, знакомый с малейшими подробностями этих мест, мог заметить, что чего-то тут недостает. Такое же благотворное влияние сказалось и на наружности выбежавшего им навстречу Дэви Геллатли, который то и дело останавливался, чтобы полюбоваться на украшавшее его особу новое платье, выдержанное в тех же красках, что и раньше, но разукрашенное так пестро, что его не стыдно было бы надеть и самому Оселку [Note490 - Оселок — шут из комедии Шекспира «Как вам это понравится».]. Приплясывая со своими обычными странными ужимками, он подскочил сначала к барону, а затем и Розе, все время ощупывая себя и восклицая: «Красавчик, красавчик Дэви». От перехвативших его дыхание чувств он почти не в состоянии был пропеть и такта своей тысяча и одной песни. Собаки тоже на тысячу ладов выражали свой восторг при виде старого хозяина.

— Клянусь честью, Роза, — воскликнул барон, — благодарность этих бессловесных тварей и этого несчастного дурачка растрогала меня, старика, до слез, между тем как этот мерзавец Малколм… Однако я премного обязан полковнику Толботу за то, что он привел в такое прекрасное состояние моих псов и бедного Дэви. Но, Роза, голубушка, не следует допускать, чтобы они всю жизнь оставались у него нахлебниками.

В эту минуту леди Эмили, опираясь на руку своего мужа, вышла из внутренних ворот навстречу гостям и самым приветливым образом поздоровалась с ними. Как только закончилась церемония взаимных представлений, которая не заняла слишком много времени благодаря светским навыкам и прекрасному воспитанию леди Эмили, она извинилась за то, что прибегла к небольшой хитрости, чтобы заманить их в такое место, которое могло навеять им грустные воспоминания.

— Но так как этому дому суждено переменить владельца, мы очень хотели, чтобы барон…

— Мистер Брэдуордин, сударыня, — поправил старик.

— Хорошо было бы, чтобы мистер Брэдуордин и мистер Уэверли посудили лично, насколько нам удалось придать жилищу ваших предков его прежний вид.

Барон ответил глубоким поклоном. Действительно, выйдя во двор, он увидел, что всему, за исключением тяжеловесных конюшен, совершенно уничтоженных огнем и замененных более изящной и легкой постройкой, был по возможности возвращен тот же вид, как несколько месяцев назад, когда барон ушел воевать. Голубятня снова наполнилась своими обычными обитателями; фонтан бил с прежней резвостью, и не только медведь, возвышавшийся над его бассейном, но и все решительно медведи были водружены на положенные места, и подновлены, и подправлены с такой заботой, что не носили и следа недавних насилий. Если столько внимания было уделено мелочам, излишне говорить, что сам дом был совершенно восстановлен, а сад приведен в порядок, причем во всем чувствовалось стремление сохранить прежний вид и удалить все следы разрушений. Барон осматривался в немом удивлении. Наконец он обратился к полковнику Толботу:

— Премного обязан вам, сэр, за восстановление нашей фамильной эмблемы, но не могу не подивиться, как вы нигде не установили знака своего нашлемника, который, если не ошибаюсь, представляет собой мастифа [Note491 - Мастиф — английская порода собак.], которого некогда называли толботом. Как говорит поэт, Отважный толбот — мощный пес.

По крайней мере такой пес изображен на гербе воинственных и знаменитых графов Шрусбери, с которыми вы, вероятно,состоите в кровном родстве.

— Я полагаю, — сказал полковник с улыбкой, — что наши псы одного помета. Что касается меня, то, если бы нашим эмблемам пришлось тягаться за первенство, я предоставил бы им решать этот спор самим, по пословице: на хорошую собаку добрый и медведь.

Пока продолжался этот разговор, во время которого барон задумчиво набивал себе нос табаком, собеседники вместе с Розой, леди Эмили, молодым Стэнли и приказчиком вошли в дом. Уэверли и другие гости остались на террасе и затем отправились осматривать новую оранжерею, наполненную самыми прекрасными растениями. Барон снова сел на любимого конька:

— Хоть вам и угодно пренебрегать нашлемником вашего герба, полковник Толбот, в чем вы, безусловно, вольны и что мне не раз приходилось видеть и у других уважаемых и знатных ваших соотечественников, я все же скажу, что это очень древняя и почтенная эмблема, равно как и эмблема моего юного друга Фрэнсиса Стэнли — орел и младенец.

— У нас в Дарбишире ее называют «мальчишкой с птицей», — сказал Стэнли.

— Вы легкомысленный юноша, сэр! — воскликнул барон, который очень полюбил этого молодого человека, возможно потому, что последний иной раз его слегка дразнил. — Вы легкомысленный юноша, и я должен буду вас когда-нибудь проучить, — и он потряс перед ним своим большим загорелым кулаком. — Но вот что я хотел вам сказать, полковник Толбот: ваш род весьма древнего prosapia, или происхождения, и поскольку вы законно и справедливо приобрели себе и своему дому это имение, которое я утратил для себя и своих потомков, я хотел пожелать вам, чтобы оно продержалось в вашем роду столько же веков, сколько оно оставалось во владении моего рода.

— Это очень великодушно, — ответил полковник, — великодушно и благородно, мистер Брэдуордин.

— Но все-таки я никак не возьму в толк, полковник, как это вы, питающий, как я мог заметить, когда мы встретились с вами в Эдинбурге, столь сильную amor patriae [Note492 - любовь к отчизне (лат.).], что склонны бывали даже поносить другие страны, — как это вы решились обосновать своих ларов, или домашних богов, procul a patriae finibus [Note493 - далеко от границ родины (лат.).] и в некотором роде отправиться в добровольное изгнание?

— Ну, барон, я не вижу, почему, для того только, чтобы хранить секрет этих глупых мальчиков Уэверли и Стэнли и моей жены, которая не умнее их, один старый солдат должен морочить другого. Итак, знайте, что это предубеждение в пользу родной страны у меня так сильно, что на ту сумму, за которую продано это обширное баронское поместье, я купил себе домишко в хххшире, называемый Брирвудлодж, примерно с двустами пятидесятью акрами земли, главное достоинство которого заключается в том, что он расположен очень недалеко от Уэверли-Онора.

— Но кто же, скажите на милость, купил имение?

— Объяснения даст вам этот джентльмен. Это по его части.

Приказчик, которого имел в виду полковник, все это время переминался с ноги на ногу, сгорая от нетерпения, «точно курица, — признавался он потом, — на горячей сковороде», и клохча, мог бы он прибавить, как помянутая курица, торжествующая по поводу снесенного яйца.

— О, это я могу, это я могу, ваша милость! — воскликнул он, извлекая из кармана целую кипу бумаг и дрожащей от нетерпения рукой развязывая красную тесьму, которой они были перехвачены. — Вот акт о передаче и уступке, согласно которому Малколм Брэдуордин из Инч-Грэббита за своею собственноручной подписью, засвидетельствованной по всем требованиям закона, продал, передал и уступил за некоторую сумму, ныне отсчитанную и выплаченную ему в фунтах стерлингов, все поместья и баронские владения Брэдуордина, Тулли-Веолана и иные, вместе с крепостцой и замком…

— Ради бога, ближе к делу, сэр, все это я уже знаю наизусть, — сказал полковник.

— Козмо Комину Брэдуордину, эсквайру, — продолжал управляющий, — его вотчинам и наследникам в полное и не подлежащее выкупу владение, осуществляемое a me vel de me [Note494 - мною или от моего имени (лат.).]…

— Пожалуйста, покороче, сэр.

— Клянусь совестью честного человека, полковник, я читаю так коротко, как только возможно, не нарушая слога… С обязательством и непременным условием всегда…

— Мистер Мак-Уибл, это будет длиннее русской зимы, позвольте уж мне… Короче говоря, мистер Брэдуордин, ваше родовое имение снова в ваших руках в полной и безраздельной собственности, обремененное лишь той суммой, которая пошла на его выкуп, каковая, насколько мне известно, абсолютно не соответствует его действительной стоимости.

— Совершенный пустяк… совершенный пустяк, позвольте сказать, — воскликнул управляющий, потирая руки, — взгляните на приходные книги.

— Каковая сумма, будучи выплачена мистером Уэверли главным образом за счет продажи имения его отца, которое я у него приобрел, закреплена за вашей дочерью и ее семьей по брачному договору.

— Это — всеобъемлющее пожизненное обеспечение, — уже почти кричал приказчик, — Розе Комин Брэдуордин, alias [Note495 - иначе (лат.).] Уэверли, наследуемое детьми ее от упомянутого брака без каких-либо ограничений. Кроме того, я составил касательно этого небольшой документец до вступления супругов в брак, intuitu matrimonii, так что впоследствии оно не подлежит сокращению, как может быть, когда передача происходит уже между супругами, inter virum et uxorem [Note496 - между мужем и женой (лат.).]…

Трудно сказать, что более восхитило достойного барона — возвращение ли ему фамильной собственности или деликатность и великодушие, с которыми ему была предоставлена полная свобода завещать ее кому угодно после своей смерти, не налагая на него даже видимости денежных обязательств. Когда прошли первые минуты изумления и радости, его мысли обратились прежде всего к недостойному «наследнику мужского пола», который, как он выразился, подобно Исаву продал свои права первородства за чечевичную похлебку [Note497 - …подобно Исаву, продал свои права первородства за чечевичную похлебку. — В Библии говорится о том, что Иаков, младший сын Исаака, улучив момент, когда голод мучил его старшего брата Исава, выманил у него права первородства за чечевичную похлебку.].

— А знаете, кто сварил ему эту похлебку? — воскликнул приказчик. — Хотел бы я знать, кто бы это сделал, кроме нижайшего слуги вашей милости — Дункана Мак-Уибла. Его милость молодой сквайр Уэверли поручил мне все это дело с самого что ни на есть начала: с первого же вызова в суд, если так можно выразиться, я обвел его вокруг пальца — и припугнул кое-чем и умасливал… Да, здоровую штуку я сыграл с Инч-Грэббитом и Джейми Хоуи, будьте уверены! Они вам скажут. Что он понимает в составлении бумаг! Я не напустил на них с бухты-барахты нашего славного молодого жениха, чтобы они, чего доброго, цены не набавили… Н-нет, мы не из таковских! Я всего только настращал их нашими зверскими арендаторами и Мэк-Иворами, которые до сих пор еще не успокоились, так что они не решались и нос высовывать за порог после захода солнца, из боязни, как бы Джон Хедерблаттер или какой-нибудь другой головорез их не пристукнул. А с другой — я морочил им голову полковником Толботом: неужто они будут запрашивать с друга самого герцога? Разве они не знают, кто сейчас заправляет? Разве не видят того, что случилось с иной несчастной заблудшей душой?

— Которая, например, отправилась в Дарби, мистер Мэк-Уибл? — шепнул ему полковник.

— Тише, полковник, ради бога! Кто прошлое помянет… Мало ли было добрых людей в Дарби? Да и в доме повешенного негоже говорить о веревке, — сказал Мак-Уибл, бросив хитрый взгляд в сторону барона, погруженного в глубокую задумчивость.

Но, очнувшись от своих мыслей, старик схватил Мак-Уибла за пуговицу и увлек его в одну из глубоких оконных ниш, откуда до остального общества доносились лишь обрывки их разговора. Речь, несомненно, шла о гербовой бумаге и пергаменте, ибо никакой другой предмет, даже исходящий из уст его патрона, не мог так глубоко захватить почтительного и напряженного внимания приказчика.

— Я вполне понимаю вашу милость; это так же легко сделать, как составить заочное решение за неявкой.

— Ей и ему после моей смерти, а также их наследникам мужского пола, — говорил барон, — но с оказанием предпочтения второму сыну, если господь благословит их двумя, с тем чтобы он носил имя и принял герб Брэдуординов из Брэдуордина, без каких-либо добавлений к имени или гербу.

— Все ясно, ваша милость! — прошептал управляющий. — Я утром набросаю предварительную запись, за это с вас возьмут как за дарственную грамоту in favorem [Note498 - в пользу (лат.).], не больше; я заготовлю ее к следующей сессии казначейства.

По окончании этого разговора барона позвали встречать новых гостей. Это были майор Мелвил нз Кернврекана и достопочтенный мистер Мортон с несколькими знакомыми барона, узнавшими, что к нему вернулось его родовое имение. Во дворе между тем раздавались радостные крики селян; ибо Сондерс Сондерсон, с похвальным благоразумием в течение нескольких дней свято соблюдавший тайну, развязал свой язык, как только увидел приближающиеся кареты.

Но в то время как Эдуард принимал майора Мелвила с учтивостью, а священнику выражал свою самую горячую любовь и признательность, его тесть начал выказывать растущие признаки беспокойства, не зная, как ему достойным образом выполнить свой долг хозяина по отношению к гостям и отблагодарить крестьян, пришедших его поздравить. Леди Эмили успокоила его, сообщив, что, хотя она и не считает себя достойной заменить миссис Эдуард Уэверли во многих отношениях, но все же она надеется, что барон одобрит угощение, которое она заказала в предвидении множества гостей, и что им будут предоставлены все необходимые удобства, так что былая слава о гостеприимстве Тулли-Веолана будет в какой-то мере поддержана. Радость, которую испытал барон при этом известии, не поддается описанию. С галантным видом, в котором чопорность шотландского лэрда сочеталась с любезностью офицера на французской службе, он подал руку своей прелестной собеседнице и не то церемониальным маршем, не то каким-то па менуэта повел ее в обширную столовую, куда за ними последовало и все уважаемое общество.

Благодаря указаниям и усилиям Сондерсона все здесь, равно как и в других помещениях, было по мере возможности обставлено и расположено по-прежнему, а там, где понадобилась новая мебель, ее подобрали под стиль старой. Впрочем, в этом замечательном старинном зале было некоторое нововведение, вызвавшее слезы на глазах у барона. Это была большая, мастерски выполненная картина, представлявшая Фергюса Мак-Ивора и Уэверли в гайлэндских костюмах; фон изображал дикое скалистое ущелье между высоких гор, по которому на заднем плане спускался клан. Картина была написана с рисунка, сделанного в Эдинбурге одним необыкновенно одаренным молодым художником, и выполнена в человеческий рост видным лондонским живописцем. Сам Рэйберн [Note499 - Рэйберн, сэр Генри (1756-1823) — шотландский художник-портретист.] (его гайлэндские вожди, кажется, вот-вот сойдут с полотна) не мог бы лучше справиться с этим сюжетом. Гордый, пламенный и неистовый характер несчастного вождя из Гленнакуойха был прекрасно противопоставлен мечтательному и восторженному выражению его счастливого друга. Рядом с картиной было развешено оружие, которое Уэверли носил во время злополучной междоусобной войны. На все это гости смотрели с восхищением, а некоторые и с более глубоким чувством.

Но людям, как бы чувствительны и восприимчивы к искусствам они ни были, все же приходится есть и пить. Итак, барон занял нижний конец стола, настояв на том, чтобы леди Эмили взяла на себя роль хозяйки и показала таким образом должный пример молодежи. После небольшой паузы, посвященной обдумыванию вопроса, кому отдать предпочтение, пресвитерианскому ли пастору или представителю епископальной шотландской церкви, барон предложил мистеру Мортону в качестве гостя испросить у всевышнего благословения на трапезу, добавив, что мистер Рубрик, который здесь свой человек, вознесет, в свою очередь, благодарственную молитву за все великие милости, выпавшие на долю хозяина дома. Обед был превосходный. Сондерсон прислуживал в полной парадной форме со всеми прежними слугами, которых удалось собрать, за исключением одного или двух, пропавших без вести после битвы при Каллодене. Погреба были наполнены винами, которые все признали превосходными. А для услаждения низших сословий фонтан с медведем, расположенный во дворе, бил (только этот вечер) превосходным пуншем на водке.

По окончании обеда барон, собираясь произнести тост, бросил несколько тоскливый взгляд на буфет, где, однако, красовалась изрядная доля его посуды, припрятанной от солдат или выкупленной у них соседними помещиками и охотно возвращенной первоначальному владельцу.

— В нынешнее время, — начал он, — тот, кому удалось спасти свою жизнь и землю, уже должен чувствовать себя счастливым человеком, однако, собираясь произнести настоящий тост, я не могу удержаться от сожаления по поводу утраты одной фамильной драгоценности, леди Эмили… некоей poculum potatorium [Note500 - чащи для возлияний (лат.).], полковник Толбот…

В этот момент до локтя барона почтительно дотронулся его мажордом, и, обернувшись, он заметил в руках Alexander ab Alexandro знаменитый кубок святого Дутака — Благословенного Медведя Брэдуординов! Мне кажется, что даже возвращение имения не привело барона в такой восторг.

— Клянусь честью, — воскликнул он, — можно было бы в вашем присутствии, леди Эмили, поверить в духов-хранителей моего дома и в благодетельных фей!

— Очень рад, — сказал полковник Толбот, — что, отыскав эту фамильную драгоценность, я смог доказать вам в какой-то мере мое живейшее участие во всем, что касается моего молодого друга Эдуарда. Но, чтобы вы не заподозрили леди Эмили в колдовстве, а меня в волховании, с чем в Шотландии не шутят, расскажу вам, что ваш друг Фрэнк Стэнли, прямо помешавшийся на всем шотландском, с тех пор как он услышал от Эдуарда описание старинных шотландских обычаев и нравов, как-то описал нам с его слов эту замечательную чашу. Мой слуга Спонтун, который, как подобает истинному солдату, мало говорит и все примечает, сказал мне, что он, как ему кажется, видел точно такой серебряный кубок у некоей миссис Ноузбэг. Эта дама была в свое время замужем за человеком, дававшим деньги под залог, и во время последних прискорбных событий в Шотландии нашла возможность перенять занятие своего супруга. У нее таким образом оказалась наиболее ценная часть вещей, награбленных солдатами половины армии. Вы, конечно, догадываетесь, что эта чаша была немедленно же выкуплена, и мне доставит особенное удовольствие надеяться, что ценность ее для вас не умалилась от того, что она вернулась к вам через мои руки.

Слеза смешалась с вином, которым барон наполнил древний кубок, предлагая благодарственный тост за полковника Толбота и «за процветание соединенных домов Уэверли-Онора и Брэдуординов».

Нам остается лишь сказать, что редко пожелания произносились с большей искренностью, и мало найдется таких, которые, если принять во внимание бренность всего земного, не осуществились бы в этом мире столь благополучно.

Глава 72. Послесловие, которому следовало бы быть предисловием

Итак, любезный читатель, путь наш окончен, и, если терпение не изменило тебе во время путешествия по этим страницам, договор, заключенный между нами, с твоей стороны строго выполнен. Однако, подобно вознице, получившему сполна всю плату за проезд, я никак не могу расстаться с тобой и робко прошу тебя проявить еще немного свое благодушие и тороватость. Впрочем, ты волен на этом месте захлопнуть книгу одного просителя, как можешь закрыть свою дверь перед носом другого.

Собственно говоря, эта глава должна была бы служить предисловием, если бы не два обстоятельства: первое — большинство читателей романов, как мне подсказывает моя собственная совесть, повинны в грехе упущения, каковой в отношении этих самых предисловий заключается в том, что они их попросту пропускают, и второе — эти же самые читатели приняли за правило в первую очередь читать последнюю главу сочинения, так что, в конечном счете, эти заметки, будучи помещены в конце, имеют наибольшие шансы быть прочитанными в надлежащем порядке. Не найдется в Европе страны, которая бы за каких-нибудь полвека с небольшим так совершенно изменилась, как шотландское королевство. Последствия восстания 1745 года, а именно, уничтожение патриархальной власти в горных областях; упразднение наследственной юрисдикции дворян и баронов в Нижней Шотландии; полное искоренение якобитов, которые, не желая смешиваться с англичанами и принять их образ жизни, долго гордились тем, что сохраняют старинные шотландские нравы и обычаи, — все это послужило началом этих нововведений. Постепенный прилив богатства и расширение торговли также позднее объединились и превратили современное население Шотландии в людей, столь же отличных от их дедов, как современные англичане не похожи на своих соотечественников времен королевы Елизаветы. Политические и экономические последствия этих изменений были очень пристально и тщательно прослежены лордом Селкерком [Note501 - Лорд Селкерк, Дуглас Томас — сторонник эмиграции гайлэндцев в британские колонии, автор книги «Обзор современного положения гайлэндцев в Шотландии».]. Но эти изменения, хотя и были непрерывными и быстрыми, не произошли все сразу. Подобно людям, плывущим вниз по течению глубокой, тихой реки, мы не замечаем пройденного расстояния, пока не взглянем на ставшую уже далекой точку, откуда мы начинали свой путь. Те представители современного поколения, которые могут еще припомнить последние двадцать — двадцать пять лет восемнадцатого века, вполне оценят справедливость моего замечания, в особенности если их родственники и знакомые принадлежали к тому разряду людей, которые в дни моей юности шутливо назывались «людьми старой закваски», так как они все еще питали живучую, хоть и безнадежную приверженность к дому Стюартов. Эта порода людей почти совершенно исчезла с лица земли, а с ней, вероятно, исчезли и многие нелепые политические предрассудки, но также и много живых примеров исключительной и бескорыстной преданности легитимистским принципам, перенятым от отцов, а также стойкой привязанности к старинной шотландской верности, гостеприимству, достоинству и благородству.

Я не уроженец горной Шотландии (чем объясняются многие мои ошибки в гэльском языке), но в детстве и в юности я много вращался в кругу подобных лиц, и теперь, для того чтобы сохранить хоть некоторое представление о старинных нравах, почти полностью исчезнувших на моих глазах, то, что я почерпнул от участников описываемых событий, я воплотил в воображаемой обстановке и приписал вымышленным героям. Мало того — самые романтические эпизоды настоящего повествования основаны именно на фактах. В частности, взаимное покровительство гайлэндского джентльмена и офицера, занимавшего видный пост в королевской армии, а также смелый способ, избранный последним, чтобы утвердить свое право отплатить за услугу, буквально списаны с действительности. Случай с выстрелом из мушкета и геройский ответ, вложенный мною в уста Флоры, относятся к даме, не так давно скончавшейся. И, пожалуй, многие джентльмены, спасавшиеся от преследований после битвы при Каллодине, могли бы рассказать, в каких странных местах им порою приходилось прятаться и как часто им удавалось избежать смертельной опасности при обстоятельствах столь же необычайных, как и те приключения, которые я приписал своим героям. Из всех этих случаев история спасения Карла Эдуарда как личности наиболее выдающейся представляет самый разительный пример. Описания сражения при Престоне и схватки под Клифтоном основаны на рассказах толковых очевидцев и проверены по «Истории мятежа», написанной покойным высокочтимым автором «Дугласа» [Note502 - …проверены по «Истории мятежа», написанной покойным высокочтимым автором «Дугласа»… — «Историю мятежа 1745 года» написал Джон Хоум (1722-1808), автор трагедии «Дуглас», с которым Вальтер Скотт был лично знаком.]. Фигуры пограничных шотландских помещиков и второстепенных персонажей не преподносятся в качестве индивидуальных портретов, а основаны на господствовавших в то время нравах (пережитки которых я еще застал в дни моей юности), частью же почерпнуты из чужих воспоминаний.

Охарактеризовать этих лиц я старался не путем преувеличенного и карикатурного употребления шотландского диалекта, а рисуя их привычки, нравы и переживания так, чтобы хоть в слабой степени сравниться с изумительными ирландскими портретами, написанными мисс Эджуорт, столь отличными от схожих друг с другом, как две капли воды, шаблонов, так долго наполнявших нашу драму и наш роман.

Все же я не уверен, что свою задачу я выполнил правильно. По правде сказать, я был так недоволен своим сочинением, что отложил его в незаконченном состоянии и, лишь перебирая ящики старой конторки, чтобы найти для одного приятеля рыболовные принадлежности, обнаружил, что оно случайно попало туда вместе с ненужными бумагами и пролежало там несколько лет. Тем временем появилось еще два сочинения на сходные темы, принадлежавших перу двух писательниц, делающих честь своей родине. Я говорю о «Гленберни» миссис Гамильтон [Note503 - Гамильтон, Элизабет (1758-1816) — английская писательница, автор книги «Крестьяне из Гленберни» (1808).] и о недавно появившемся сочинении «Шотландские суеверия». Но первое ограничивается сельскими нравами Шотландии, картину которых оно, правда, живописует с разительной и впечатляющей точностью; а описание преданий, данное многоуважаемой и остроумной миссис Грант [Note504 - Грант, Анна (1755-1838) — английская писательница, автор книги «Очерки суеверий гайлэндцев» (1811).] из Лаггана, по характеру своему коренным образом отличается от вымышленного повествования, которое я пытался создать.

Мне очень хотелось бы уверить себя, что предлагаемое сочинение представит все же некоторый интерес для читателя. Более пожилым оно напомнит места и лица, знакомые им с юности, а подрастающему поколению сможет дать некоторое представление о нравах его предков.

Однако я от всей души желаю, чтобы задача запечатлеть исчезающие нравы нашей родины соблазнила перо единственного человека в Шотландии, который смог бы выполнить ее с честью, — автора, столь прославившего себя в изящной литературе, в чьи зарисовки полковника Костика и Умфравилла [Note505 - …полковника Костика и Умфравилла… — Имеются в виду персонажи произведений Генри Макензи, шотландского писателя (1745-1831), друга Вальтера Скотта.] так замечательно вплетаются изображения самых благородных черт национального характера. В этом случае я испытал бы больше радости как читатель, нежели когда-либо испытаю в гордом сознании своей удачи, если настоящим страницам случится принести мне такую завидную славу. И, поскольку я уже отступил от обычных правил, поместив эти замечания в конце сочинения, к которому они относятся, я дерзну еще раз не посчитаться с ними и закончу свою книгу посвящением:

Эту книгу почтительно посвящает НАШЕМУ ШОТЛАНДСКОМУ АДДИСОНУ ГЕНРИ МАКЕНЗИ неизвестный почитатель его высокого дарования.

notes

Note1

…читатель романов, конечно, ожидал бы замка, по размерам не уступающего Удольфскому. — Удольфский замок — место действия романа Анны Радклиф «Удольфские тайны» (1794).

Note2

Розенкрейцеры, иллюминаты — масонские общества.

Note3

Гровнор-сквер — аристократический район Лондона.

Note4

…героя из клубов, посвятивших себя кучерскому искусству… — В Англии был популярен конный спорт, в частности искусство управлять четверкой лошадей.

Note5

Бонд-стрит — место прогулок модников и модниц.

Note6

Георг II (1683-1760) — английский король; в период его правления произошли события, о которых идет речь в романе «Уэверли».

Note7

Увы! Этот костюм, считавшийся щегольским и подобающим джентльмену восьмисотых годов, теперь столь же устарел, как и автор «Уэверли». Элегантному читателю предоставляется возможность заменить его жилетом с вышивкой по пурпурному атласу или бархату и фраком любого угодного ему цвета. (Прим. автора.)