Чтение 18–й страницы книги ~Ржавое зарево~

Впрочем, похоже, все загадки отгадывались просто: ржавые больше не хотели подставляться под смертные укусы кованного Званом меча. Людодлаки брали свое, спокойно и безопасно выматывая последние силы единственного по-настоящему грозного для них ворога.

Именно к третьему полудню пути вятич окончательно уверился, что этот самый путь вот-вот завершится - причем совершенно иначе, чем надеялся Корочун. Воинское наитие, умноженное доставшимся от родителей ведовским даром, подсказало: скрадников стало двое.

Новый, второй, объявился где-то совсем рядом. Настолько рядом, что даже при тогдашних неблагоприятных обстоятельствах Мечник обязан был бы его раскрыть. Именно "был бы". Не удавалось это, хоть Кудеслав старался в полную меру своего умения и оставшихся сил. Человек - который даже над воинами воин - вряд ли смог бы до самого вечера скрытно от Мечника красться чуть ли не меж лошадьми его (Мечниковых) спутников. Значит, то был нечеловек. Или ведун. Или ведун-нечеловек, что наверняка и окажется наиближайшим к правде.

Имелось еще одно отличие нового скрадника от прежнего (который, кстати, отнюдь не пропал). Новый выдавал себя главным образом тем, что чересчур уж отчетливо желал путникам зла.

Стало быть, ржавые решили, что больше выжидать не требуется.

Стало быть, они решили покончить с догоняльщиками. Покончить. Скорее всего, грядущей же ночью.

Поняв это, Мечник окончательно вытряхнул из головы размышления о том, каким образом можно воспрепятствовать затее клятых Борисветовых тварей. Он стал думать, как спасти Векшу.

* * *

- Сызнова спать не будешь? - Желтые отсветы костра превращали в мутную зелень синеву огромных и чистых Векшиных глаз.

Кудеслав молчал.

Он просто сидел, подперев бороду кулаками, и глядел на жену.

Векша отправилась из Междуградья почти в той же одеже, в какой выскочила со двора на зов волхвовской посланницы. Зеленые сафьяновые сапожки, белый плат с затейливым голубым узором, новенький заячий полушубок поверх длинной (на две ладони ниже колен) красной рубахи... Полушубок малость подгулял. Нужно было не скупиться, не беречь два последних звена золотой цепи, а справить жене мех побогаче. Но Векша сама уперлась. Будет, мол, с меня, уж и так... Да, и так она была горда новой одеждой, которую подарил заботливый, любящий, самостоятельный муж.

А теперь та одежда не шибко к месту: истреплется, замарается... Не беда. Авось наскребем на обновы, коль уцелеем. Лишь бы уцелеть... Лишь бы только уцелеть этой вот рыжей наузнице-чаровнице, которая не то впрямь любит, не то куда как ловка притворяться... Но даже и за притворство такое век не отблагодаришься.

А все-таки забавно, когда под женским подолом надеты мужские штаны. Это Корочун по Мечниковой просьбе раздобыл их для Векши. Подол-то не годен для верховой езды: были бы у сидящей на коне вятичевой юницы-жены ноги ее стройные голы по самые бедра. И дело даже не в холоде, и даже не в отирающемся рядом Жежене - пускай бы себе маялся завистью, пускай бы глядел... коли гляделки не дороги... Но верхом без штанов - подобную езду можно какое-то время вытерпеть, а вот ходить раскорякою да спать на животе пришлось бы долгонько даже после самой чуточной чути.

А, к слову, Мысь в Жеженевой одежде (хоть та на ней и болтается, как горшок на гвозде) стала точнехоньким подобьем Векши, какой Мечник увидел ее впервые - вроде и недавно, а кажется, будто целая жизнь с тех пор миновала.

Точнехонькое подобие...

Вот только коса отпугивает наважденье - не было тогда у Векши косы (да и сейчас не коса у нее, а беличий хвост).

Мечник и сам не осознал, что, задумавшись, бросил мимолетный взгляд поверх костра - туда, где по другую сторону низкого, упрятанного в глубокую колдобину пламени, Мысь и Жежень обиходили коней, готовя их к ночи.

Да, Мечник-то не осознал, а вот Векша его мимолетный взгляд приметила.

- Что, хороша девка? - спросила она чересчур спокойно да весело. - И которая же я лучше - тогдашняя аль нынешняя?

- Умная у меня жена, - хмыкнул Кудеслав. - Умная да разумная; одна беда, что круглая дура. Еще и спрашивает. Разве не ясно?

- Верно, ясно и без вопросов, - грустно сказала Векша.

- Ясно ей! - Вятич усмехнулся, запустил пальцы в бородку. - Опять она за свое. Тебе ли бояться, глупая! Хоть вон ее, хоть любой другой тебе бояться нечего. Это мне бы... - Он прищурился. - Вот знаешь ли ты, что я из-за тебя да Жеженя...

- Знаю, - все так же грустно выговорила наузница. - Я и другое знаю: твой-то страх как раз и был вовсе напрасный. А мой - нет. Отнимет она тебя. Точно говорю - отнимет.

Некоторое время они сидели молча. Кудеслав по-прежнему смотрел на жену, а та, круто изогнув шею, топила взор в жадной суете огоньков костра.

В конце концов Мечник не выдержал:

- Во-первых, я не забавка бессловесная, чтобы меня дарить-отнимать. А во-вторых, она вон со своим юнцом не намилуется...

Векша вдруг засмеялась устало и снисходительно.

- С юнцом, - выдавила она сквозь смех. - Это ты мне-то... Уж какой может быть юнец, коли ты рядом! Ведь она - я! Совсем я, только не ущербная... - Векшин смех оборвался. - Вот в чем мой страх, понял?

Кудеслав скрипнул зубами:

- Это ты брось. Это корову, может, так выбирают - будет ли телиться аль нет. И Мыси тобою не стать, хоть она наизнанку вывернись. Потому что твоей судьбы не прожить...

- Во-во, - перебила Векша с кривой ухмылкой. - И купленной-перекупленной ей не быть, и под стольких хозяев да хозяйских знакомцев не подламываться... Ну, уж довольно! - Она вдруг уколола Мечниково лицо незнакомым каким-то, жестко-холодным взглядом, точно так же зыркнула на хлопочущую близ коней Мысь. - То моя беда, мне одной и справляться с нею...

Ученица волхва Корочуна запнулась на миг, потом решила все-таки пояснить:

- С бедою то есть.

Вновь прервалась невеселая, мучительная беседа.

Меркло, тонуло в густеющей синеве небес закатное зарево, разгорались над головою холодные белые звезды, ветер шумно ворочался в древесных вершинах...

- Так, значит, сызнова не будешь спать? - по-обычному спросила Векша.

Кудеслав молча кивнул.

- Без отдыха вконец изведешься. Может, я? Или Жежень...

- Нет.

Вятич не рассказывал спутникам о своих чувствах да подозрениях - к чему пугать без толку? Тем неожиданнее показались ему женины деланно равнодушные слова:

- Ты нынешним днем ничего не заметил такого... ну, особливого?

И пока Мечник думал, нужно ли отвечать правду, а ежели нет, то что ответить вместо нее, Векша вдруг поднялась и сказала:

- Ладно, то я так... Ты посиди, а я быстренько ужин... А хочешь, и подремли пока.

- Верно, ложись дремли, - степенным басом сказал подошедший с конобцом да рогульками Жежень. - К похлебке разбудим. И нынешней ночью - слышь? - я буду на стороже. Ты ж, чай, не десятижильный... И к чему тебе так-то над собой измываться? Ведь сколько идем, а все вокруг пусто...

- То-то и оно, что пусто, - буркнул Мечник, впрямь примериваясь улечься. - С вами, пожалуй, и двадцатижильным придется стать. Вот пошел бы я один (укоризненный взгляд на Векшу), так и не было бы нужды этак вот... Одному-то схорониться проще простого, а четверым, да еще с конями... Эх!

- Зря пса какого-нибудь не взяли, - рассуждал Жежень, пристраивая медную посудину над костром. - Хотя... Вон у Корочуна охоронные псы были во всей округе наилучшие, а толку?

Окончив возню с конобцом, парень глянул на уже задремывающего вятича и вдруг сказал:

- Слышь, ты, чудище дебряное! Как нынешнее наше дело покончим, непременно с тобой подеремся. Эвон ты меня скольких зубов лишил не за хвост собачий - думаешь, я позабуду?

Мечник чуть приоткрыл один глаз и собрался было что-то сказать, но не успел - Векша опередила.

- Знаешь, как одна жаба решила ведмедя перереветь? - ехидно спросила она Чарусина кормленника.

- Ну? - слегка оторопел тот.

- Надуюсь, думает, посильней, да как рявкну...

- Ну-ну...

- Вот она надувалась, надувалась...

- Да ну же!

- Лопнула, - вздохнула Векша.

* * *

После ужина Кудеслав позволил себе еще немного вздремнуть - пока остальные, тихонько гомоня, устраивались на ночь по-настоящему. Впрочем, по-настоящему ли? Мечник был уверен, что Векша и Жежень спать не будут, во всяком случае, что они собираются не спать, а уж там как получится. Вятич, правда, догадывался, как именно это может получиться у Жеженя, если, конечно, людодлаки подарят еще одну более или менее спокойную ночь.

Мечникова дрема была легкой и чуткой. Кудеслав слышал возню у костра, слышал то и дело затевающиеся там перебранки - шепотом, явно с оглядкой на отдыхающего. Сперва Векша, которая приняла на себя заботу о припасах да кормленьи и вообще старательно изображала рачительную степенную бабу (рачительность ей давалась куда лучше, нежели степенность)... Так вот, сперва Векша принялась дознаваться, почему вдруг оказался пустым берестяной туесок, в котором хранился мед. Подозрение пало на Жеженя, в чью седельную суму был уложен злополучный туес. Но парень свою вину отрицал, как вдруг решилась сознаться Мысь: "Я только попробовать хотела, а он весь съелся..." Что ж, повинную голову и вошь не грызет. Векша еще немного поворчала да и угомонилась (видать, брезговала не то что разговаривать со своим ожившим подобием, а даже бранить ее); Чарусин закуп, хихикая, выспрашивал Мысь, как это она исхитрилась весь день таскать мед из чужой поклажи так, что никто того не заметил, а преступная сладкоежка мрачно оправдывалась: "Да чего там весь день? Много его, что ли, было, меду того?" (туесок, между прочим, размерами мог поспорить с ее головой и еще утром был полнехонек).

Потом без малейшего перехода Жежень принялся ворчать на Кудеслава - дескать, тот не умеет соразмерять свои силы ("Тоже мне, воин!") и через его неумение да вятское упрямство всем может выйти лихо.

Подниматься Мечнику не хотелось, а посему он принялся раздумывать, чем бы таким запустить в обнаглевшего пащенка. Однако самому обрывать Жеженевы разглагольствования вятичу не потребовалось - это сделала Векша. Верно, лишь потому она дозволила парню сказать так много, что при первых его словах аж задохнулась от возмущения. Но уж когда опомнилась!..

Много чего узнал растерявшийся от подобного напора Жежень: и кто он такой сам по себе, и кто... вернее - что он такое в сравнении с Кудеславом... А потом Векшин голос вроде как раздвоился, и Мечник лишь миг спустя с удивлением сообразил, что это принялась вторить его жене Мысь - не заспорила, а именно принялась вторить с тем же пылом и негодованием. Вот так, так!

Не сразу вятичева наузница-чаровница-жена сообразила, что происходит, а когда сообразила-таки, то поперхнулась недоговоренным словом. И Мысь тоже замолкла, осознав, как неосторожно выдала свое сокровенное.

От Мечниковой сонливости, конечно, последнего следа не осталось.

Прах бы их всех побрал, спутничков, - именно вот теперь и нужно было затеять такое! То резвятся, то лаются - небось даже детишки, идучи по грибы, осмотрительнее себя ведут!

Нужно было бы Кудеславу подняться, да все вот это и высказать, но... Но он продолжал прикидываться спящим.

Даже так, с закрытыми глазами, он прекрасно представлял себе, как Векша полосует яростным взглядом Мысь; как Мысь по-векшиному изо всех сил отворачивает лицо да угрюмо пошмыгивает носом; как Жежень ошарашенно, с горькой обидой таращится на рыжую тощенькую девчонку, которая лишь миг назад казалась ему избавлением от наиглавнейшей горести...

- А я? - закуп-кормленник златокузнеца Чарусы, кажется, всхлипнул. - Be... М-мысь, а я как же?

- А ты будешь ночную сторожу держать, коли такой умный. - Это Векша. Невлад-невпопад, хоть наверняка прекрасно понимает, о чем было спрошено. - А вот ты... - Векшин голос сделался очень тихим и очень страшным. - А ты не надейся даже. Поняла?

- Да я и не надеюсь, - горько сказала Мысь. - Куда же мне... Противу настоящей-то...

Может быть, потому, что сказано это было искренне, подлинная Горютина вроде обмякла (Векше ли не знать предела собственному же умению притворяться!).

- Ложись уж, детишкам давно спать пора, - промолвила она устало и глухо.

Некоторое время было тихо - лишь шумел ветер, да еле слышно потрескивало в костре, да изредка гулко вздыхали кони. Потом Мечник расслышал приближающиеся легкие шаги и сдерживаемое дыхание.

- Сморило-таки его... - выговорил совсем рядом негромкий Векшин голос. - Вот ведь намаялся-намотался! Ты, Жежень, впрямь оставайся пока здесь, сторожи, все равно... (сухой смешок - непонятно чей) все равно тебе не уснуть... Потом разбудишь - меня, не его. И слышьте вы, оба... Ежели кто из вас впредь хоть единожды вздумает назвать меня по-девичьи, а не как мужнину жену следует кликать - Кудеславихой, или хоть Вятичихой - ох же и огорчу такого! Так что ты, Мысь, можешь прежнее МОЕ, - она крепко надавила голосом на это словечко, - МОЕ прежнее прозвание можешь себе забирать. Коли хочешь, будь Векшей - мне-то без разницы.

* * *

Все время пути Мечнику почему-то казалось, что он обязательно сумеет загодя почувствовать миг, который нездешние твари выберут для нападения. И еще казалось вятичу, будто бы уверенность эта связана с подарками, полученными в святилище двуименного да двоесущного бога. Причем "казалось" - слово не вполне уместное, "знал" подошло б куда лучше... если, конечно, бывает знание, взявшееся ниоткуда.

Нет, зря Кудеслав давеча решил, будто наистрашнейшее - не понимать ворога.

Куда страшней было то, что весь этот трижды по трижды проклятый путь он, Кудеслав, Урман-то железноголовый, надеялся не на себя.

А на что?

Впрямь на Его-Ее дары? Те, правда, вроде как вовсе не к воинским делам предназначены, да только предназначения Двоесущного даже богам, говорят, не уразуметь наперед...

Или ты, Кудеслав, мудрости недоступного пониманью четвероединого волхва доверился? Ведь едва ль же не въявь щекочется в ухе старческий убаюкивающий шепоток: не опасайся, мол, все надлежащим порядком складывается... Я, мол, не из одного лишь желания прекратить споры, не с придури навязал тебе обузливых спутников... Я, мол, получше твоего ведаю, что да как надлежит делать и чему суждено вывернуться... Только ведь волхв и на Идоловом Холме своем был вроде как и мудр, и могуч, а нездешние мудрей да сильней его оказались... И ведь не доказал же он тебе, что впрямь добра хочет... Говорить-то говорил, много слов разных сказал... Но не доказал же!

На что еще надеяться тебе, Кудеслав? На собственную неявную силу? Никогда-никогда прежде не надеялся ты на нее, потому что владеть-то ею не умел вовсе... Э, да что там умение! Ты ведь раньше даже не знал наверное, есть ли она у тебя, сила эта, или данное родителями имя - единственное, что тебе от них досталось кудесного... И вот, на тебе... Прорезалось... Способность ощущать чужой взгляд обострилась уж точно сверх естества. Мать предрекала когда-то, будто в самый-самый распоследний да смертноопасный миг... Так что, настает-таки он, распоследний да смертный? Или те самые Его-Ее дары, беспрерывно носимые, усиливают врожденное? Да еще меч... Не он ли причина и нынешних див, и давнего, когда ты с нелюдской ловкостью сумел уберечься от летящей в затылок стрелы? И не из-за него ли тот засадщик в вятском лесу, чуть ли уже не спуская тетиву, решил не ранить Векшу, а убить тебя?

Может быть.

Все может быть.

Например, что надежды твои по правде тебе же и, главное, всем твоим станут во зло. Потому что они, надежды, для того тебе и навеяны. Кем? Если такая догадка верна, то уличать навевалыцика уже поздно. Как уже поздно и что-либо менять.

А может, все проще? Может, ты, Мечник, вовсе ни на что не надеешься? Может, ты до того ни на что уже не надеешься, что просто-напросто примирился с неотвратимостью беды? Вот уж это было бы страшней страшного. Как ты давеча праведно вознегодовал на беспечность сотоварищей! А откуда она взялась, ты подумал? Да оттуда, что все они, осознанно, неосознанно ли, но крепко верят, будто с тобой им нечего опасаться. А ты, ты во что веришь?

И еще ко всему вдобавок эта недоступным пониманию волхвовством оживленная златая безделка... И четырех дней не минуло, как ожила, ан уже успела присохнуть... Диво? Диво ли, если доподлинной Горютиной дочери ты, по Белоконевым да по собственным ее же словам, сделался люб с первого мимолетного взгляда? Ох, до чего же она Векша, эта самая Мысь! Подлинная-то все своим бесплодием мается, так и ее подобье выдумало себе ущербность: "Куда мне до настоящей!" Дите... Там, в Чарусиной кузне, сразу было видать: человек она как человек. Красавица как красавица. Векша как Векша. О, боги!..

...Осторожно приподнявшись, Мечник неслышною тенью ускользнул от костра. Ложась, он только железную шапку снял, так что теперь ему достаточно было прихватить за подбородочный ремень шлем, чтобы унести на себе да с собою полное свое ратное снаряжение - кроме, конечно, лука.

Ни прикорнувшая рядом Векша, ни Жежень (которому горькая кручина законопатила глаза да уши похлеще обморочного сна) вроде бы не приметили исчезновения Кудеслава. Про Мысь и говорить нечего: вопреки душевным переживаньям спала она так, будто вновь обернулась неживою вещицей. И хвала богам. И так вечером было предостаточно шума.

Ладно, другим простительно.

Но ты-то, Мечник, воин, - почему ты позволил им нашуметь?

Одно утешает - хоть место для ночевки выискал преудобное. Плосковатая гривка, делящая пополам обширный заболоченный луг, на котором и жабе не схорониться: трава уже выжелтела да полегла... Вдоль гривки тянутся редкие кустарники, сама же она почти вся лысая - лишь купа старых деревьев почитай что на самой середке, и все.

В этой-то рощице Мечник и велел ночевать. Со стороны меж мотаемой ветром листвою не различить ни людей, ни коней, ни спрятанного в ямине костерка (во всяком случае, ежели глядеть обычным человеческим глазом), и нельзя скрытно подобраться к ночному становищу хоть через луг, хоть по гриве... нельзя... это, конечно, если охорона не задремлет.

Но после вечернего шума... По-над болотистой мокретью звуки разлетаются далеко... Так как же ты не пресек?.. Именно сегодня...

Вот в том-то, верно, и дело, что именно сегодня (вернее, "сего", но уже не "дня").

Оба скрадника были здесь. Один, недобрый, где-то совсем рядом, второй же, давний знакомец-созерцатель, вроде бы угнездился в кустарнике меж гривой да луговиной. Так есть ли прок хорониться, ежели тебя уж и так нашли?

А все-таки странно. Окажись на месте хоть одного из ржавых точное подобие Кудеслава, по меньшей мере трое из бывших возле костра уже беседовали бы с Навьими, аки свойственники; сам же вятич в наилучшем для него случае отстрадался бы изрядною раной. Так в чем же дело? Не хотят? Не могут?

Э, что проку в гаданиях - даже чужого ЧЕЛОВЕКА не всегда можно понять, а уж вовсе ЧУЖОГО...

Привалившись к древесному стволу (поди высмотри в полумраке, с какой стороны ни глянь!), вятич торопливо приладил шлем; не вынимая меч из мягких никудышных ножен, отцепил их от пояса. Потом скользнул хватким коротким взором по только что покинутому становищу.

Хоть ночь и была светла, но в десяти-пятнадцати шагах - именно настолько отошел вятич - более ли менее отчетливо виднелся один Жежень. Сидел он над самым костром, еще и время от времени принимался ворошить прогорающие уголья увесистым кузнечным молотком, который прихватил с собою (конечно же, не спросясь хозяина) вместо оружия.

Вот ведь горе-охоронщик! Ему бы костер вообще потушить, а он подкладывает хворост. Спасибо, что не темень кругом - иначе бы отсвет сделался виден за несколько верст.

А ночь и впрямь была светлой: как бы возжелав помочь звездам, на безоблачное небо карабкался ущербный, словно надкушенный, кружок волчьего солнышка. Да и запад еще не померк: только-только успевший кануть за виднокрай Хорсов лик додаривал небосклону свое златое сияние.

И ни тебе птичьего, ни звериного крика - словно бы надоевший безроздышный ветер не только выдувает остатки листвы из древесных вершин, но и всю живность вымел из лесу. Что ж, так случалось и во время прежних появлений ржавых потвор. Хотя при тех, прежних встречах бывал еще и чародейский туман, а нынче даже обычная дымка не поднимается над лугами.

Может, навязчивые скрадники - не Борисветовы посланцы, а их сторонники из здешних людей?

Все может быть.

Может быть, даже то, что идти с Мечником всем, кому захотелось, Корочун дозволил ради... Вот покинь сие же мгновение Кудеслав спутников да отправься в одиночку, пешим - глядишь, и оторвался бы от соглядатаев на целую ночь пути. Пока ржавые заметят, что одного не хватает... Ведь ты каждую ночь дозорничал не на самом становище, а скрытно, бродя окрест...

Но нет, вряд ли мог волхв предумыслить, будто Кудеслав способен бросить в опасности тех, кто вверился ему так безоглядно...

Может, это ржавые чародеи навевают подобное?

Но разве стали бы они наиопаснейшему своему ворогу нашептывать этакие советы?

Ведь мыслишка-то хороша, ой хороша! Как же ты раньше не додумался, ты, воин?! Впрочем, раньше и не выпадало такого удачного случая. Вот бы торчащему в костровом зареве Жеженю еще и шлем нахлобучить, чтоб парень со стороны казался тобою! Ну, ладно, авось и так повезет...

Не отлепляясь от древесного ствола, Мечник будто стек по нему на укрытую палым листом землю, ползком заскользил к кустам...

Впервые за все время пути шумливый надоедливый ветер не мешал, а помогал вятичу: в тихую пору даже змея выдала бы себя хрустом да шорохом, ползя по этаким грудам сухой листвы, а уж здоровенный мужик, отягощенный бронным железом...

Помог ветер, помог.

И черненый панцирь не мог выдать случайным взблеском, и воинское испытанное уменье не могло подвести...

...И все-таки вятич едва не спугнул его.

Как ни светла была ночь, каким бы прозрачным ни казался кустарник, обокраденный листопадом и ветром, а смутную тень затаившегося человека Мечник углядел, лишь будучи от нее всего в восьми-десяти шагах. И то углядел лишь потому, что этот человек (или некто весьма схожий с человеком) настороженно приподнялся да заозирался, почуяв неладное.

Кудеслав окаменел, вжимаясь в траву.

То, до чего он должен был бы додуматься уже давно, кажется, удалось с первой же запоздалой попытки. Именно это и настораживало: уж не ловушка ли?

Да, место для ночлега подвернулось небывало удачное: близлежащие укрытия настолько скудны, что достаточно лишь угадать, с какой стороны гривы таится враг (прежде-то ночевать приходилось на лесных полянах, а ощущение пристального взгляда со стороны, хоть и усиливалось с закатом, все-таки не позволяло более ли менее точно выявить направленье и расстояние). Но... Само ли подвернулось оно, место это? Не враги ли ухитрились-таки соблазнительной приманкой отманить Мечника от остальных? Ведь кроме этого вот соглядатая, который в кустах, еще есть второй...

Где-то там, близ костра, совсем рядом со спящей беззащитною Векшей - ворог, который умеет прикинуться чем угодно, который не ощутим ни слухом, ни зрением и обнаруживается лишь загадочным смутным чувством...

Ученый историей с Чарусиной вешалкой, Мечник запомнил все до последней мелочи вещи, несомые его спутниками, и постоянно учинял досмотры. Ничего нового вроде не объявилось, однако разве же станешь тыкать клинком в каждый ошметок бурой глинистой грязи, прилипающий к конским копытам, в каждый изжелта-ржавый лист, прицепившийся к людской одеже?..

Но можно ли вовсе ничего не делать под тем предлогом, что нужно, мол, устерегать опасность, которую нельзя устеречь?!

Да и поздно уже разворачивать дышло вспять.

...А наконец-то выслеженный упорный соглядатай тем временем бесшумно поднялся в рост. Бывший до сих пор столь осмотрительным, ворог ошибся: не сообразил, что близящееся шуршанье не слухом услыхалось, а передалось через притиснутое к земле тело. Ветер дул со стороны по-дурному перекормленного Жеженем костерка - туда-то сейчас и вглядывался-вслушивался обеспокоенный скрадник. Причем, умудряясь ловко укрываться за чахленькими кустами от воображаемой опасности, целиком показал себя Кудеславу на фоне многозвездного неба.

Что-то неправильное примерещилось вятичу в очертаниях вражьей головы, и тело загадочной твари показалось длинноватым при чересчур коротких ногах, но ровный обманный свет мешал толком разглядеть подробности. Ну и ладно - разглядывать можно будет потом...

Чуть приподнявшись, Кудеслав левой рукой бесшумно и беззамашно перебросил через скрадника заранее подобранный трухлявый сучок. Древесный обломок тупо ударился о ветку, неведомая тварь резко оборотилась на звук, вскидывая короткое увесистое копье... и подставляя спину взметнувшемуся в прыжке вятичу.

Лишь когда сработанный Званом меч уже рушился на вражью голову, Кудеслав понял, что именно показалось ему неправильным в очертаниях этой самой головы. Понял, но... Единственное, что вятич еще мог успеть - и успел, - это выгнуть запястье, повернув одетый в кожу клинок плашмя: авось все же получится не до смерти, авось сумеет ослабить убойную силу молодецкого взмаха обкрученная вокруг подставившегося под удар темени толстая да упругая коса.

И коса выручила-таки свою хозяйку. Да так выручила, что Мечник был вынужден еще и левым кулаком прибавить бабе по затылку. Прибавка получилась неслабой да скорой, но толстокосая скрадница оказалась еще проворней вятичева кулака. Перед тем как лишиться чувств, она успела ловко крутануть копьем, ударив им себе за спину - тусклое железо наконечника всего на треть своей длины не дотянулось до бронной Мечниковой груди.

Несколько мгновений вятич мрачно разглядывал упавшую супротивницу - не столько даже разглядывал, сколько пытался понять: с чего это он в последний миг перепугался собственного удара? Ну, баба... Что ли, среди выворотней одни волки и ни единой волчицы? А хоть бы и так оказалось (на Нездешнем Бреге всякое может быть) - небось женским подобьем оборотиться не сложней, чем изрядное время прикидываться гвоздем.

Баба...

Крепкая, ширококостная - как Любослава. Впрочем, куда той... Четверть премудрого волхва макушкою неведомой скраднице и до плеча бы не дотянулась. А уродливая коротконогость да длиннотелость вятичу лишь с первого взгляда померещились. Это из-за подола (для мужской рубахи длинноват, для бабьей короток). Теперь же оглушенная супротивница напомнила Мечнику кобылу. Не из словенских, тяжеловесных да приземистых. Хазарскую. Голенастую, опутанную тугим переливающимся плетением жил...

Конечно, схожесть с хазарской лошадью могла вятичу лишь мерещиться. Трудно судить о теле, которое сокрыто под плотной мешковатой одежей. Особенно когда тело бабье, а одежа мужичья. И не просто мужичья - воинская.

Куцый овчинный тулупчик шерстью наружу, а поверх него - короткорукавая густая кольчуга, к укрепленному железными бляхами поясу привешен длинный широкий нож, вполне пригодный для рубки... Вооруженье, штаны из некрашеного войлока, прокопченная коричневая сыромятина тупоносых сапог - все это живо напомнило Мечнику его гостевание в не таких уж и далеких отсюда скандийских землях. И лук, валявшийся неподалеку, тоже был явно сработан урманским либо свейским умельцем.

А самое главное, ни в одеяньи загадочной бабы, ни в ее воинском снаряжении, ни в волосах (кажется, если бы их отмыть, они б оказались светло-льняными) не виделось ни малейшего следа той ржаво-кровяной бурости, которая была распознавательным признаком Борисветовых чудищ. По крайней мере, не увиделась она при первом беглом осмотре - до того, как Мечник вдруг спохватился: отчего это при неверном обманчивом свете звезд да Волчьего Солнышка удается даже цвета различать, не напрягая глаз?!

Жежень, горе-дозорный!

Перекормил костер да заснул - как был, сидя, уложив подбородок на поставленный торчком молоток.

Заснул.

И ветер выдул пламя из колдобины-похоронки да погнал его по опалой листве прямиком на засидку выслеженной да успокоенной вятичем соглядатайки.

Спасибо еще, что ночная росяная сырость не давала огню очень уж расползаться по сторонам. Чарусину закупу, конечно, поделом бы пришлось, кабы разгулявшийся костер припалил ему пятки да то местечко, коим нерадивый страж сильней всего навалился на землю-матушку... Но Векша да Мысь сходной участи вроде не заслужили.

Впрочем...

Нет, Мечник сперва не заподозрил ничего плохого, увидав, что его жена поднимается на ноги. Наоборот, порадовался. Вот, дескать, разбудило ее ощущение непорядка (именно так, поскольку ощущение ожога поднимает куда шустрее), и теперь самому Кудеславу можно не кидаться к стану опрометью, обнаруживая себя второму оставшемуся скраднику: Векша, небось, и огонь притопчет, и Жеженя разбудит да изругает.

А только вятичеву жену, похоже, меньше всего заботили удравшее из костра пламя да Жеженев сон. Глядя, как она торопливо озирается по сторонам, Кудеслав мгновенно облился холодным потом.

Тревожный вечерний разговор все это время подспудно тяготил душу Мечника. А потому теперь женино поведение мгновенно подсказало: Векша удостоверяется, не находится ли кто-то настолько близко, что сможет ей помешать. И еще Кудеслав понял, что он и есть этот кто-то. И что Векша задумала такое, чему он непременно бы помешал, будучи в состоянии это сделать. "То моя беда, мне самой и справляться с нею". Вот, стало быть, и решилась справляться. Как? Это же Векша! Значит, любым из двух наиглупейших способов.