Чтение 18–й страницы книги ~Ричард Длинные руки

– Господи!

– Хорошо, что пришел пораньше, – сказал он неожиданно. – Ты говоришь хорошо и жарко, им не мешает и тебя послушать. Я убедил, что они не зря потеряют время.

– Ура, – сказал я тихонько. – У меня есть шанс реабилитироваться.

– В чем?

– Я помню, – сказал я, – как они решали… в смысле, на костер меня сразу или чуть погодя. Чтобы дров собрать побольше.

Отец Дитрих усмехнулся:

– Как видишь, у нас мудрые отцы. Решили погодить, присмотреться.

Еще через полчаса я ступил через порог с трепещущим сердцем, хотя изо всех сил держу лицо каменно невозмутимым. Двенадцать самых строгих и ревностных священников, кто не щадит ни себя, ни других. Кое-кого я узнал сразу: это перед ними стоял трепещущий, ожидая решения своей судьбы.

В плащах и с укрытыми капюшонами лицами они расположились вдоль стен. Стулья почти касаются один другого, все инквизиторы сидят спокойно и неподвижно. Тени от верхнего края капюшона падают так, что укрывают глаза, я вижу только нижние части лиц.

Один из священников, я узнал в нем отца Феодосия, что в прошлый раз отнесся ко мне с предельной подозрительностью, сказал суховато:

– Сэр Ричард, отец Дитрих рассказал нам о вашей странной просьбе. Подробно рассказал, даже аргументировал, но мы пока не обсуждали эту проблему.

Я поклонился.

– Тогда я вовремя, – сказал со всей почтительностью, чтобы не так было заметно, что я перебил человека, который старше меня втрое. – Я готов ответить на все вопросы.

Он поморщился, это заметно и по нижней челюсти, пожевал ею так, словно уже перемалывает мои кости.

– Конечно, сэр Ричард, вы ответите…

В его холодном голосе ясно звучала угроза. Да и то, что я не «сын мой», а «сэр Ричард», ширит между нами пропасть.

Я перевел дыхание, лучшая оборона – наступление, я со всем смирением склонил голову, но голос заставил звучать твердо и ясно:

– Святые отцы, я знаю вашу занятость и преклоняюсь перед вашими усилиями по спасению Зорра, однако у меня к вам большая, даже огромная просьба. И, боюсь, просто неотложная!

Они задвигались, переглянулись, а священник, лицо которого я запомнил, сказал благожелательно:

– Говори, сын мой, говори. Еще один добавил:

– Отец Дитрих много и хорошо говорил о тебе. Но так ли уж ты чист?

Я помотал головой:

– Я не претендую на чистоту, святые отцы. Более того, уверен, что чистый душой человек угоден Богу, но не политике. Потому я лучше пока побуду нужным церкви человеком, чем… безгрешным перед Богом.

Они хмурились, переглядывались. Отец Дитрих помалкивал, наконец, отец Феодосии спросил с неудовольствием:

– Так зачем тебе там нужен отец Дитрих?

Я отвесил всем поклон, стараясь, чтобы и почтительности как раз столько, сколько нужно, и чтоб мое достоинство не только не ущемить, а чтоб видели, ущемить не дам.

– Я сейчас гроссграф, – сказал я громко. – Гроссграф Армландии. Обширные земли у меня под рукой, могучие лорды, множество крестьян и соседей… Я трепещу духом, смогу ли достойно держать эту ношу? Я силен в рукопашной схватке, я могу вести отряд на врага… но смогу ли вынести бремя власти?

Феодосии кивал, лицо стало серьезным, проговорил рокочущим басом:

– Ты прав, сын мой, это большая ответственность. Но ты это понимаешь, а это говорит, что сможешь нести эту ношу. Человек, который строг к себе, угоден церкви.

Я покачал головой.

– Слаб я, святые отцы. Потому и прошу отпустить в мои владения отца Дитриха. У него там будет большая власть, он послужит к вящей славе церкви.

Я видел, как у всех вытягивались лица, слишком круто я взял, потом все разом снова обратили взоры ко мне. Феодосии проговорил все тем же рокочущим басом, но я уловил кроме недовольства и отчетливые нотки смятения:

– Зачем? Зачем там отец Дитрих?

– В тех землях растет ересь, – сказал я твердо и насупил брови. – Там все еще сильно язычество и сатанинские культы демократов! Отец Дитрих сможет вырвать это дьявольское семя общечеловеков железной рукой инквизиции… а мой меч всегда будет ему в помощь.

Еще один инквизитор сказал нерешительно:

– Сэр Ричард говорит достаточно разумно. Мы везде должны укреплять церковь, где это возможно. Однако, как мне кажется, отец Дитрих важнее сейчас здесь.

– Там нужен священник высокого ранга, – сказал я твердо. – В Армландии положение сложнее.

Он кивнул:

– Да, я понимаю. Я предлагаю послать с сэром Ричардом святого отца Тития. Он как раз вернулся с важной миссией с Севера, и мы пока не подыскали ему достойной работы.

Я покачал головой.

– Святые отцы! Вы сами понимаете, как важно взаимопонимание между светской и церковной властью. Мы с отцом Дитрихом уже работали, притерлись, а с отцом Титием еще надо будет знакомиться, узнавать друг друга… и что, если не подружимся? Я понимаю, личные отношения не должны сказываться на работе, но… почему-то сказываются. Для вас это вряд ли открытие века.

Некоторые переглянулись, инквизиторы смотрят на меня без улыбок. Отец Феодосии морщился и бросал по сторонам взгляды, вроде того, что вы ж видите, с военными трудно разговаривать о высоком и духовном.

Отец Дитрих проговорил медленно:

– Сэру Ричарду нужно помочь, это ясно. Не так часто бывает, чтобы к нам обращались с такими просьоами. Чаще мы обиваем пороги дворцов, уговаривая властителей не забывать о церкви. Одновременно и для церкви сможем сделать кое-что важное! Даже помимо ее усиления. В последнее время появились ереси, что вообще отрицают существование Бога… Я проворчал:

– Это не ереси, это похуже.

– Что? – спросил отец Феодосии недовольно.

– Атеизм, – объяснил я. – Это вера такая. Верят, что Бога нет.

Отец Дитрих перевел взгляд с одного на другого, его суровое лицо медленно прояснялось.

– Вообще-то… если при монастыре в самом деле открыть университет,топросвещенные монахи-богословы, знакомые с философией, сумеют лучше обосновать существование Господа Бога…

– Отец Дитрих, – сказал я серьезно, – университетские факультеты не этим должны заниматься! С того момента, как религия начинает искать помощи у философии, ее гибель неотвратима. Религия, как всякий абсолютизм, не должна оправдываться.

Он строго посмотрел на меня.

– Сын мой, это не оправдывание. Это объяснение, что…

Я покачал головой.

– Отец Дитрих, простите великодушно, что прерываю. Объяснение – уже уступка. И оправдывание. В университете будет чем заняться вместо того, чтобы искать оправдания для существования Творца. Одна только химия, что мне все учебу портила… то есть сейчас она пока еще в шкуре алхимии, чего стоит, проклятая! Но знать ее надо, увы. Другим, не мне. Я теперь лорд, мне можно не знать, уже не знать, как хорошо!.. Вот и будем готовить молодое поколение молодых и грамотных, но… не подлых! Этим и должна заниматься церковь. Чтоб получались умные и грамотные, но – не подлые! Это очень трудно, но такое иногда удается. Главное, нужно это сделать массовым.

Он молчал, ошарашенный таким натиском, отцы-инквизиторы переглядывались. Я видел на лицах у одних одобрение, другие посматривали осуждающе.

Отец Дитрих спросил:

– Чем она должна заниматься, сын мой?

В его суровом голосе звучала ирония, мол, ну-ну, скажи нам, убеленным сединами, чем должна заниматься церковь. Я выпалил с излишней, видимо, страстностью:

– Я уже сказал, готовить не подлых! Умных, технически развитых, но не подлых!.. Неужели прогресс – это обязательно абсолютное недоверие друг к другу и страстное желание нагреть ближнего?

Воцарилось молчание. Все ощущают, что я одновременно полемизирую и с какой-то важной идеей, что входит в жизнь, неторопливо осмысливают, ощупывают, поворачивают так и эдак. Наконец, один из старейших инквизиторов произнес со вздохом:

– То, что я уловил, говорит о том, что сэр Ричард хотел бы заполучить грамотных монахов. И еще желает богословский факультет, что весьма важно… Сколько мы говорим, что малограмотные проповедники скорее дискредитируют учение Христа, чем его внедряют в массы! Эту беду можно если не избежать, то уменьшить…

Я поглядывал на отца Дитриха, держится скромно, и не подумать, что именно он – верховный инквизитор, потом вспомнил, что должность эта выборная, а кроме того, сейчас разбирается его случай, он просто обязан держаться нейтрально.

Я слушал внимательно, а когда священник остановился перевести дыхание, заговорил мягко:

– Святой отец, я полностью согласен со всеми этими догмами. Даже с этой заповедью Христа: «Что хочешь себе, то делай и другим», потому что я тоже молод и также хочу крутых перемен… хотя эта заповедь, конечно же… как бы мягче сказать, в общемировом культурном пласте… гм… весьма… даже очень весьма… нехороша.

Инквизитор насторожился, брови поползли на середину лба. В молчании откинулся на спинку кресла, взгляд стал острым и подозрительным.

– Сын мой, сомневаться в заповедях самого Иисуса Христа… это то же самое, что сомневаться в истине Господа.

– Христос не был Богом, – возразил я. – А богочеловечность означает, что в нем было много и от человека. Какая-то дурь, неистовость, какие-то наши слабости и заблуждения… Ведь даже очень хороший человек может совершить ужасные вещи, искренне полагая, что поступает правильно!

Я ощутил себя на острие множества взглядов, недоверчивых и колючих. Даже отец Дитрих смотрел на меня неотрывно, в нем проступил настоящий инквизитор.

– Ив чем, сэр Ричард, – спросил он суховато, – вы усмотрели… ошибку Христа?

– Его отец, – сказал я, – дал людям заповедь: «Не делай другому то, чего не хочешь себе». Это простое и ясное правило, суть его в том, чтобы не вредить. Или хотя бы уменьшить количества вреда. Все мы, люди, не хотим себе вреда, не так ли?

Он кивнул. Лицо оставалось строгим, а взгляд настороженным.

– Это бесспорно, сэр Ричард. Но меня интересует, где вы увидели ошибку в заповедях Христа.

Я вздохнул, развел руками.

– Отец Дитрих, я же сказал, христово «Что хочешь себе, то делай и другим», принимаю всем сердцем! Я тоже воинствующий экстремист и тоже навязываю другим свое мнение. И мне как раз нравится, что церковь навязывает! Хотя понимаю, что это все от молодости и неопытности Христа. Он не прожил столько, сколько Его Отец. По молодости Христос искренне верил, что если это хорошо для него, то должно быть хорошо и для других!

Отец Дитрих смотрел неотрывно, во взгляде я не увидел понимания, ждет развернутого объяснения. Я сказал уже с напряжением в голосе:

– Навязывание своих взглядов, так осуждаемое в моем срединном, у меня протеста не вызывает, пока ученые навязывают спортсменам и актерам… в смысле умные – дуракам. Однако бывает и так, что навязывают сильные слабым, а сильные, как мы уже знаем по опыту, редко бывают умными.

Он, как и все, слушал напряженно, на миг во взгляде что-то изменилось, но тут же вернулась прежняя настороженность.

– Из этой заповеди, – сказал я, – вытекает оправдание цензуры, диктатуры, подавления инакомыслия… И все из наивного и чистого убеждения, что раз это хорошо для одного, то хорошо и для других!

Отец Дитрих проронил:

– Но разве жизнь Христа не достойный пример?

– Жизнь Христа была коротка, – напомнил я невесело. – Примеров из нее удается настричь мало. Остальные правила додумываются церковью, которая… согласен-согласен, непогрешима! Но ереси возникают от того, что кто-то из церковных деятелей решает другим навязать свое понимание того, что говорил Иисус!.. Да что ереси – революции тоже зачинают искренние и честные люди, свято уверенные, что если это считают верным они, то нужно навязать и другим!

Он молчал, задумавшись. Это длилось так долго, что я задвигался, наконец кашлянул. Отец Дитрих вздрогнул, поднял голову. В глазах инквизитора я увидел глубокую озабоченность.

– Сын мой, – проговорил он, и я вздохнул с облегчением, когда отец Дитрих называет меня сэром Ричардом, это выказывает его охлаждение, – сын мой… Мне кажется, у тебя больше времени, чем у нас, если ты сумел углубиться в такие тонкости. Мы пока заняты разгреоанием авгиевых конюшен язычества и безбожия!

Я ответил с почтительным поклоном:

– Отец Дитрих… я, как верный воин Творца, забежал несколько вперед, чтобы предупредить его верных и преданных слуг церкви о возможных… толкованиях. Я не оспариваю слова Христа, но указываю, какое место могут взять на вооружение люди очень хорошие, но недостаточно умные, что ли… Или опытные. А может, мало еще битые? И, хуже того, толковать опасным для человечества образом. Но на данном этапе именно церковь является сосредоточением ума, мудрости и даже знаний, так что она вольна и даже обязана навязывать свои взгляды, свои вкусы, свое понимание сути всех процессов: как мирских, так и духовных!

Глава 6

Слуги дважды приносили горячительные напитки, в смысле: горячие настои трав, компоты и душистые чаи. Закончили разбор полетов почти под утро. Отец Дитрих вышел со мной, ночь темная, но звездная. Луна пока прячется за высокими стенами, морозец к концу ночи всегда крепчает. Облачка пара вырывались при дыхании.

Мы молча прошли через площадь, наконец отец Дитрих произнес:! – Сэр Ричард, вы прямо… гм…

– Иезуит, – подсказал я. Он вскинул брови:

– А кто это?

– Отважный рыцарь, – сообщил я, – отважный, с пламенным сердцем, верный сын короны и церкви!.. Когда в одном из сражений потерял ногу, но выжил, он уже не смог садиться на боевого коня, но верное церкви сердце подсказало выход. Он создал особый рыцарско-монашеский орден, члены которого не обязаны носить монашеское одеяние, доспехи, даже посещать церковь… Короче говоря, девизом стало: «Все средства хороши, если ведут к вящей славе Господней». И этот рыцарский орден весьма активен. Завистники начали обвинять, что ради величия церкви и учения Христа не брезгуют никакими средствами. Мол, все нужно только чистыми руками, идиоты… Пусть скажут такое тайным спецслужбам!

Он слушал с большим вниманием и некоторым напряжением, мгновенно схватывая и перерабатывая услышанное, а когда я закончил, кивнул:

– Я понял. Да, сын мой, ты весьма умело кое-где передернул, словом, переиграл наших святых отцов.

– На их же поле, – уточнил я. – Это политика. Ее привычно называют грязной, но мы-то знаем, что политики другой не бывает. Во-вторых, если результат, как говорится, светлый, то мне плевать, как он достигнут. И другим плевать, но вслух возмущаются, мол, ай-яй-яй, как можно, это же нехорошо, это же иезуитство!

Он слушал, хмурился, я видел, что и он не одобряет иезуитства, все хотят быть чистенькими, но если пойти по этому пути, то мы все скоро утонем в собственном говне: убирать-то некому, а надо.

– Святые отцы наконец-то поняли, – сказал я, – что там, где сейчас я, вы намного нужнее. А здесь проще.

Он покачал головой.

– Ненамного. Хотя, полагаю, в крепости наберется душ триста-четыреста, а это не так уж мало.

Меня что-то царапнуло, я прокрутил разговор в обратную сторону, сказал с недоумением:

– Вот меня часто упрекают, что либо цифры попутаю, либо повторю что-нить два раза… а то и три! Отец Дитрих, вы ж говорили как-то, что в Зорре целых десять тысяч жителей!

Он кивнул, в глазах оставался вопрос:

– Да. Но что…

– А потом вы сказали, – произнес я с торжеством, – наберется триста-четыреста душ.

Он снова кивнул, лицо стало грустным:

– Все верно, сын мой. Все верно…

Я умолк, смущенный. Вот уж не думал, что даже здесь так хреново, а что уж тогда говорить про земли дальше к Югу. Там вообще чистой души не найдешь, а все прожженные, подлые, дырявые, черные, продажные… Уж не говорю про вообще бездушных людей.

– Да, – пробормотал я, – это будет бой!.. Прошляпили, потеряли, теперь надо отвоевывать обратно. Самая главная битва всегда за души, а тут мы не просто разбиты, а отступаем в беспорядке… Надо быстро перегруппироваться, отец Дитрих, и – снова в бой!.. Отец Дитрих, я сегодня покину Зорр, даже зимой нахожу, чем заняться – вот дурак, да?

– а вы заканчивайте здесь и, как только дороги станут проходимыми… А то, знаете ли, в Зорре авторитет у церкви пока что есть, но в Армландии… гм… как и в других южных королевствах…

Он вздохнул:

– Сын мой, молодость отличается тем, что делает общие выводы из отдельных случаев. Сколь многие начинали с намерения опорочить церковь, восстать против нее – и внезапно изменяли свои взгляды, падали на колени и поклонялись! Со многими случилось то же, что с Валаамом, сыном Боеровым, который пустился в путь, чтобы проклясть Израиль, и вопреки своим намерениям благословил его!

Я пожал плечами:

– Таких, как я, этот пример не убедит.

– Почему? – спросил он в недоумении.

– Валаам услышал, – напомнил я, – всего-навсего ослицу.

– Да, – согласился он. – И что? Я удивился:

– Как что? Ослы, знаете ли, для меня не авторитет. И ослицы – тоже.

Он усмехнулся, показывая, что понял как шутку, но шуткануть – не значит опровергнуть, но я смотрел серьезно. Я же нормальный человек, и если со мной заговорит ослица, я удивлюсь, что говорит именно ослица, никогда не видел говорящей ослицы, но это не значит, что буду слушать ее, как профессора. Тем более ослица своими речами никак не перевернет мое мировоззрение и образ жизни. У ослицы, как бы сказать потолерантнее, репутация совсем не та, чтобы выступать перед федеральным собранием насчет бюджета на следующий год. Он покачал головой:

– Сын мой, ослица заговорила не сама по себе. Я задрал голову и посмотрел на небо.

– Что, ей подсказали оттуда? И не могли выбрать кого-нить поавторитетнее? Кому бы поверили больше?

Дитрих посмотрел на меня с улыбкой, но тень набежала на его худое строгое лицо.

– Ох, сэр Ричард… Мы бессознательно думаем, что Бог видит нас сверху…

– А что, – спросил я невольно задиристо, – сбоку? Он покачал головой и ответил мягко:

– Он видит нас изнутри.

Я зябко передернул плечами:

– Да? Неожиданная мысль. И страшноватая.

– Прятаться нужно от недоброжелателей, – укорил он мягко, – а родители всегда видят своих детей такими, какие те есть. И любят… даже уродливых.

Я кивнул:

– Господу недурно удалась природа, но с человеком, как мне иногда кажется, вышла осечка.

– Только кажется, – сказал он поучающе. – Верь, сын мой! Ты не такая свинья, какой часто бываешь.

– Ох, отец Дитрих! Вы еще не знаете, какой я бываю!

– У человека много свободы, – напомнил он. – Он может быть и еще большим животным, чем ты думаешь. Вообще-то понять Бога легко… если только не пытаться его объяснить.

– Бог, которого можно понять, – возразил я, – уже не Бог.

Он подумал, развел руками:

– Сэр Ричард, боюсь… вы правы.

– Так почему боитесь?

– Потому что мне в самом деле придется ехать с вами, – ответил он серьезно. – Будь вы попроще или поглупее, все было бы легче. Не хочу, чтобы вы наломали дров… если этого можно избегнуть. А вы с вашим просто пугающим пониманием сути вещей можете наделать бед!

Я хлопнул себя по лбу:

– Кстати, да… Как я об этом сразу не подумал…

– О чем, сын мой? – спросил он с опаской.

Я сжал кулаки, выдохнул и сказал другим голосом:

– Да так, мысль одна посетила. Все от слабости нашей душевной, отец Дитрих.

Он перекрестил меня:

– Держись, сын мой. Дьявол силен. Он никогда не спит.

– Отец Дитрих, – напомнил я еще раз, – я жду вас в Армландии. Там работы намного больше, еще раз уверяю! Приезжайте сразу, как сможете. И людей с собой возьмите, если кто решится на такое путешествие.

Он благословил меня, я поцеловал ему руку и быстро отправился к конюшням. Конечно, можно предложить ему прямо сейчас в Армландию на крупе моего коня, однако… каждому овощу нужно дозреть.

В обратную дорогу я пустился с утра, а к вечеру уже несся по землям барона Эстергазэ. Чтобы выглядеть своим в доску, я высмотрел медведя, дурень не восхотел, как все порядочные толстожопые, на зиму в берлогу, зашиб удачным броском молота, кое-как взгромоздил на конский круп, и в таком виде геройски появился перед воротами замка.

Там заорали, торопливо опустили мост, одновременно распахивая ворота, подняли решетку. Я сбросил медведя на середине двора: гуляйте ребята, от медвежьей крови повышается мужская сила, отпустил Зайчика и, отпихиваясь от ошалевшего Пса, пошел в донжон.