Это яркий и очень непростой мир, где все говорят на нескольких языках, знают цену золоту и дружбе, побаиваются Бога, но опасаются мести старых богов. Мир, где работает разведка, готовятся диверсионные операции и задумываются сложные интриги. Там все священники — греки, варяги делятся на «наших» и пришлых, полунорвежец Илья Урманин стал русским в доску, а его славянский оруженосец сделал себе прическу как у Тараса Бульбы.
Но так ведь и было! Сказать больше? Из разоренного Херсонеса князь прихватил античные статуи и какую-то ритуальную квадригу — любил искусство. По приезде домой князь учредил в Киеве первую в нашей истории государственную школу. Упомянутая в «Храбре» Десятинная церковь несла 25 куполов! Она была больше киевской Ярославовой Софии и отделана как минимум не беднее. При раскопках нашли множество кусков мрамора (летопись даже называет этот храм «мраморным»), обломки мраморных ваз и капителей, куски яшмы, детали пола из разноцветных мраморов, куски стекол и крупного шифера. Остатки стоявшей рядом постройки, условно называемой «дворцом княгини Ольги» — двухэтажное кирпичное здание, в числе украшений которого найдены мраморы, красный шифер, мозаика, фрески, стекло. А ведь «дворец» был выстроен раньше Десятинной!
Киев еще разрастется, одних торжищ в нем будет шесть, счет церквей пойдет на сотни. Впрочем, на Бога надейся, а сам не плошай: житие Феодосия Печерского рассказывает о нападении на лавру боярина с дружиной — отец пытался вернуть убежавшего в монастырь сына.
Вырастет и международное значение Киева. Он не был простым городом и до Владимира, как-никак столица крупного государства, ведущего активную внешнюю политику (переводя на русский: викингов боялись те, до кого наши не добрались). Насколько плотно Киев впишется в мировую политику, видно по родственным связям мятежного сына Владимира, некоего Ярослава Хромца. На период своего княжения Ярослав состоит в родстве с царствующими домами Англии, Франции, Германии, Польши, Венгрии, Византии, Скандинавии. Тесть Ярослава — инглинг Олаф Скотконунг. Одна дочь — королева Франции, другая — королева Норвегии. Внучка окажется замужем за императором Священной Римской империи. Сын Ярослава Всеволод будет говорить на пяти языках и женится на греческой принцессе из дома Мономахов. Внук, знаменитый Владимир Мономах, будет женат на последней из англо-саксонских принцесс. Согласитесь, мощно.
Не все у Ярослава получится. Он попробует сменить греческого митрополита на русского, но ему помешают.
Зато чистокровный грек Никола Чудотворец усилиями наших иконописцев превратится в типично русского старичка, напрочь растерявшего исконные национальные черты.
Русь присвоила и «творчески переработала» не только греческого святого и греческую веру. Например мореходную терминологию русы позаимствовали в основном тоже не от варягов, а от Византии. Но влияние было и обратным — сопредельные народы брали полезный опыт Руси. Слово и понятие «закон» пришли в язык печенегов из русского. Из русского же проникли в венгерский слово «воевода» и все термины, касающиеся земледелия. Важный момент: изобретатель «кириллицы» Кирилл дал славянам алфавит, но не письменность. Есть свидетельства, что русы умели писать до кириллицы.
Таких занятных фактов можно привести множество, однако все они меркнут перед главным: тем, насколько четко и жестко было организовано само Древнерусское государство, и сколь детально были расписаны его взаимоотношения с торговыми и военными партнерами. Впрочем, это уже другая, очень серьезная история, изучать которую интереснее самостоятельно.
Ах, да, последнее, но не наименее значимое: неандерталец в роли Соловья-разбойника никакая не фантастика. Последняя массовая стычка людей с нелюдями зафиксирована тысячу лет назад на Оркнейских островах. Вас слово «орк» не наводит на размышления?
2. История, которую мы пишем
Автор и историк-консультант проекта «Храбр» стремились к предельной реалистичности. Это важно сегодня, когда фэнтези-миры, насквозь условные, заслоняют в обыденном сознании как реальный древнерусский мир, так и его отражение — мир былин.
А ведь между «луком во двенадцать пуд да каленой стрелой в косу сажень» из былины и мифриловой броней из фэнтези есть принципиальная разница. Первое — гипербола, художественное преувеличение, второе — фантастика, художественный вымысел. Былина — пограничный жанр между сказкой и реализмом, а фэнтези тяготеет к чистой сказке, хоть и строится обычно по канону рыцарского романа.
На первый взгляд былина и фэнтези близки: и там, и там — квесты, поиск артефактов, спасение персонажей, зачистка территории, накопление опыта... Но былина может обойтись вообще без волшебства, это не литература «меча и магии». И за редким исключением, былина отталкивается от реалий нашей истории.
Исключений три. Во-первых, есть скоморошьи былины-пародии, где типовой сюжет вывернут наизнанку, герои представлены полными идиотами, а текст едва не матерный. Во-вторых, встречаются поздние «авторские» былины, написанные сказителями XIX века, как правило, на сказочные сюжеты. В-третьих, есть «рекламные» былины, достоверность фабулы которых принесена в жертву прославлению калик или скоморохов.
В остальных случаях за былиной стоит некая правда жизни, пусть и в аляповатой упаковке.
При работе над «Храбром» попытка совместить былинные сюжеты и реалии Киевской Руси дала неожиданный результат. Казалось, былины будут сопротивляться заключению их в жесткие рамки историко-приключенческих повестей. Ничего подобного. Былина «Илья Муромец и Соловей-разбойник» вписалась в контекст эпохи великолепно и не потребовала вообще никакой модификации. Это, кстати, лишнее доказательство того, что в основе русского эпоса — оригинальные дружинные песни.
Для контраста автор взялся за «Сорок калик со каликою», былину, стоящую особняком в «киевском цикле». Она дает яркое и богатое на детали описание «каличьего круга», своеобразной паломничьей дружины. В то же время это сугубо рекламный продукт, написанный каликами для прославления высокой нравственности калик, глубокой духовности калик, христианского смирения калик, — и исполненный брезгливого презрения к княжеско-дружинному строю. Как ни странно, даже такой сложносоставной текст не пришлось ломать об колено. Более того, автор тщит себя надеждой, что ему удалось отчасти сохранить бунтарский анархистский дух, присутствующий в «Сорока каликах».
Основные трудности подкрались с другой стороны.
С самого начала было решено, что задача книги об Илье Урманине – в доступной и увлекательной форме дать читателям максимум достоверной информации о былинной эпохе. В то же время следовало не переборщить с конкретикой, оставить ряд пробелов, чтобы читателю стало интересно заполнить их самому, обратившись к научной литературе по истории Киевской Руси.
При таких условиях «Храбр» может базироваться только на «конвенционных» источниках, то есть исследованиях, относительно которых в обществе (и сообществе историков) есть достаточное согласие.
Тут-то и началось самое интересное.
Оказалось, что для вящей убедительности автору придется несколько раз соврать. Не исказить факты, но спрессовать время и ввести условно реальные элементы — прямо как в былинах.
Например уже по этой статье вы могли заметить, что князь основал государственную школу («училище для нарочитой чади» в «Храбре») сразу после осады Херсонеса, т.е. заметно раньше, чем Илья победил Солового. Но вбить в текст информацию о школе было необходимо, она важна для понимания процессов, разворачивавшихся тогда на Руси. Владимир глядел далеко вперед, ему требовалась образованная администрация, а в перспективе он хотел сменить греческое духовенство на русское. Не факт, что первая киевская школа была чисто духовной, полноценная семинария возникла позже, но для краткости автор совместил два события.
Беседа князя с преподобным Леонтием, новым епископом Ростовским, тоже не могла состояться в описанное время — слишком рано. Насчет даты основания кафедры в Ростове данные расходятся, но есть сомнения, что князь говорил даже с предыдущим епископом, отцом Федором. Тем не менее, этот разговор автор считает необходимым для текста штрихом. Между прочим, только четвертый епископ сумеет окончательно обратить Ростов к вере Христовой. А Леонтий примет мученическую смерть.
Целиком на совести автора подтверждение тезиса «Добрыня крестил Новгород огнем, а Путята мечом» (или наоборот?). Дело в том, что Начальная летопись[6 - Начальная летопись — древнейший летописный свод, выделенный по материалам Новгородской первой летописи младшего извода виднейшим исследователем русского летописания А.А.Шахматовым. Это общерусская летопись второй половины XI века, служившая источником для ПВЛ работы Нестора. Местом создания Начального свода Шахматов считал Печерский монастырь и датировал его 1093 г. Но он выделил и предшествующий Начальному своду летописный памятник 1070-х годов, созданный монастырским писателем и переводчиком Никоном Великим. Основные выводы Шахматова по истории русского летописания сейчас несколько откорректированы, но в целом не потеряли значения и по сей день.], а следом за ней Новгородская первая и ПВЛ рисуют вполне мирную картину принятия городом христианства. Версия кроваво-огненного крещения Новгорода отражена в Иоакимовской летописи (вероятно, по устным преданиям). Если верить остальным летописцам, Русь крестилась вяло-равнодушно: ну, князь попросил, мы и того... Жестокая реакция наступит чуть позже — бунты под предводительством волхвов, массовые убийства христиан, карательные акции властей... Но насколько достоверны летописи? Строго говоря, слепо принимать на веру можно лишь один тип документа: официальный межправительственный пакт вроде договора Олега Вещего с греками. И то при условии, что это не позднейшая его перепись! Добавим, что восстание против киевских религиозных новаций вполне в духе Новгорода. И упоминания о волхвах исчезнут лишь через триста лет. И недалек тот век, когда на Руси крестьяне начнут бегать с кольями за «святыми отшельниками», догадываясь, что где сегодня скит, завтра встанет монастырь: добро пожаловать в крепостные.
Выдумка или, если хотите, додумка автора — «киевская застава». Нечто подобное могло существовать, но прямых исторических указаний на это нет. Как и заявлено в тексте, чтобы посовещаться, старшие дружинники должны были гонять «младших» из детинца. Но под боком у такого шебутного князя, как бросивший пить (в смысле, бросивший пить много) Владимир Святославич, любая деловая встреча рисковала привлечь его внимание и деятельное участие. От князя прятались, вопрос — куда.
Взят с потолка термин «ловцы». Надо было как-то их назвать, и это слово показалось автору наиболее адекватным.
Невнимательный или предвзятый читатель «Храбра» может назвать преувеличенной роль варягов в описываемых событиях. Но если присмотреться, она такой лишь кажется. Варягов вроде бы много, однако все они давно и прочно обрусели. Это «наши варяги». Их влияние на культуру и фенотип русов заметно только на севере, в районе Новгорода и Старой Ладоги. Хотя, если уж резать правду-матку, тот же князь Владимир по жизни демонстрировал типично викингские закидоны — тащил под себя всё самое красивое, дорогое, престижное и раззолоченное, включая античные статуи, греческую принцессу Анну и православную веру.
Наконец, для тех, кто не интересовался раньше криптозоологией, останется спорной прямолинейная трактовка образа Соловья-разбойника.
В остальном «Храбр» базируется, как и говорилось, на строго конвенционных источниках, выдержавших проверку временем, но еще не устаревших. Хозяйственные отношения и государственное строительство у русов даны по монографии «Киевская Русь» академика Б.Д.Грекова. Духовная составляющая — по «Истории русской церкви» видного советского религиоведа академика Н.М.Никольского. Фактически это учебники университетского уровня, служившие «основополагающими» много десятилетий (лично для меня отдельная ценность обоих авторов в том, что они занимали высокие посты в советской научной иерархии, но сформировались как ученые еще в царское время). Общая атмосфера и все детали отношений Руси с Византией (в частности, эпизод бунта Георгия Цулы) почерпнуты из сборника текстов выдаюшегося русского византиста академика Г.Г.Литаврина «Византия, Болгария, Древняя Русь».
Это очень разные книги. Монография Грекова — обстоятельная, тяжеловесная, вдобавок еще и полемичная, набитая информацией под завязку. «История русской церкви» читается, как приключенческий роман — ну, такая лихая история у русской церкви. Сборник Литаврина можно открывать с любого места, читать задом наперед, там даже не всегда поймешь, что интересней, основной текст или сноски. Кстати, именно византист Литаврин уделяет много внимания варягам — ведь они попадали в Византию через Русь.
Захотите — посмотрите сами.
3. Исторические анекдоты
Неожиданная подача материала, новый угол зрения, раскапывание малоизвестных подробностей — стандартный набор автора, пишущего книгу, претендующую на «открытие» или «свежий взгляд».
Проект «Храбр» открытиями похвастаться не может. Мы просто взяли множество давно известных фактов и вывалили их на читателя в таком же темпе, в каком их воспринимал житель Киевской Руси. «Храбр» претендует не на свежий взгляд, а на погружение в атмосферу того времени.
Главный инструмент погружения — язык книги.
Словарный запас героев и самого автора намеренно урезан. Из текста вычищены термины, понятия и иноязычные заимствования, нехарактерные для Руси тех лет (хочется надеяться, что если не все до единого, то большинство). Вы не найдете в «Храбре» даже слова «лошадь» — тюркское «алоша» еще не успело войти в обиход.
Напротив, введены слова, вышедшие из употребления или замененные неологизмами. Автор старался, чтобы их не набралось слишком много. Смысл должен легко вскрываться интуитивно. Если стрелы носят в «туле», понятно ведь, что это колчан. Но «колчанов» тогда не было. Как и «богатырей».
Зато тогда была «задница». Цитируем «Русскую Правду»: «Аже смерд умреть без детии то задницю князю». Да, вы правильно догадались — речь идет о движимом и недвижимом имуществе, отходившем князю по смерти бездетного смерда. Так что «отбить себе всю задницу о седло» персонаж «Храбра» не сможет, даже если очень захочет.
И «нарядиться» герой не может, а только одеться, поскольку «нарядными» тогда звали деловитых, распорядительных. Пришлось отказаться от оборотов «встал рядом», «ехали рядом» — сейчас увидите, почему.
Слов, сохранившихся до наших дней, но поменявших значение, немало. Скажем, под «людьми» тогда однозначно понимали свободных. Некоторые определения, касающиеся социального статуса жителей Киевской Руси, до сих пор предмет дискуссии, но в общих чертах расклад следующий. Люди — свободные общинники (они же «рать»). Смерды принадлежат боярину или князю. Холоп — раб, возможно добровольный и временный (как тиун или ключник). Рядовичи трудятся по «ряду», т.е. найму. Закупы — за долги. Есть «изгои», те, кто выпал из схемы — изгоем равно может стать купец-банкрот и княжич, оставшийся без удела (позже в страту изгоев попадут неграмотные поповичи). Челядь — обобщенное название тех, кто в услужении у кого-то.
Нежно любимый автором персонаж Дрочило, который в Киеве дрочит проволоку на кольчуги, как вы уже поняли, нечто вроде Яна Усмошвеца или Никиты Кожемяки. В значительной степени из-за этого Дрочилы сорвалась журнальная публикация короткой версии «Храбра»: редакцию смутило имя. Хотя имя взято из летописи, и профессия совершенно реальная.
Ну, а «волот» в прямом переводе — великан, исполин.
Некоторыми оригинальными словами пришлось пожертвовать, дабы не перегружать мозги читателя. Например обобщенное название булавы — «кий», — в текст никак не лезло. Оставили «булаву».
С той же целью автор отказался от принудительного «одревнерусивания» речи героев. Привести ее в полное соответствие с эпохой нереально: мы не знаем в точности, как тогда говорили. А разбавлять реплики всякими «поелику» и «инда» просто смешно. Либо уж как по летописи: «Аще кто нейдет к нам, сами налезем себе князя!» (хотя не факт, что летопись корректно передает устную речь) — либо никак. Усеченного словарного запаса героев и пары-тройки характерных речевых оборотов вполне достаточно, чтобы читатель ощутил: персонажи думают совсем как мы, но есть некая трудноуловимая разница... Именно. Мы в целом недалеко ушли вперед по умственному развитию, просто знаем больше слов.
Второй слой текста — то, как выстроены отношения между героями. Например панибратское обращение киевской знати с митрополитом отнюдь не выдумка автора. Греческое церковное начальство всячески наставляло своих «сотрудников на местах» быть как можно терпимее к власть предержащим. Между прочим, первому киевскому митрополиту был дан от Владимира город в вотчину. И Феодосиева обитель в XI веке владела несколькими селами, там сидела монастырская администрация, следила, чтобы смерды не отлынивали.
Размытый статус «старшей дружины» (вроде серьезные люди, а их просят слегка подраться) — тоже характерная примета того времени. Старшая дружина и правда старшая во всех смыслах. Это храбры, добывшие славу и высокое положение на службе у своих князей или перешедшие по наследству от отцов уже со всеми регалиями. «Старшие» — опытные люди и в войне и в совете. Ими дорожат, с ними считаются. Они носят особое наименование: бояре, мужи (в княжеской дружине — княжи мужи). Из старших дружинников выделяются и командиры «воев», воеводы.
До заметной перемены в статусе «старших» осталось недолго — собственно, процесс уже идет. Начав свою жизнь членами княжеского двора на иждивении хозяина, дружинники постепенно обзаведутся вотчинами, «осядут на землю» и перестанет отличаться от местного родового боярства. Знать вырастет численно, будет при этом весьма самостоятельна и в конце концов подготовит раздробление государства на удельные княжества. В усилении боярства важную роль сыграют именно дружинники, ставшие боярами. Люди, обладающие двойным авторитетом — блестящих воинов и богатых землевладельцев. Поскольку великий князь не был самодержцем, а детей, претендующих на личный удел, нарожал много — раскол страны останется лишь вопросом времени. Говоря современным языком, филиалы семейного предприятия Рюриковичей начнут откалываться от «мамы» — и в итоге окажутся беззащитными перед недружественным татаро-монгольским поглощением.
Среди видных членов киевской старшей дружины было немало варягов и полуварягов, но сам по себе институт дружины на Руси — не заимствованный у скандинавов, а местный. Дружины фиксируются у славян еще до IX столетия. Под рукой Рюриковичей они превратятся в могущественные корпорации, объединяющие всю светскую власть. Они же, как сказано выше, примут самое деятельное участие в растаскивании Руси на уделы...
Знаковый персонаж — ключник княжего двора, высокопоставленный раб. Он говорит сам за себя («Холопья доля тяжкая...»). Добровольное холопство настолько особенная вещь, аналог которой трудно найти в истории других стран, что автору захотелось лишний раз обрисовать эту ситуацию возможно более выпукло.
Вообще социальные роли в ту пору были расписаны подробно, как никогда, а позже зафиксированы в «Русской Правде». Помните знаменитый вопрос Ивана Васильевича, сменившего профессию: ты чьих будешь? Царь спросил потому что не мог разглядеть — чьих. Это даже в его времена было сразу видно. А уж в эпоху князя Владимира на человеке было практически нарисовано, кто он и откуда. Показателем статуса служила, во-первых, сама одежда. Важную роль играла прическа (одним из наказаний была «позорная стрижка»). Детальная информация чаще всего передавалась узорами и знаками на одежде или головных и шейных украшениях (тех самых гривнах). За нелегальную примерку чужой социальной роли убивали так же быстро, как у индейцев за ношение вампума чужого племени. «Понятия» тех лет регламентировали всё. «Ничьих» не было. Либо вольный, либо чей-то, либо изгой. Даже вольный был чей-то, ибо кому-то платил дань, принадлежал к некоему конкретному роду-племени, наконец, служил такому-то князю. К слову, в этом контексте совершенно естественным было зачисление ключниц и тиунов в холопы. Так человек официально становился глазами, руками, голосом хозяина. Вдобавок холопья доля резко снижала его коррумпированность... Но мы отвлеклись.
Третий слой «Храбра» — вещи. Оружие героев, одежда, строения в Девятидубье, обстановка на княжем дворе и так далее. Поясняющей информации по вооружению в книге много, но пару слов добавить стоит. «Гирькой» звали кавалерийский кистень без рукоятки на прочном кожаном шнуре, весом обычно граммов двести. Формы гирек были разными, материал — от кости до бронзы. «Кол в броне» — тяжелое двуручное скандинавское копье, предтеча нашей рогатины. Прозвище рогатины идет, вероятно, от «рогов» — крестовины на древке, мешающей зверю, насаженному на копье, цапнуть человека[7 - В былинах рогатина обычно зовется «рогатина звериная», и судя по тому, как ею орудуют персонажи, это именно тяжелое копье.]. Благодаря крупному широкому наконечнику с заточенными краями, рогатиной можно не только колоть, но и успешно рубить. По распространенности на Руси с рогатиной соперничал лишь топор. Мечей (до XIII века строго импортных) было немного, умелых мечников и того меньше, сам меч был статусным оружием, недаром Илья носит его напоказ. Еще раз: основная масса русов воевала топорами и рогатинами.
Многохвостая плеть Ильи Урманина (подарок Добрыни) перекочевала в текст прямо из былин, но это не значит, что она — мифическое оружие, совсем наоборот.
Лезвие «засапожных» ножей часто было кривым, образующим заметный угол с рукоятью.
Лук из турьих рогов — довольно спорная вещь. Тогда в ходу были составные деревянные луки, но как единичный экземпляр, «турий» лук вполне мог существовать. То, что он оказался у Ильи в руках, да еще и хорошо стрелял — дань былинам.
Нынешний спортивный лук с усилием натяжения 20 кг считался бы в те времена детским. Некоторые древнерусские луки требовали усилия до 80 кг, нормой было 40. Долгое выцеливание из такого тугого оружия невозможно, стреляли «навскидку», точность попадания достигалась тренировками. Зато даже самый средненький лук обеспечивал гарантированный трехсотметровый бой.
Хватит про оружие, давайте о выпивке! Выдержка «ставленного меда», которым угощали в богатых домах, могла исчисляться десятилетиями. Ничего общего с дешевой «вареной» медовухой этот напиток не имел кроме исходного сырья.
Одежда героев приведена к реальной. Илья облачен как типичный норманн, что в походном, что в праздничном, включая такой атрибут, как пижонский топор, отделанный серебряной проволокой.
Паломники, «калики перехожие», действительно получили свое прозвище от слова «калиги» («калиговки»). Прежде, чем стать сандалиями на кожаных чулках, калиги были короткими сапогами римских легионеров.
Четвертый слой текста, в некотором роде не менее тонкий, чем речь героев — как персонажи обращаются с вещами и смотрят на мир.
Похоже, для многих будет откровением то, что тетиву носили от лука отдельно, в поясном кошеле или специальной коробочке. Надевали ее непосредственно перед стрельбой, после сразу снимали. Подолгу носить лук с натянутой тетивой означало быстро ее испортить. За тетивой всячески ухаживали, особенно в зимнее время. Часто встречающаяся в псевдоисторических текстах «тетива из воловьих жил» была не в ходу, слишом легко вытягивалась. На самом деле плели тетиву из конского волоса или льняной нити, обрабатывали воском. У степняков особым шиком считалась тетива, сплетенная из волос пленных.
Когда Илья бросает в неандертальца булаву, а потом нож, он делает это в ситуации крайней необходимости. По идее, русы могли неплохо кидаться топорами. Но вообще метать оружие — варяжская манера боя, ведущая свою родословную от стычек на воде. Викинги швырялись всем, вплоть до секир. Прежде, чем метнуть копье, из него зачастую вынимали шип, крепящий втулку наконечника к древку — чтобы оружие не «прислали» обратно тебе в лоб. Закинутый на изгородь топор мог служить дополнительной опорой при штурме. Но уточним: бросить топор значит остаться без него. Схема боя могла быть следующей — метнули копья; сближаясь, метнули топоры; сошлись вплотную на мечах.
Смысл невероятной ширины брюк, которые носит Илья, не в том, что так ходить удобнее, а в количестве шелка, из которого они пошиты. С купца-банкрота могли натурально снять штаны в уплату долга. Помимо ювелирных изделий и штучного оружия главной привозной ценностью на Руси был именно шелк. По большим праздникам в киевскую уличную толпу бросали монеты и куски шелка. Русская девушка даже самого простого происхождения старалась заплести волосы шелковой лентой. Дальше к северу шелк дорожал баснословно, но настоящий викинг просто обязан был заработать на шелковую рубаху. Кстати, это еще весьма гигиенично.
Русы отличались чистоплотностью, один из важных пунктов договора с греками — разрешение нашим купцам на территории Византии ходить в баню сколько захотят.
Русь активно участвовала в работорговле, но сама по себе рабовладельческим государством не была. Рабы никогда не становились на Руси основой производительных сил, напротив, большую массу трудящегося населения составляли смерды-данники. Они сами могли держать рабов. Рабы вступали в браки с вольными, статус их детей мог быть разным и регламентировался «Русской Правдой».
К слову, именно из смердов позже сформируется класс крепостных крестьян. Бояре и монастыри откроют на смердов настоящую охоту — тем с земли деваться некуда, значит, главное получить эту землю в вотчину, и смерды твои.
Последнее, но важное. Автор надеется на понимание со стороны воцерковленных читателей. Рассказывать о перипетиях вхождения Руси в орбиту православного мира само по себе непросто. А делать это «политкорректно» и вовсе неразрешимая задача. Русь крестилась не раз — принятию веры на государственном уровне предшествовало, скажем так, «протокрещение», состоявшееся в дни Аскольда и Дира (один из них точно был христианином). И есть мнение, что Вещему Олегу эта культурная инициатива конунгов-самозванцев очень не понравилась. Короче говоря, все было не просто и не сразу. Со временем сформировался веротерпимый Киев, в котором даже после официального крещения невозможно представить избиение «латинян», аналогичное тому, что творилось на улицах Константинополя. Православная Русь пошла своей дорогой — путем неустанного духовного поиска, расколов, мученичества за веру... Вот и замечательно, что мы никого не копируем.
Строго говоря, автору в духовных вопросах ближе всего позиция Ильи Урманина: «Тяжел ли Гроб Господень, и сильно ли его стерегут?».
Он ведь не для себя украсть святыню думает, верно?
Он просто считает, что все хорошее надо тащить домой, на Русь.
4. Гримасы истории
В XVIII веке В.Н.Татищев писал: «Я прежде у скоморохов песни старинные о князе Владимире слыхал, в которых жен его имена, тако же о славных людех Илье Муромце, Алексие Поповиче, Соловье-разбойнике, Долке Стефановиче и прочих упоминают и дела их прославляют». Быть может, во времена Татищева еще удавалось сыскать если не настоящих скоморохов, то кого-то, хранившего их искусство. Составленный примерно в те дни «Сборник Кирши Данилова» содержит много скоморошьих обработок былинных сюжетов и ряд «чистых» скоморошин.
Скоморохи были профессиональными артистами, музыкантами и певцами, их древнейшие изображения есть даже среди фресок киевской Софии XI в. Неизвестно, носили тексты скоморохов остро сатирический характер с самого начала или приобрели его со временем. Именно сатира вызвала недовольство властей, и на певцов обрушились репрессии. Их уничтожили как класс. Скоморохов буквально раздавили в XVII веке совместными усилиями светских властей и церкви.
Параллельно со скоморохами по Руси ходили калики. В некотором смысле эти две группы конкурировали.
Скомороший репертуар помимо классических былин включал их вольные обработки, где русский эпос обыгрывался в пародийном, а то и издевательском ключе. Юмор скоморохов зачастую груб и примитивен, временами настолько, что пошлая нынешняя «эстрада» кажется на его фоне самой невинностью.
Калики специализировались на «духовных стихах» — устном варианте древней письменной литературы. В основе духовного стиха всегда книжный сюжет. Это легенды первых веков христианства, апокрифические сказания, евангельские и библейские темы. Также калики исполняли былины собственного сложения, а классические былины в их версии оказывались заметно переиначены. Сохранилось упоминание варианта, где исцелить Илью Муромца вместо калик перехожих являются Христос с апостолами. Это типично духовная обработка былинной темы.
Так или иначе, былин, про которые можно уверенно сказать, что они записаны напрямую от скоморохов, в распоряжении ученых не было и нет. Основной массив русского эпоса (а он огромен, это тысячи стихов) почерпнут исследователями фольклора от крестьян, в меньшей степени от калик и в незначительной — от казаков.
Древнейшей фиксацией «русских эпических песен» считается запись текстов, почти современных воспеваемым в них событиям, сделанная для англичанина Ричарда Джеймса, жившего в России в 1619-1620.
Собственно былин в рукописях XVII в. до нас дошло пять. Самый древний рукописный текст — так называемое «Богатырское слово» (полное название «Сказание о киевских богатырях, как ходили в Царьград и как побили цареградских богатырей и учинили себе честь»).
Тексты XVII в. обычно рассматривают вместе с другими рукописными былинами XVIII и начала XIX вв. Старинных записей известно несколько десятков. Они излагают типовые былинные сюжеты (Сказание о семи богатырях; былина о Михаиле Потыке; Алеше Поповиче и Тугарине; Ставре Годиновиче; Михаиле Даниловиче; об Илье Муромце и Соловье разбойнике); причем наибольшее количество рукописных текстов — вариации последнего сюжета. Эти записи былин сделаны не с научной целью, а, скажем так, для «занимательного чтения». Недаром они в своих заглавиях носят характерные для книжной традиции XVII-XVIII веков названия — «Слово», «Сказание» и «История». Читателями их были, судя по пометкам на рукописях, представители среднего и низшего класса указанной эпохи.
Серединой XVIII в. датируется сборник эпических песен, составленный «казаком Киршей Даниловым» для уральского заводчика Демидова. В сборнике 70 текстов. 26 из них были изданы в 1804 году; более научно и полно (хотя опять не целиком), под заглавием «Древние российские стихотворения», этот сборник издан в 1818 г. Серьезного научного издания с комментариями и дополнениями «Сборник Кирши Данилова» дождался лишь в начале XX века.
Собственно открытие богатств русского былинного эпоса падает на вторую половину XIX в. В 1861—1867 вышли в свет «Песни, собранные П.Н.Рыбниковым» (224 былины), а в 1872 — «Онежские Былины», записанные А.Ф.Гильфердингом (318 текстов).
Это стало полным откровением для фольклористов. Оба собирателя записывали былины в Олонецкой губернии, получившей название «Исландии русского эпоса». Заслуга этих собирателей — в их стремлении к максимальной точности записи, а также в наблюдениях над условиями жизни эпоса в устах северного крестьянства. Особенно велико значение сборника Гильфердинга, обратившего внимание на роль личности сказителей и расположившего материал не по сюжетам, а по сказителям. С тех пор этот метод расположения эпического материала (не только былин, но и сказок) стал обязательным требованием для научных сборников по русскому фольклору.
Довольно быстро удалось отследить происхождение и весь путь былин. Считается, что, зародившись в X-XII веках в княжеско-дружинной среде южной Руси, а также тесно с ней связанном Новгороде, героические — княжеские и дружинные — песни были после падения Киева и его запустения в начале XIII века перенесены в Галицко-Волынскую Русь и Русь Суздальско-Ростовскую. Там дружинная поэзия продолжала развиваться уже в условиях удельно-княжеского строя. Духовное сословие также создало обширный эпос. Слагателями и певцами этих былин были представители широко развитого в древней Руси паломничества — калики-пилигримы. Одновременно в больших торговых городах, особенно Великом Новгороде, главным образом в XII-XV вв., торговая буржуазия заказывала скоморохам свои новеллистические былины. Вся эта продукция предыдущих эпох, конечно не без утрат и видоизменений, была принесена (видимо, через тех же скоморохов) в Московскую великокняжескую, а затем царскую и боярскую Русь (XV-XVII вв.).
«Боярская» былина достигает расвета в XVI в. Именно ей мы обязаны модифицированным образом князя Владимира, подозрительно смахивающим на Ивана Грозного, «сафьяновыми сапожками» и развесистыми шапками героев. В целом антураж «княжего двора» из поздних былин совсем не киевский, а царско-московский.
С XVII в., особенно после истребления скоморохов, былины окончательно «спускаются в народ», и к XIX-XX вв. их последними хранителями оказываются преимущественно северные крестьяне-сказители.
Столь запутанная и сложная история былин влекла за собой и социальную трансформацию их героев. Дружинник Илья в устах церковной среды делается под конец жизни монахом и даже киевским чудотворцем (да-да, вот и наш старый знакомый Илья «Сапожок» Печерский); в боярской среде Илья превращается в «старого казака», верного правительству; в казацкой — наоборот, Илья защитник и представитель «голи казацкой». Наконец, в устах северного крестьянства Илья — крестьянский сын «из города Мурома, села Карачарова».
Похожей трансформации подвергся и облик дружинника Алеши Поповича. В светской и «демократической» среде его сословное прозвание «Попович» стало для Алеши роковым. Былой героический образ снизился до комического: «у попа глаза завидущие, руки загребущие».
Невольно приходит мысль: как задумаешься над судьбой былинных персонажей, так и пропадет всякая охота совершать подвиги.
5. Рассказчики истории
В XIX веке главным хранителем былинного эпоса стал далекий и глухой север. Немного былин удалось записать в северной и южной Великороссии, Поволжье и среди русского казачества на Тереке, Волге, Дону и по Уралу. Следов бытования русских былин на Украине очень мало, былин в подлинном смысле там вообще записано не было. Чрезвычайно редкими оказались записи былин или сказок с былинным содержанием в Белоруссии. Тем не менее, на основании некоторых исторических свидетельств (например, письма оршанского старосты Кмиты Чернобыльского от 1574 г. с упоминанием Ильи Муромца и Соловья Будимировича) фольклористы пришли к выводу, что былинный эпос был когда-то распространен на юге и юго-западе.
Лучше всего к эпохе научных записей (вторая половина XIX в.) былины сохранилась в Олонецкой и Архангельской губерниях. Для этого было много оснований: отдаленность севера от политических и культурных центров, необычайная глушь заброшенных среди лесов и озер селений. Сильно повлияло на сохранение былин наличие ряда промыслов, таких, как рыбный, для которого характерны длительные процессы плетения сетей или ожидания ветра на берегу. Да и лесорубы вынуждены были проводить долгие зимние ночи без дела в таежных избушках. Все это, вкупе с медленным проникновением в глушь грамотности, создавало вплоть до революции благоприятную обстановку для сохранения русского эпоса в его устном бытовании. Свою роль сыграло и отсутствие на севере крепостного права. Вместе с упорной борьбой за выживание это сформировало особый «северный характер» с его чувством достоинства, упорством в работе, смелостью и предприимчивостью. Былинные богатыри оказались близки и понятны сознанию «северовеликоросса».
Исполнение былин никогда не было на севере профессиональным. Правда, сказителей нередко приглашали участвовать в рыбном промысле. Пение былин приравнивалось к самой работе, и сказитель получал равную долю с другими членами артели. Как тут не вспомнить варяжского скальда, задающего пением ритм гребцам!
Сказители обычно принадлежали если не к состоятельным, то к вполне крепким крестьянам. Бедняки среди них были редкостью, хотя именно из бедноты происходила Мария Кривополенова. Для запоминания и исполнения былин, по признанию северного крестьянства, требовалось обладание «особенным талантом».
Это действительно так. Каждое новое исполнение былины становилось актом творчества. Дело в том, что сказителю не обязательно заучивать былину наизусть, главное — запомнить сюжет и имена героев. Дальше помогают мнемотехники, заложенные в «типические запевы», и сам блочно-формульный принцип построения былины — если ты помнишь определенный набор формул, пой, не собьешься. Таким образом сказитель избавлялся от необходимости держать в голове огромный массив текста. Но зато каждый раз он как бы заново собирал былину из множества готовых блоков. Он мог сделать ее короче, длиннее, динамичнее, медленнее, жестче, лиричнее... Сказитель мог все.
Справедливости ради отметим: традиционность былинного стиля, помогавшая сказителям, влекла за собой нечувствительность к смыслу выражений и оборотов. «Окаменелые эпитеты», употребленные по привычке, могли оказаться совсем не к месту. Типичные примеры: князь Владимир называется ласковым даже тогда, когда он весьма неласков; царь Калин своего же татарина зовет «поганым», а татарин, передавая грозное приказание князю Владимиру от имени своего повелителя, называет последнего «собака Калин царь».
Личность сказителя проявлялась не только в подборе репертуара, но и в трактовке характеров героев. У набожного сказителя и богатыри окажутся преувеличенно набожными; у сказителя-»книжника» в былину проникнут книжные обороты речи. Ясно, отчего в устах портного голова Идолища Поганого после удара Ильи Муромца отлетает, «будто пуговица». Один сказитель подробно опишет наказания героев, другой обойдется с ними ласковее и т. д. Этим же объясняется, почему у двух сказителей, «понявших» (т.е. перенявших) былину у одного и того же лица, текст может иметь более или менее заметный индивидуальный строй.
Для «понимания» былин требовалась большая восприимчивость, их запоминали в юные годы, но публичное исполнение былин молодыми людьми было редкостью. «Сказывание» считалось делом людей «степенных», они обычно бывали стары (60-70 лет, иногда 80-100). Часто искусство сказывания былин переходило по наследству.
В 60-х годах XIX в., когда делали свои записи Рыбников и Гильфердинг, былинная традиция в Олонецком крае еще жила достаточно интенсивно, хотя оба собирателя предвидели ее скорый конец. В 1926-28 по тем же местам прошла экспедиция фольклористов братьев Соколовых. Они записали 370 былин от 135 сказителей и сделали неутешительный вывод: традиция быстрым темпом идет к полному вымиранию. Произошло явное измельчание репертуара, сказывание былин потеряло значение особого мастерства. Существенно изменился характер сюжетов: героические и фантастико-легендарные былины исчезали, гораздо большую популярность приобрели былины романтического и балладного характера, с семейно-бытовыми и любовно-драматическими сюжетами. Если Гильфердинг считал, что на Кенозере «как бы сам воздух пропитан былинной поэзией», то в 20-е годы XX века приходилось подолгу разыскивать стариков, знающих былины. Даже в глухом Олонецком крае ситуация вплотную подошла к тому положению, какое было отмечено в районах, теснее связанных с культурными центрами. Былинный эпос в крестьянской среде определенно и безвозвратно отмирал.
Новое время потребовало новых песен.
6. Конец истории
Трактовка исторических событий, отношение к ним — личное дело каждого. Но какую точку зрения ни выбери, одинок не окажешься. Всегда найдется сколько-то людей, придерживающихся того же мнения.
Даже ехидный вопрос: «А ты за красных, али за большевиков?!» способен внести в общество разброд и шатания. Сейчас же появится некто компетентный и объяснит, что между красными и большевиками существенная разница. Действительно, на стороне «красных» сражались не одни большевики. И вот уже у нас есть две партии, ведущие яростную дискуссию о делах давно минувших дней.
Нечто подобное происходило не так давно, когда переругались «норманисты» и «славянофилы» (последняя точка в их споре не поставлена по сей день и не появится никогда). Ключевского не раз спрашивали, каково его мнение по этому поводу, но знаменитый историк отмалчивался. Только после его смерти был обнародован фрагмент из частной переписки, где Ключевский говорит, что полемика между норманистами и славянофилами есть проблема не столько историческая, сколько психиатрическая.
Вероятно дело в том, что история сродни литературе. Есть ряд объективных критериев, по которым можно оценивать качество художественного текста, но выбор читателя всегда делается по принципу «нравится-не нравится». То же с историческими оценками. Они могут быть железно логичны, но вот чувствуешь ты — что-то здесь не так. И всё.
Когда дело касается трактовки истории, разумных вариантов поведения мало. Либо вы примете одну из готовых версий, либо выработаете особое мнение (как уже говорилось, у вас и тут найдется масса сторонников), либо вам все равно.
Вот хороший пример. Общеизвестно, что князь Владимир устроил нечто вроде «открытого конкурса на веру». К нему ходили представители разных конфессий, князь их выслушивал, отпускал издевательские комментарии и слал прочь. Последним явился философ-грек, и его речь произвела сильнейшее впечатление на Владимира. Тот даже отправил специальное посольство оценить, столь ли красивы константинопольские храмы, как уверял философ. И Русь стала православной.
Так сказано в летописи и в житиях св.Владимира.
У неподготовленного читателя эта версия не вызывает особых сомнений: автор имел возможность многократно в том убедиться.
Более-менее подкованный человек задастся вопросом, с какой стати Владимир расспрашивал иудея и магометанина, если заранее было ясно, что эти «кочевнические» религии оседлая земледельческая Русь не воспримет (по восточным источникам, князь и правда интересовался мусульманством, но сразу поставил на нем крест, простите за каламбур).
Тот, кто знаком с большим массивом древних текстов, сразу углядит в рассказе о «конкурсе» типичный «бродячий сюжет». Достаточно вспомнить «Письмо короля Иосифа», приписываемое некоему хазарскому кагану — там описано аналогичное состязание священников. Разница лишь в том, что у кагана организован диспут, и побеждает в нем иудей.
А что думают наши «источники»?
Византист Литаврин говорит, что это, без сомнения, легенда.
Грекову, эксперту по государственному строительству и хозяйственным отношениям в Киевской Руси, похоже, было все равно. Он лишь небрежно заметил, что «летописец в драматизированной форме передает нам, как Владимир знакомился с разными верами. Факт этот вполне правдоподобен. Владимира окружали люди, исповедавшие еврейскую, магометанскую и христианские... религии».
А вот религиовед Никольский высказался предельно ясно: «Еще церковный историк Голубинский нашел мужество признать, что все рассказы как летописи, так и «жития» Владимира об обстоятельствах принятия христианства являются благочестивыми вымыслами, составленными на ранние византийские сюжетные мотивы, и не содержат ни одной крупицы исторической истины кроме одного голого факта, что в 988 или 989 г. Владимир и его дружина приняли из Византии христианство, которое и было объявлено официальной религией».
То есть мы знаем, что мы ничего не знаем.
Даже былины не могут пролить свет на этот вопрос, потому что былинная Русь уже христианская по умолчанию.
Но говоря по чести, какая нам разница, имела ли место «демонстрация религий» при дворе великого князя? Ведь как пишет тот же Никольский, «реформа Владимира была завершением процесса, начавшегося за сто лет до него».
И гораздо труднее обосновать, почему Русь могла НЕ стать православной, чем наоборот.
А летописи... Описание пресловутого «конкурса на веру» выглядит в Начальной следующим образом: ровно по абзацу на самопрезентацию «болгарам веры магометанской», «немцам» и «иудеям хазарским». А дальше идет так называемая «Речь философа» (греческого). Это огромный вставной фрагмент, резко отличающийся по стилю от остальной летописи, фактически взламывающий ее сухую емкую структуру. Текст «Речи» настолько подробен, будто летописец стоял у Владимира за спиной, ловил каждое слово князя и священника на лету — и с бешеной скоростью стенографировал. Вдобавок этот текст красив, в нем чувствуется давняя выверенность. Понятно, что его либо откуда-то скопировали, либо очень долго правили.
В действительности «Речь» ведет свою родословную, скорее всего, от краткой версии христианской священной истории, написанной специально для двора Владимира неким выходцем из Ваизантии. Затем она попала в Древний свод, оттуда в Начальную летопись и далее в ПВЛ.
Но означает ли этот откровенный рекламный трюк, что никаких дискуссий о религии при дворе Владимира не было вовсе?
Разумеется, нет.
Что же нам думать об эпизоде, которому в летописях отведено столько места? А что угодно. Можно присоединиться к мнению одного из авторитетных историков прошлого. Или принять точку зрения нынешнего большинства, что это голая легенда. Можно наконец выбрать ортодоксально-православную версию — что так оно и было. Мы снова оказываемся в ситуации выбора по принципу «нравится-не нравится»...
А вот еще история про историю.
Придя в Киев в 1113 году, Владимир Мономах нашел там летопись, составленную монахом Феодосиевой обители Нестором. Это был исходный вариант ПВЛ. Чем именно летопись не понравилась князю, мы уже не узнаем. Похоже, Мономах не одобрял деятельность лавры вообще и черноризца Нестора отдельно — из-за благоволения к предыдущему князю. Мономах решил не просто отредактировать рукопись, он вообще изъял ее и передал в Выдубицкий Михайловский монастырь. И игумен монастыря Сильвестр сделал знаменитую ПВЛ такой, какой она нам известна. С задачей справился хорошо, ибо был за это поставлен епископом в наследственный город князя Переяславль. А имя Нестора-летописца было надолго стерто из истории, его запретили упоминать, и не окажись Господь справедлив к монаху, он так бы и остался навеки анонимным «черноризцем Феодосиевой обители».
Ах, как все это некрасиво? Как похоже на лживый XX век? Но давайте разберемся, при каких обстоятельствах произошло вокняжение Мономаха. Киевляне призвали его, будучи в истерике. Лихорадило не только Киев — всю Русь трясло. Перед Мономахом стояла сложнейшая проблема: заново консолидировать страну и по возможности закрепить это достижение.
Мономах был не просто образованным и мудрым политиком. Он был еще и одаренным литератором, прекрасно знавшим силу текста.
Он стал продюсером ПВЛ — самого успешного и «долгоиграющего» гуманитарно-технологического проекта в истории нашей родины. Обновленная ПВЛ должна была дать всем понять, что централизованная власть — благо, любые усобицы ведут к ослаблению Руси, и тому в прошлом множество примеров.
Благородная задача, главное — отражающая объективную действительность на тот момент! Увы, из летописи пришлось убрать немало скользких мест. Ведь не всегда народ бунтовал, и подручные пытались отложиться от Киева, потому что им кроме этого больше нечем было заняться. Но новая редакция ПВЛ не предполагала упоминаний о слабости «центральной власти» и ее ошибках, даже самых очевидных.
Сильвестр много работал с разными летописями, включая Новгородскую. Но в ПВЛ нет, например, ни слова о насилии, творимом варягами в Новгороде, и ставшем причиной бунта. А вот о том, какая благодать наступила, когда бунтовщики склонились перед варягами — есть. И якобы все было тихо-мирно на Руси аж до конца XI века, пока вновь не начались «рать и усобица». Но едва призвали Мономаха, снова воцарился порядок.
Грубо говоря, задачей отредактированной ПВЛ было утверждение примата Рюриковичей над всем, включая даже — если придется — логику. Ряд позиций ПВЛ на момент написания был весьма спорен, но уже через полвека-век некому стало рассказать, где там что натянуто, а что вырезано.
Думается, несправедливо осуждать Мономаха и Сильвестра. Их мотивы понятны. И труд их велик. Это ведь тяжелое решение и непростая работа — перекроить прошлое родины на «политически верный» фасон.
Владимиру Мономаху удалось оттянуть распад Руси лишь ненадолго. Уже при его сыне Мстиславе центробежные тенденции стали брать верх. Но редактированная ПВЛ продолжает жить, остается великим литературным памятником, а для историков — объектом пристального изучения по сей день.
Политтехнологические опыты Мономаха не могли защитить страну от грядущих бурь. Эпоха единой Киевской Руси безвозвратно уходила, о ней вспоминали с горечью авторы «Слова о полку Игореве» и «Слова о погибели земли Русской».
О тех славных временах по сей день тоскуют былины.
Каждый отдает дань памяти нашей героической эпохе как может. Вы заметили, наверное, что в «Храбре» все князья, кроме «конунга Хельге», взятого за точку отсчета, безымянны. Отчасти это кивок в сторону былин, где фигура князя условна, и он лично не воюет, только дает задания и поощряет за их выполнение.
А на самом деле это невинная и слегка наивная уловка. Автор надеется, что отсутствие имен у князей сподвигнет отдельных читателей взяться в поисках разъяснений за книги по истории Руси. И, быть может, надолго погрузиться в них.
Автор надеется.
Говорит Святогор да таковы слова:
— Ах ты, меньшой брат да Илья Муромец,
Видно, тут мни, богатырю, кончинушка,
Ты схорони меня да во сыру землю.
Ты бери-тко моего коня да богатырского,
Наклонись-ко ты ко гробу ко дубовому,
Я здохну тиби да в личико белое,
У тя силушка да поприбавится.
Говорит Илья да таковы слова:
— У меня головушка есь с проседью,
Мни твоей-то силушки не надобно,
Свержин Владимир
Свержин Владимир
Андреев Николай
Свержин Владимир
Посняков Андрей
Березин Федор