Чтение 18–й страницы книги ~На берегах тумана~

За приоткрытой дверью ждал увалень довольно мирного вида, однако при тесаке. Потом была крутая деревянная лестница, гулкий коридор и крохотная комнатенка, посреди которой растопырилась неожиданно просторная, богато убранная кровать. Стараясь держать как можно дальше от себя чадящий, роняющий трескучие капли факел, провожатый топтался в дверях, пока гость торопливо устраивался на ночь. Уходя, провожатый буркнул:

- У нас встают спозаранку. Проснешься - не вылазь. Умывание принесу, завтрак, а как поешь - поведу тебя к самому.

Бес знает, сколько времени Нор пробарахтался в бездонной хляби перин, дожидаясь рассвета. Вскоре парню стало казаться, будто рассвет уже давно наступил, но какая-то злонамеренная скотина подобралась снаружи к окну и занавесила его просмоленным холстом. Эта дурацкая уверенность крепла с каждым мгновением, однако, прежде чем Нор собрался вылезти из-под одеяла и пощупать, заоконная чернота вдруг стремительно набухла голубым утренним светом, дверь распахнулась, и в комнату величественно вступил давешний провожатый. Был он до неузнаваемости причесан и напомажен, вместо ношеной парусины его тучную фигуру драпировало шитое серебром коричневое сукно, а на пухлых ладонях возлежал поднос с умывальной посудой.

Завтрак и прочие утренние дела Нор завершил стремительно, только даже за столь короткое время тип в коричневом успел ему надоесть бессчетными понуканиями. "Шевелись! Глотай скорее - хозяин ждет!" Ну, ждет. Ну, дождался своего визитера этот ненормальный щеголеватый старец, развалившийся в бархатном кресле среди книг, позолоты да цветного стекла. Встретил он парня хитрым прищуром водянистых глаз и неласковыми расспросами, а потом без всякой видимой причины выскочил вон, кинув через плечо: "Ты, маленький, покуда один поскучай..." Старый-то старый, но едва ли не бегом скатился по лестнице (Нор этого, конечно, не видел, но от тарахтения гнутых каблуков в зале аж стекла задребезжали).

Старец возвратился очень нескоро. Соскучившийся до полной утраты застенчивости Нор уже и по залу набродился, и во все углы успел позаглядывать, когда где-то рядом заслышался ему наконец приближающийся каблучный перестук.

Вошел хозяин вовсе не в ту дверь, через которую выходил. Он проскользнул сквозь проем между книжными этажерками и сразу же заговорил, не позволив себе присесть или хоть отдышаться от быстрой ходьбы:

- Заждался? Ну, ты уж не очень серчай на старика. Бульончик у меня там вскипать собрался. Особый бульончик, редкостный, такому никак нельзя позволить неправильно прокипеть... Да что ж ты стоишь? Ты, маленький, не стой, ты садись. Разговор у нас получится долгий, душевный, а ноги, чай, тебе не от казны пожалованы.

Присели. Хозяин с блаженным покряхтыванием утопил себя в глубоком кресле, занавесив лицо багряными бликами витража. Нору он указал кресло напротив. Однако парень, извинившись, устроился на низенькой скамеечке, выточенной из редчайшего желтого дерева, но не украшенной никакими излишествами. Здешняя мебель Нору не нравилась: до тошноты мягка и очень уж роскошна (последнее, кстати, следовало отнести не к одной только мебели).

- Так, говоришь, храбрый ветеран Рико называл меня бесноватым? - Старец говорил раздельно и живо, хоть и казался усталым. - Храбрый, умный хитрый Рико... Всем был бы хорош, да вот какая беда: невезуч, однако же чрезвычайно пристрастен к фишкам. А потому вечно в немалых долгах, и приходится ему, служа префекту, еще на стороне зарабатывать.

Старый щеголь примолк, давая Нору время осознать сказанное. Собственно, все было достаточно ясно, вот только...

- Не знает ли почтеннейший господин, кого это схватили нынешней ночью возле "Гостеприимного людоеда"? Может, невинный страдает?

Старец тоненько хихикнул, затряс головой - ну прямо тебе хуторской дурачок, для шутки ряженный владетельным капитаном.

- Нынешней ночью возле твоего кабака одного тебя поймали - и то ненадолго. Нор вытаращил глаза:

- Но как же... Я же сам слышал рожок... сигнал...

- Это, маленький, ваш квартальный сигналил. Я ведь один, а в Ордене людей не перечесть, и почти каждый мне неприятель. Вот и приходится склонять душевных людей в помощники.

Так. Стало быть, загадочный благодетель мало того что к Ордену отношения не имеет, так еще и пытается с ним (с Орденом то есть) тягаться силами. Равные, стало быть, величины - Орден всемогущих Ветров и расфранченный старикашка, умеющий с подозрительным правдоподобием корчить из себя дурачка. И при этом орденский вице-адмирал, озлившись, грозил ему не отлучением, не галерами, а тем, что непременно станет кому-то жаловаться. Интересно, кому? Мамочке?

Говорят, если мелководная рыбешка случайно попадает в глубины, то ее мгновенно убивает чрезмерная тяжесть вод. Вот и Нор чувствовал, что уж больно глубоко уносит его прихоть судьбы - того и гляди, ребра хрустнут.

Тем временем дряхлый франт выкарабкался из кресла, подошел к клавикорду, беззвучно потрогал клавиши. И вдруг сказал:

- Пойми: вернувшийся из Прорвы - редкость. А всякая редкость ценна. А на всякую ценность сыскиваются охотники - чем ценнее, тем больше. Некоторые вельможные священства шибко досадуют на тебя. Говорят, что ты угроза порядку вещей, что у разных умников пошатнется страх перед отлучением - какой может быть страх, ежели из Прорвы возвращаются? Немало господ иерархов перевели бы дух, когда бы ты тихонько да незаметно вознесся к Лазурным Розариям... Думаешь, пьяненькие переселенцы случайно забрели в вашу таверну? Как бы не так... Поздно я узнал про душегубскую затею, а все же узнал - мир-то не без душевных людей... И пришлось поручить господину Тантарру завести знакомство с надзирателем вашего квартала - чтобы впредь оберечь тебя от злоумышлении. Я ведь в тебе тоже немалый интерес имею...

- Вот пришибло бы меня шакалье в ту, первую ночь, и поиссяк бы интерес почтеннейшего господина, - буркнул Нор, мрачно уставясь в пол.

Почтенный господин долго не отвечал на этот упрек; он медленно гладил клавиши, словно пытаясь согреть ладони о полированную кость. Когда же старец в конце концов заговорил, голос его изумил Нора своей неожиданной мягкостью.

- Ты, маленький, человек, хоть и глупый по молодости. Я тоже человек. Не досадуй, пойми: не вправе один человек навязывать другому собственную волю вместо судьбы. Одно дело - противодействовать преступным козням могучих властителей, но вздумай я оберегать тебя от обыденных в этом мире слепых случайностей, так ты же первый станешь на меня злобствовать (и, кстати сказать, будешь прав). Понял ли? Нет? Не беда, со временем сам все уразумеешь. Только думать не забывай - сие занятие покуда никому не вредило. И вот еще что запомни: если позволишь украсть у себя гордость преодоления (неважно, кому позволишь - мне, подружке своей, себе самому), то останется от тебя калечный человечишко, не способный ни к чему, кроме жалоб.

Нор, действительно, не вполне понял стариковские речи. В них мерещилось что-то очень правильное, но ведь давно сказано: "Чрезмерная правильность - тварь из породы ошибок". Вслух парень, естественно, ничего подобного не сказал. Он вообще ничего не сказал - сидел, уставясь в затылок разглагольствующему старику, поскольку тот вдруг принялся говорить о вещах на редкость занятных.

- Ты вот жизнь свою полагаешь оконченной. Не рано ли? Партикулярные тебе впредь досады не причинят: я нынче же переговорю с префектом, он мне поверит. Орденские, меня опасаясь, не посмеют решиться на сугубые пакости, а от несугубых ты и единолично отобьешься. Что еще? Подружка? Поверь старику - даже с нею может выйти по-разному. Она покуда никого не любит и не любила - ни тебя, ни приятеля твоего. Молчи да слушай! - прикрикнул он, видя, что Нор готовится возражать. - Как-никак я почти всемеро старше тебя и во сто крат умнее! А девочка Рюни по неискушенности путает с любовью то дружбу, то жалость. Вот и выходит - рано ты похоронные фонарики вывесил...

Старец суетливо пробежался по залу. Ошалевший Нор не сводил с него широко распахнутых глаз. Ай да щеголь! Ай да благодетель! Ведь каким боком все вывернул - действительно, будто и не случилось ничего страшного... Вот бы поверить! А еще бы лучше понять, чего ради затеял этот недоступный пониманию человек подобную беседу.

Благодетель между тем решил продолжать:

- Нечего, маленький, выпучивать глаза этаким отчаянным манером. Чем таращиться, лучше задай работу своим мозгам да пойми наконец: прав-то я! А еще того лучше - спой-ка мне, старому, то, чем потчевал вчерашних гостей своего хозяина.

Парень поперхнулся от неожиданности, промямлил что-то о скрипке, которой здесь нет. Старец только рукой махнул:

- Эка беда! Вон тебе клавикорд, да какой! А коли не хочешь - давай без музыки, и то ладно.

Отвертеться не удалось, пришлось петь. Престарелый щеголь со второй строфы начал тихонько подбирать мотив, касаясь клавиш с такой настороженной аккуратностью, словно боялся укусов. И Нор мимоходом отметил, что похожий на дворец инструмент стоит здесь не только красоты ради.

Когда песня закончилась, старец долго молчал. Он словно как-то усох, подряхлел и явно прятал от Нора лицо. Парень уже начал придумывать всякие способы прервать затянувшееся молчание, но ничего приемлемого выдумать не успел. Хозяин с заметным трудом снова превратил себя в бодрячка, вот только голос не захотел подчиняться его усилиям.

- Ты что же, написал это за пару дней?

- Нет, это старое. Это когда родители... Сейчас просто уж очень впору пришлось. А написать так быстро я бы не смог: я плохо пишу. Читаю хорошо, а писать почти совсем не умею. Это ведь как с людьми: в лицо узнавать легко, а поди-ка нарисуй по памяти даже лучшего друга!

Старец почему-то захохотал. Нор подозрительно прищурился - не над песней ли? Нет, вроде бы что-то другое развеселило. Ладно уж, пускай себе радуется. Дитя престарелое...

А хозяин-благодетель, все еще посмеиваясь и утирая слезы с раскрасневшихся щек, внезапно сказал:

- Душевная песня. - Он окинул Нора стремительным хватким взглядом, всплеснул сухонькими ладошками. - Ишь ты, сызнова не жалует доверием старика! Ну, погоди же!

Парень видел, как шустро заметались по клавишам бледные пальцы, как набухла ветвистыми жилами узенькая полоска, проглядывающая между ослепительным жабо и напудренным затылком пушистого парика... А дрожащий, срывающийся от напряжения стариковский фальцет почему-то не показался жалким, не утонул в могучем рокоте гигантского клавикорда.

Свинцовой мгле и реву волн, и злобной воле Норда

Мы преданы и проданы податливостью дна.

Корабль сорвало с якорей на траверзе фиорда.

Земля - она близка, вот только жаль, что не видна.

Ведь там, за павшими на мир гнилыми облаками,

Что мочат космы в гребнях волн, кипя, роясь, глубясь,

Любимый берег ждет, ощерясь рифами-клыками

И желтой пеной бешенства давясь.

Пение оборвалось так же внезапно, как и затеялось.

- Забавно, правда? - В голосе нелепого старика Нору примерещились слезы. - Почему-то продолжаем величать времена года муссонами да пассатами, которых не было со дня Мировой Катастрофы... Поем песни про Норд - ветер с Великих Северных Льдов, которому неоткуда дуть уже сто два года... Забавно... - Он вздохнул с надрывом, провел ладонью по клавиатуре. - Так не скажешь ли, маленький, чью песню я сыграл?

Нор пожал плечами:

- Скажу. Да не только я - любой скажет. Это Рарр, из его "Аллегорий".

- Вот тебе Рарр! - Изысканный щеголь вдруг позволил себе жест, способный вогнать в краску даже видавших виды барышень из нескучных квартир. - Кабы я осмелился рисковать честью своих имен, то этот осел так бы и помер никому не ведомым базарным торговцем!

Нор поначалу даже не понял, на что намекает раздраженный старик. Возможно, он хочет сказать, что покровительствовал великому песнетворцу?.. И только через несколько мгновений до парня дошел истинный смысл услышанного. Смилуйтесь, всемогущие, да что же это за имена носит здешний хозяин, если их можно запятнать рарровской славой?

- Ну, чего притих? Ты уж не молчи, скажи что-нибудь. Небось думаешь: врет старый или из ума выпал. Так?

Нор отчаянно замотал головой. Он действительно не догадался усомниться в словах щеголеватого старца. Парень чувствовал: сказанное слишком похоже на вранье или бред, чтобы и вправду оказаться враньем или бредом.

- И на том благодарствую... - Старик снова потух, сгорбился. - А твоя песня и вправду неплоха. Спой ты, маленький, ее на поминках - на руках бы домой унесли... Люди ведь не дубье, понимают... А вот ты, похоже, не имеешь никакого понятия о песенном мастерстве. Сочинять - это еще не все. Надо уметь преподносить сочиненное. Ежели гостям, пришедшим повеселиться, принимаются мытарить душу, то как же тут не приключиться досаде?!

Нор молча грыз губы. Неловко было парню, стыдно и горько. Беды, еще вчера ужасавшие, представлялись теперь в совершенно ином свете, а свое собственное поведение просто угнетало. Маленького щенка бросили в лужу. Ему бы забарахтаться, попытаться выбраться на сухое - так нет же, скулит, жмурится и покорно тонет. Наверное, проклятый старик во всем прав - иначе бы не вгрызались в душу его скудные полунамеки. Хвала Ветрам, хоть уберегли от рассказа про маэстро Тино, вознамерившегося урвать у Нора толику славы для своего конопатого родственничка. Посетовать на такое при человеке, добровольно отдавшем в чужие руки то, что теперь величают "гением великого Рарра", - это ж осталось бы только удавить себя от стыда!

Старец взглядывал испытующе, однако помалкивал, не мешал раздумьям. Глаза его стали странными, шалыми; в их льдистых глубинах брезжила снисходительная участливость, и Нор вдруг с болезненной ясностью понял: видел он уже когда-то такие глаза - либо эти самые, либо другие, неправдоподобно схожие с ними. Нет-нет, не во время первой встречи в орденском логове, а еще раньше, давно, неизвестно где...

- Зачем почтеннейший господин решил меня утешать? - Парень очень хотел сказать это громко, чуть насмешливо, однако получилось у него совсем по-другому.

Старик уже снова устраивался в своем кресле, хлопотливо поерзывал, покряхтывал, уютно топил подбородок в кружевах.

- Я и в мыслях не держал тебя утешать, - вкрадчиво промурлыкал он. - Единственно, чего я хочу, - это чтоб ты уразумел истинное положение дел. А уразумев, спокойно бы выбрал: либо с моей помощью (кстати сказать, вовсе не такой уж изрядной) возвратиться к обыденной жизни, либо остаться здесь и помогать мне. Пойми: помощь мне надобна, однако же лишь душевная, по доброй воле, не от безысходности. Понял ли?

Нет, Нор не понял. Не понял, чем он может помочь человеку, которого даже Орден опасается; не понял, почему человек этот, нуждаясь в нем, сам же настойчиво уговаривает идти откуда пришел. Странный человек...

Щеголь ухмыльнулся:

- Созерцаю на твоей физиономии невысказанные вопросы. Поясню: во-первых, я привык всегда поступать сообразно своим убеждениям. Во-вторых же, мне надобен старательный подручный, а не меланхолик, возмечтавший о самоубиении.

- Зачем я вам, господин? - прошептал Нор.

Старец снова преобразился. Теперь лицо его сделалось жестким, в голосе и следа не осталось от витиеватой дурашливости.

- Ты был в Прорве. Был и вернулся. Ты можешь вспомнить - единственный из всех.

Нора будто бы по темени наотмашь ударили.

- Из всех?! Я не первый?! Старец желчно осклабился:

- Уж не досадуй - не привелось тебе оказаться первым. Бывали и до тебя. Зверье шныряет туда-сюда, нахально игнорируя орденские запреты. Изредка в мир выходят безумные люди. Шестнадцать таких пришельцев (все взрослые мужчины, воины) были замечены стражей и убиты - кстати, не без потерь. Убитых еще ни разу не удалось опознать, но оружие, приносимое ими, когда-то принадлежало нашим удостоенным ветеранам. Однажды возвратился ветеран - вот его опознали без сомнения, только сперва на всякий случай облагодетельствовали из аркебузы. А незадолго до твоего появления в Прорву, слазил горный медведь. Слазил, да и вернулся, но не один - выгнал в мир дикую девочку. Вовсе дикая девочка, даже говорить не способна. Никто ее не сумел узнать, хоть и показывали многим - даже тебе. Помнишь ли голоногую барышню, которую вывели нам с тобою навстречу из кельи вице-священства? Мое было ухищрение, да только без толку... Кстати сказать, душевный друг вице-священство изволит полагать, будто девочка сия происходит из горных недоумков. Я же полагаю другое. Полагаю, за Прорвой тоже люди живут. Полагаю, Прорва - единственный выход в земли, сделавшиеся недоступными после Мировой Катастрофы. Смекаешь, маленький? - Он помолчал, испытующе вгляделся в сосредоточенное лицо парня, заговорил опять: - Покуда я очень многого не знаю. Но за Прорвой точно живут люди, причем эти люди вовсе не дикари. Врачеватели, видевшие твою левую руку, свидетельствуют, что залечено не по-нашему, но толково. Еще я вот что уразумел: Прорва лишает памяти, однако же весьма странным образом. Ты вот, к примеру, помнишь все, бывшее до и после нее, а год пребывания в Серой дочиста позабыл.

- Но вы, почтеннейший, намекнули, будто я смогу вспомнить. Как?

Старец вскочил так стремительно, что Нор невольно отшатнулся, заслоняясь локтем от воображаемого удара. Однако престарелый щеголь, конечно же, и не думал нападать на своего собеседника. Он только бросил через плечо: "Посиди!" - и торопливо вышел. Опять? Снова у него какой-нибудь бульончик кипеть собрался? Сколько же теперь придется ждать объяснений? Парень покосился на часы, но за время беседы вся вода из верхней посудины успела вытечь.

Опасения Нора были совершенно напрасны - хозяин возвратился через считанные мгновения. Нетерпеливо отпихнув локтем дорогую посуду, он с треском бросил на стол увесистый деревянный футляр (похоже, книгу), потом подманил Нора.

Это действительно была книга. Хозяин уверенно и быстро нашел интересовавшую его страницу, чиркнул вдоль строчек ухоженным ногтем.

- Узнаешь ли, мой маленький душевный дружочек? Вот изволь хоть отсюда: "...нюханные шелудивой собачней прыщеухие недоноски..." Или дальше: "...бельмастый помет пьяного шакала..." Бельмастый помет - каково сказано, а?! Причем не просто шакала, а непременно пьяного! Каждое словечко так и дышит могучим сочинительским дарованием!

Нор, естественно, не мог видеть собственных глаз, однако готов был клясться, будто они от обалдения добрались до самой макушки. А бесов старик с таким неприкрытым ехидством любовался результатами своей выходки, что парень вконец озверел. Только дать выход злобе он не успел, потому как вспомнил: прочитанные старцем словесные изощрения были из тех, которыми сам же Нор потчевал мытарившую его в орденском застенке парочку дознавателей. Значит, они тогда действительно записывали каждое слово, и, значит, вот это - их записи. Ну и что?

А зеркальный ноготь старого франта скользнул ниже, уперся в новые фразы:

- "Еще мне такое вспомнилось: когда вышел из Прорвы, было чувство, будто я невосполнимую ценность потерял. Словно бы какая-то вещица необычайной важности висела на шее, но оторвалась - остался от нее только запутавшийся в ладаночном шнуре обрывок цепочки. Смотреть на этот обрывок было никак невозможно, потому что хотелось плакать..." Ну, припоминаешь? Писано подробно, с твоего голоса. Так ли? Парень кивнул: так.

- А коли так, то гляди.

Старик достал из кармана шитый золотом бархатный мешочек, развязал его, встряхнул, и на буроватые папирусные страницы выпала квадратная бронзовая пластинка.

Нор прикипел напряженным взглядом к странной гравировке - вроде и буквы, однако же прочесть ничего нельзя. Тем не менее у парня не было ни малейших сомнений, что странные эти знаки он видит не впервые. И снова в памяти замозжило, задергалось, словно вот-вот прорвется измучивший огромный нарыв... Но нет. Наваждение сгинуло так же внезапно, как и нахлынуло. Ну и враг бы с ней, с этой бронзовой побрякушкой, и глаза бы на нее не смотрели... Только глаза почему-то никак не соглашались не смотреть. Нор аж взмок, прежде чем ему удалось оторвать взгляд от искристых изломов нечитаемой надписи.

- Благодарить за сию находку следует господина Тантарра, - пояснил хозяин, решивший не дожидаться расспросов. - Он заметил, что сохранившийся на тебе остаток цепи не порван, а словно перерублен. Вероятно, когда ты фехтовал со своей подружкой, пластинка выбилась поверх нагрудника, и цепочка угодила под клинок.

- Но ведь это же в Прорве было! Кто же сумел найти, достать? - От волнения Нор даже осип. Старец отмахнулся:

- Неважно. Ты помалкивай да слушай... - Он тронул кончиками пальцев пластинку, негромко вздохнул: - Когда-то (твои родители, верно, в те времена еще не спознались друг с дружкой) был у меня верный ученик и душевный приятель - почти как сын. Он ушел в Серую. Сам ушел, по собственному ненавязанному желанию...

Нет-нет, Нор ничего не сказал, и во взгляде его было лишь почтительное сосредоточенное внимание, но старик вдруг гневно исказил губы и зашипел змием:

- Нет на мне никакой вины, слышишь?! Я все силы своего красноречия вымучил, удерживая дурака! А другими силами не смел пользоваться, мне было нельзя, он же сам!.. Сам... Сказал:

"Не терзайтесь опасениями, почтенный учитель, беды не случится". Не терзайтесь... Сказать-то легко...

Старец удавил свои чувства так же внезапно, как и выпустил их на свободу. Лицо его вновь приобрело странное выражение доброжелательного ехидства, голос стал приветлив и мягок.

- Прости, маленький. Чем дольше жизнь, тем больше всевозможной досады копится в душе. А моя жизнь изнуряюще, бесконечно долга, и душа полна до краев - вот и не совладал с содержимым-то. Прости.

Парень мельком отметил, что дряхлый щеголь уже второй раз намекает на свой немыслимо древний возраст. Пожалуй, и обмолвка, будто бы он всемеро старше Нора, была не просто ради меткого словца выдумана. Но разве люди умеют жить так долго? Выходит, он родился чуть ли не до Мировой Катастрофы? Чушь какая-то...

Хозяин особняка снова притронулся к пластинке, вздохнул:

- Это я делал для него. Нелегкий труд, долгий. Я ни разу больше за такое не брался - не рискнул. Нет, вру... Однажды попытался - для себя, когда хотел отправиться на поиски ученика. Только не вышло - я ведь на себя со стороны взглянуть не могу, изнутри же видна лишь малая толика нужного... - Миг-другой он молчал, слепо ощупывая полированный металл, словно рассчитывал почерпнуть в нем силы для продолжения разговора. - Мне придумалось много догадок о том, чего именно ты мог лишиться в Прорве, но когда увидел эту пластинку - веришь ли? - от удивления едва не упал в обморок. Понимаешь, маленький, я ведь делал ее для одного человека, остальным она бесполезна. Но, похоже... Страшно верить в этакую удачу, однако мне кажется: по ту сторону Прорвы (да-да, он так и сказал: "По ту сторону...") нашелся могучий ум, сумевший переделать ее для тебя. Ежели я прав, то, надев сию вещицу, ты вспомнишь...

Он вдруг запнулся и стал торопливо запихивать пластинку обратно в мешочек.

- Сделаем так, - сказал этот странный человек, пряча мешочек в карман. - Сегодня я жду к обеду префекта припортовой территории - буду вразумлять почтенного господина касательно твоей персоны. Завтра ко мне съедутся ценители песнетворчества, люди почтенные и влиятельные; ты им споешь то, что сочтешь нужным. Не бойся, они смогут оценить твое дарование. Со своей подружкой сам управишься, помогать не буду. Только совет дам: не сиди с разинутым ртом под плодоносящей веткой. Ты ведь покуда и пальцем не удосужился шевельнуть, чтоб добиться любви. Вот только шевельни - сам увидишь, что получится. Дней пять я тебе дам. Пробуй, думай, живи. Потом скажешь, что выбрал: быть мне помощником или просто душевным знакомцем.

Старик шагнул было к двери, но, вспомнив о чем-то, вновь обернулся к Нору:

- Послушай-ка, маленький, я ведь несколько раз упоминал господина Тантарра, а ты ни о чем не спросил. Тебе, что же, совершенно безразличен твой бывший учитель?

Парень потупился, краснея. Старец нетерпеливо притопнул, однако вместо ответа дождался робкого вопроса:

- Не скажет ли господин, кто он?

- Кто - кто? Господин Тантарр?

- Нет, почтеннейший, вы. Вы - кто? Дряхлый франт прищурился не без сарказма:

- Ты производишь впечатление паренька, которому приходилось сиживать над книгами. Попадалось ли тебе когда-нибудь этакое заковыристое словечко: "ученый"?

- Я не о том! - Нор насупился. - Ему не без основания показалось, что над ним насмехаются. - Вы очень похожи на кого-то, только я никак не могу припомнить, на кого?

Старец ухмыльнулся:

- Говорят, я очень похож на одного из своих внуков. Ты же, наверное, не единожды видал портреты Всеобщего Заботливого Поводыря? Вот этому самому первосвященству и выпало несчастье иметь столь взбалмошного деда. Правда, забавно?

Деревенька была крохотная, не более десятка крыш. Приземистые дома лепились почти вплотную друг к другу, будто перепутанные бараны; деревню окружала высокая каменная стена, а из вершины ближнего холма выпирала к небу караульная вышка. Люди здесь жили неулыбчивые, немногословные; при разговоре они часто замолкали, оглядывались, втягивая голову в плечи.

Давным-давно, когда отец еще состоял в свите, Нору однажды пришлось побывать в предгорьях. Архонт-префект крайних территорий устраивал тогда грандиозную охоту в честь его стальной несокрушимости господина Адмирала Флота, а этикет требовал, чтобы свитские капитаны сопровождали Адмирала вместе со своими наследниками (естественно, в случае наличия таковых). Нор был тогда слишком мал и совершенно не обращал внимания на местных жителей. Ведь вокруг было столько интересного! Оружие, кони, охотничьи медведи и псы, его несокрушимость (пару раз он проезжал совсем близко)... Как-то вечером к их костру подобрался чей-то дурно воспитанный медведь-попрошайка, и сидевший рядом блистательный господин так потешно перепугался, спьяну приняв его за одно из порождений Прорвы!.. А наутро господа капитаны развлекались стрельбой по мишеням, и отец впервые позволил Нору выстрелить из крохотной седельной аркебузы. Ушибленное отдачей плечо болело два дня; попасть, конечно же, не удалось (кстати, родитель позже проговорился, что поостерегся вкладывать в ствол пулю), но все равно сладкие воспоминания об этом великом событии не умерли до сих пор.

А вот других впечатлений не сохранилось. И прошлогоднее путешествие в Повозке Отлученных тоже не оставило памяти о предгорьях - тогда было не до особых любований окрестностями. Поэтому теперь парень на некоторое время забыл даже о том, для чего и куда везет его взбалмошный дед орденского адмирала.

Нора поразило и взволновало увиденное. Толстостенные дома, приплюснутые собственной тяжестью к щебенчатой бурой земле; бойницеобразные щели окон; окованные железом двери, в которые приходится вползать едва ли не на карачках... Деревня, напоминающая укрепление; крестьяне, лица которых искалечены въевшейся в привычку тревогой... И над всем этим, застя полнеба голубым зубчатым гребнем, нависает Последний Хребет.

Парень, конечно, знал, что жизнь в предгорьях куда неласковее, чем в его родном Припортовье, только одно дело знать и совсем другое - осознать, да еще внезапно. Бесы ведают, как долго Нор предавался бы своим переживаниям, но старый щеголь, сам того не желая, привел его в чувство.

- Смотришь, маленький? - осведомился он тихонько и, не дожидаясь ответа, одобрил: - Смотри, да повнимательнее.

Песнетворцу следует повидать своими глазами все, что только возможно.

Спору нет, старец - человек умнейший и в людских душах разбирается лучше, чем завсегдатаи дядюшки Сатимэ в содержимом ромовых кружек. Однако с этим своим наставлением высокоученый господин угодил впросак: парень озлился, и окружающее немедленно потеряло для него интерес. Да и как не озлиться на подобный дурацкий совет? Конечно, оно бы хорошо - все-все повидать своими глазами... А жизни на это хватит? Сколько ее вообще Нору осталось? На такой вопрос сейчас не сможет ответить никто, даже этот кичащийся своим всезнайством расфуфыренный старикашка. Так какого же беса он вздумал мытарить душу дурацкими наставлениями?!

Вслух высказывать свое возмущение парень не стал, однако одарил дряхлого франта злобным коротким взглядом, а потом до самого вечера дулся не заговаривал и на вопросы не отвечал. Впрочем, старику обида Нора портила настроение не сильнее, чем, скажем, крабу - попытки утопить его в соленой воде.

Старец уже несколько дней был хлопотлив и весел, причем веселость его заметно крепла по мере приближения отъезда. А вчерашним утром, когда карета прогрохотала под гулкой аркой Сухопутных ворот, он до того разошелся, что приоткрыл дверцу и с дурашливой высокопарностью прокричал кашляющему от пыли караульному:

Прощай, надменный страж незыблемой твердыни!

Я на простор спешу из мрачных душных стен,

Где был томиться принужден доныне,

Как вольный голубь, угодивший в плен!

Надменный страж скорее всего не разобрал ни слова, но на всякий случай вытянулся во фрунт и торопливо отсалютовал алебардой. Едва не вываливаясь из мотающегося на ухабах экипажа, старик долго и с видимым удовольствием следил, как солнечное марево растворяет шпили крепостных башен Арсдилона. В конце концов терпение господина Тантарра лопнуло. Он чуть ли не за шиворот втащил расшалившегося старика на сиденье и прихлопнул дверцу. Дед орденского адмирала на подобную непочтительность не отреагировал. Господин престарелый ученый изволил пребывать в благостном расположении духа по причине выезда из грязного затхлого города на вольный воздух предгорий. Нор старался не смотреть в его пегое от пудры и пыли лицо, потому что лицо это раздражало своим восторженным выражением. Ишь, резвится... Ему-то что! Съездил, развлекся - и назад. А о других задуматься небось и в голову не приходит...

Парень был, конечно же, несправедлив - прогулка по предгорьям (пусть даже и с таким несравненным виртуозом, как бывший Первый Учитель орденской Школы) вряд ли окажется для старика намного безопаснее того, что предстоит Нору. Простая мысль, но парень додумался до нее лишь когда увидел вот эту запуганную близостью гор деревеньку. Увидел, все понял, проникся чувством вины и потому обозлился еще сильнее.

Но пуще всего Нор досадовал на собственную глупость. Самыми черными из ведомых ему словечек парень поносил себя за то, что все-таки напялил на шею проклятую пластинку. И ведь никто же не уговаривал! Наоборот, старик уши прожужжал, убеждая не хоронить судьбу прежде срока. Кстати, все свои обещания он выполнил - сам префект Припортовья публично (то есть в присутствии адмиральского деда и троих его слуг) объявил Нора неповинным перед властями и гражданами, после чего обещал незамедлительно отдать все необходимые распоряжения. А еще парень стал известен почтеннейшим из ценителей песенного творчества, которые нашли его почти равным незабвенному Рарру (правда, щеголеватый старец ворчал, что мальчишка, конечно, неплох, однако равнять его с самим Рарром означает именовать тусклый маяк солнышком).

Может, если бы Нор успел решиться на встречу с Рюни, не пришлось бы ему теперь трястись на каретных подушках. Но он все тянул, боясь потерять остатки надежды, - так и дотянул до проклятого дня, когда старик опять вытащил из кармана свою пластинку и сказал: выбирай. И Нор выбрал. Наверное, это был худший выбор в его жизни.

Он вспомнил все случившееся с ним за Прорвой - именно "за Прорвой", а не "в ней". Теперь-то он знал, что вовсе это не Прорва и не Бездонная, как называют ее тамошние дикари. Это дверь. Но не в остальные земли, из которых Мировая Катастрофа выгрызла Арсд сто два года тому назад, а в точно такой же огрызок Мира. Какого? Может быть, здешнего, а может, и нет - даже старец не сумел догадаться. Вроде бы народы, соседствовавшие с Арсдом до Катастрофы, совсем не походили на виденное парнем племя. И все-таки, наверное, Мировая Катастрофа открыла непостижимую щель в какие-то дальние страны. Думать, будто, окунувшись в туманное озеро, можно вынырнуть в чужом мире, над которым даже Ветра не властны, подозревать возможность существования подобного мира... Нет, нет, это слишком жутко!

А еще жутче оказалось помнить кусок собственной жизни так, как теперь помнился Нору украденный Прорвой год. Потому что возвращенное памятью казалось чужим - то ли виденным со стороны, то ли познанным с чужих слов. Многое же вообще ускользало будто вчерашний сон, хранящийся на душе лишь смутными тенями чувств. Да, со снами так бывает нередко: помнишь, что было грустно, страшно, смешно, а над чем смеялся, чего пугался во сне - бес его знает. Всплывает на миг нечто смутное, изменчивое, только опять же бес его ведает: не сам ли ты успел все это выдумать, пытаясь залатать саднящие прорехи памяти? И если даже полузабытость сна способна довести до сердечной муторной боли, то кто же сумеет вытерпеть полузабытость настоящей жизни?!

Не успела резная бронза несколько мгновений провисеть на шее парня, как он уже был готов выть от бессилия и тоски. Ясно помнилось лишь случившееся после того, как дикарская колдунья по имени Гуфа впервые надела ему проклятую пластинку. О прочем он даже не сумел более или менее связно рассказать ерзающему от нетерпения адмиральскому деду. Тот, однако, вовсе не был обескуражен. Напротив, старик заявил, что на такую удачу не смел и рассчитывать. Ничего себе удача! Чтоб тебя, старый объедок, бешеные в куски изодрали с такими удачами!

Так что когда дряхлый щеголь спросил: "А не хочешь ли ты, маленький, сызнова в Прорву слазить?!" - парню и в голову не пришло раздумывать или хоть спросить: для чего бы это? Нор понял только одно: ему предложили спасение от мучительных судорог полуживой памяти.

И вот теперь - дорога. Ухабистая, пыльная, тряская. С утра до вечерней зари почти что без остановок, потом - ночевка на почтовой станции и снова дорога. Орденские порученцы в свое время привезли Нора в столицу куда быстрее, но упрямый старик почему-то не желает менять лошадей. От самого дома карету тащит все та же запряженная цугом гнедая четверка, а потому в общем-то недальний путь разменял уже вторые сутки езды.

Мнившаяся сперва чуть ли не спасением затея адмиральского деда оборачивалась новым мучением. Нет, не из-за пыли и утомительной тряски - на эти неудобства Нор очень скоро перестал обращать внимание. Но старец взял с собой господина Тантарра да выгнанную медведем из Прорвы невменяемую дикарку Ларду. И некуда от них спрятаться в тесной четырехместной карете. Приятная поездочка получается, ничего не скажешь! Стоит лишь отвернуться от хмурого лица Первого Учителя, как взгляд тут же запинается о мутную пустоту глаз нездешней идиотки...

Их близость тяготила парня сильнее, чем даже пробужденная колдовским амулетом увечная память. Господин Тантарр... Нор вовсе не думал о нем, когда решился на кражу боевой стали. И позже, выходя на вольную схватку с архонт-магистром, он тоже не думал о старом виртуозе, хотя знал уже, почему узколицый пройдоха Поксэ щеголяет облачением Первого Учителя. А натолкнувшись на своего наставника вблизи Каменных Ворот, парень возликовал, уверенный, что тот непременно ему поможет. И ведь не ошибся! Потом, уже после возвращения к дядюшке Лиму, Нор даже собирался искать господина Тантарра, чтобы порасспросить его о кое-каких подробностях своего отлучения и возвращения в мир (дескать, учитель стар, опытен, терся среди орденских архонтов - значит, должен бы знать больше, нежели заурядные граждане). Спасибо Ветрам, что в последний миг вразумили дурня, сберегли от этих розысков... Как-то для самого себя незаметно парень сообразил простейшую вещь: не имеет он ни малейшего права выклянчивать помощь у старого виртуоза. Что там помощь - даже в глаза ему глядеть не имеет права. Дважды господина Тантарра лишали привилегий и чина - из-за кого бы это? Наконец-то он вроде устроен, только разве может сравниться должность командира охраны взбалмошного чудака с тем положением, которое было потеряно по вине Нора? Дурацкий вопрос...

Конечно же, учитель зол на малолетнего дурака, который изгадил ему остаток жизни; наверняка даже вид Нора для него непереносим. И, зная это, приходится вот уже больше суток маячить у него на виду. Сгореть - и то было бы приятней. Да неужели проклятый трухлявый объедок, именующий себя ученым, не способен понять такую простую вещь?! И разве он не соображает, как должен чувствовать себя Нор в присутствии этой Ларды?! Или затеянная им поездка - просто-напросто изощренное издевательство?

Ладно, пусть. Адмиральский дед говорил, будто эта деревня - как ее, Крепкий Холм, что ли? - последнее партикулярное жилье. Значит, недолго осталось мучиться. О-хо-хо, вот бы сейчас зажмуриться (крепко-накрепко, до боли, до фиолетовых искр), а потом распахнуть веки и вместо конопатой идиотки увидеть рядом с собой Рюни! Эх, мечты, мечты...

За деревенской околицей дорога испортилась совершенно. Подуставшие лошади плелись мелкой неспешной рысью, но карету все равно мотало, будто ялик в разгар осеннего шторма. Под колесами то громыхали щебнистые россыпи, то чавкала рыжая полужидкая глина... Вот, кстати, загадка: дней десять стоит небывалая сушь, реки обмелели, колодцы усохли, но дорожная грязь, похоже, непобедима. Наверное, когда Пенный Прибой догрызет Арсд до самого Побережья, единственным, что сумеет уберечься от всеобщей гибели, будет грязная ухабистая дорога. Должно же в этом мире найтись хоть что-нибудь вечное!

Некоторое время вдоль обочин тянулись пашни - та же глина, только исцарапанная сохой и ощетиненная какими-то пыльными ростками. Ростки эти были на удивление густыми, дружными, однако казалось, что сверни сейчас карета в поле - и они захрустят наподобие прошлогоднего хвороста. Потом возделанные поля исчезли, и карета пошла петлять между прозрачными рощицами да зарослями терновника. Однажды дорога решила вспомнить, что она все-таки не какой-нибудь там малоезженный деревенский проселок, а казенный почтовый тракт. Глиняные наносы вдруг выпустили из-под себя проплешину старинной брусчатки - так повторялось несколько раз, причем проплешины становились все больше и встречались все чаще. Потом копыта повеселевших коней процокали по каменному мосту, перекинутому через какой-то овражек, и за каретным оконцем промелькнула развилка - уводящая в сторону лента ухоженной превосходной дороги, по сравнению с которой почтовый тракт мог бы показаться чем угодно.

Заметив вопросительный взгляд Нора, адмиральский дед раскрыл было рот для пояснений, но его опередил господин Тантарр.

- Шестая рота второго броненосного имени Первого Креста охранного легиона территориальных войск, - пробурчал он и, повременив, уточнил для непонятливых: - Там гарнизон.

Дряхлый щеголь осведомился не без удивления:

- Вы что же, бывали в здешних местах?

- Я изучал карты, - пожал плечами отставной начальник стражи Каменных Ворот. - Любой командир обязан помнить расположение соседствующих укреплений - так гласит устав, а уставы пишутся не дураками.

Во время этой краткой беседы Нор, скрывая интерес, безотрывно смотрел в окно, однако уши его только что не шевелились от напряжения. И не без пользы. По крайней мере, теперь стало ясно: ученый старец решил пробираться к Прорве не через Каменные Ворота, а где-то по соседству. То-то парню казалось, будто перед отлучением от человечества его везли к Прорве по каким-то другим местам! А спрашивать бесполезно. У старого затейника на все вопросы один ответ: "Не шпорь судьбу, маленький, сам все узнаешь, когда приспеет пора".

Между тем дедушка его первосвященства, кажется, впал в глумливое настроение. Подавшись вперед всем телом и вытянув из пышного воротника тонкую морщинистую шею, он доверительно приблизил губы к самому уху сидящего напротив парня:

- Правда, забавно, маленький, что господа территориалы озабочены содержать в порядке только ту дорожку, которая ведет к их гарнизону? А до общей им дела нет, хотя и их лошади небось не однажды ломали ноги на здешних колдобинах!

Это было произнесено вполголоса, однако Нору показалось, что сказанное адресуется вовсе не ему. Господин Тантарр был такого же мнения.

- Общая дорога должна заботить казну. - Виртуоз боевой стражи пренебрежительно дернул щекой. - Закусите себе на ладони: если бы у нас все старательно выполняли свои обязанности и не совались в чужие, жизнь в Арсде стала бы намного приятнее.

Игривость высокоученого щеголя испарилась, он погрустнел и ссутулился.