Эти ножи были изготовлены по специальному заказу Вячеслава и имели утяжеленное толстое лезвие и легкую деревянную рукоятку. За счет этого нож всегда летел в цель лезвием вперед.
В Ряжске, часть которого была отделена глухой деревянной стеной, чтобы никто не мог видеть раньше времени, на что способны эти люди, не было, пожалуй, ни одного дома, включая и княжеский терем, на крышу которого они бы не забрались, используя самый обычный шест. Впрочем, на невысокие дома спецназовцы взбирались и без всякого шеста, с разбега.
Каждое утро начиналось у них с легкой разминочной пробежки на добрый десяток верст. Трасса была оснащена всевозможными ловушками – силками, искусно спрятанными в траве, всякий раз на новом месте, «волчьими ямами», разве что без кольев на дне, а то и обычными натянутыми веревками.
При испытаниях на скорость боец на старте прижимал к груди небольшой платок. Если поток встречного воздуха удерживал тряпицу и та не падала до самого финиша, то считалось, что зачет сдан.
С завязанными глазами их заводили в одну из многочисленных комнат терема с требованием беззвучно выбраться наружу, миновав многочисленные хитроумные ловушки. Стоило сделать неосторожное движение, как металлическое блюдо, косо прислоненное к полке, протянутая нить с прикрепленным колокольчиком или любая другая ловушка «подавала голос», после чего считалось, что «темный» экзамен спецназовец провалил.
Выбирались они наружу, «прислушиваясь» к слабому колебанию воздушных струй и только этим отличая сквозной проход от тупика. Помимо этого, в некоторых комнатах находились якобы спящие люди. Обучаемым нужно было услышать их дыхание, чтобы не зайти в эти помещения.
Кроме того, каждый из воинов мог сыграть несколько ролей. В зависимости от обстоятельств он превращался в бедного пастушка, в странствующего монаха, который в случае необходимости мог спокойно прочитать добрый десяток молитв и даже провести службу. Иным больше удавалась роль весельчака-скомороха, другим, кого природа наградила голосом и слухом, – гусляра, третьим – купца.
Вооружение спецназовцев тоже существенно отличалось от обычного. Помимо специальных ножей с утяжеленным лезвием каждый из них имел в своем арсенале широкий металлический браслет, закрывающий руку до самого локтя, с острыми режущими шипами на запястье. Кроме них браслет имел клинообразный выступ, образовывавший над ним узкую щель. Даже оставшись без оружия, воин мог защититься от удара меча или сабли, так подставив руку, чтобы лезвие соскальзывало в щель. Затем оставалось только резко повернуть ее в сторону – и противник терял оружие, выпуская рукоять, которая тут же оказывалась у самого спецназовца.
Вячеслав вспомнил и о так называемых сюрикэнах – тонких стальных пластинках в форме шестеренок с острыми краями. Перед боевой операцией эти края смазывались змеиным ядом. Каждый из спецназовцев имел не меньше двух десятков таких пластин, аккуратно упакованных в отдельный кожаный мешочек.
На тренировках считалось удовлетворительным, когда третья пластина была запущена в то время, как первая еще не достигла цели, хорошо – если в воздухе одновременно были четыре, отлично – пять. Любопытно, что при метании в дальнюю цель некоторые «отличники» ухитрялись выпустить и шесть, а то и семь.
Впрочем, даже если сюрикэны заканчивались, то спецназовец не мог считать себя безоружным. На расстоянии в пятнадцать-двадцать шагов каждый был обязан угодить в глаз чучелу-мишени простым камушком, подхваченным с земли. Здесь пятерка ставилась за попадание куда следует не менее половины пущенных камней.
Даже сабельные ножны у них отличались от обычных. Все они имели дополнительное отверстие внизу, так что в случае нужды служили дыхательной трубкой. Это на случай, если не будет возможности и времени срезать стебель камыша.
Отличалась даже веревка, которая находилась в арсенале спецназовцев. На ней имелись петли, предназначенные для облегчения подъема, а помимо них, на строго определенном расстоянии, еще и узлы, с помощью которых при необходимости можно было четко определить размеры чего-либо.
Последние два года в их арсенал, благодаря неустанным трудам поисковых бригад, действовавших на Урале, вошел еще и магний. При необходимости можно было метнуть белый комочек в костер, вызвав ослепительную вспышку, и выиграть столь нужные секунды, чтобы незамеченным проскользнуть мимо вражеского заслона.
Попасть в спецназ считалось среди воинов великим почетом, тем более что набор был крайне ограничен.
– А почему ты не хочешь увеличить состав? – как-то поинтересовался Константин.
– Строго по ленинскому принципу, – ответил тогда воевода, поясняя, почему до сих пор спецназ включает в себя всего лишь триста бойцов: – Лучше меньше, да лучше.
С собой в этот южный поход он взял две сотни, причем считал, что и этого много, а после того как крымские города безропотно впустили в себя русские гарнизоны, даже порывался и вовсе отправить их обратно, оставив при себе лишь пару десятков.
Если бы не гористая местность, которую сама природа состряпала для дополнительных тренировок этих воинов, то он так бы и сделал, но теперь радовался тому, что они с ним. Предстояла работа, причем очень тяжелая.
Слухи о том, что в Дербенте за последнее время все сильно переменилось, доходили до воеводы и раньше, но окончательная картина стала вырисовываться перед ним лишь тогда, когда русские войска уже двинулись по морскому берегу в сторону Железных ворот.
Припомнить то, что говорил ему Константин, не составило труда. К тому же друг, педантичный в этом отношении, не только рассказал все, что он знал, но и отдал ему небольшую шкатулку, где лежало несколько листов с записями, касающимися этого города.
Воевода лениво потянулся в сторону ларца, открыл его, достал тоненькую пачку и принялся разглядывать неоднократно читанные и перечитанные листы желтоватой бумаги.
– «Дербент – могучий город-крепость, – угрюмо читал он вслух. – Он стоит в единственном удобном проходе, ведущем из Закавказья на Северный Кавказ, основан персидской династией Сасанидов. Лет за четыреста до нашей эры был северной границей их владений. Первоначальное название персидское: Дар-банд, что означает Узел дорог». – Ну, историк, он и есть историк. Какая мне разница, кем и когда он основан, – тяжело вздохнул Вячеслав, откладывая листок и принимаясь за следующий.
«Персы построили там две длинных стены, южную и северную, – было написано в нем. – Они берут свое начало от цитадели, тянутся параллельно друг другу на восток до самого Каспийского моря и даже углубляются в него, образуя очень удобную гавань. Чуть позже они же соорудили Даг-бары, то есть Горную стену. Она уходит на запад примерно на сорок верст, до самых гор, чтобы крепость невозможно было обойти по долинам и перевалам. Вообще-то, правильнее было бы назвать ее чем-то вроде укрепрайона длиной сорок километров. Это не единая стена, а сложная система, целый комплекс оборонительных сооружений».
– Интересно, конечно, но я это и сам все увижу через пару дней, – пробормотал Вячеслав, принимаясь за третий листок.
«Он часто переходил из рук в руки, например, от Ирана к хазарам, но ненадолго. От хазар город перекочевал к арабам, причем лет на пятьсот. Из них три века, не меньше, Дербент вообще был резиденцией наместника халифа на Кавказе. Учитывая последние донесения купцов, можно предположить, что он сейчас имеет статус свободного города, типа итальянских городов-республик, но с соседями его правители предпочитают не ссориться. Учитывая то, что толщина стен составляет от двух с половиной до трех с половиной метров, а высота – двенадцать, а зачастую и пятнадцать, город лучше не штурмовать, а договориться с верхушкой полюбовно. Мы им обеспечиваем защиту от монголов, а они нам – бесплатную стоянку для кораблей, ну и самое главное – выгодный пропускной режим. Многие коренные жители исповедуют ислам суннитского толка, но для тебя это не должно иметь никакого значения. Когда город тесно завязан на купцов, а Дербент все эти годы был не просто центром морской торговли, а главным портом на Каспии, то его жители со временем начинают смотреть на веру как на что-то второстепенное. Вырабатывается принцип – верь во что хочешь, только плати налоги, пошлины и вообще дай городу как можно больше заработать на тебе».
– Ага, – горько усмехнулся воевода, откладывая и третий листок в шкатулку. – Вера в Дербенте совсем не имеет значения. Ни капельки. Ничуточки, – передразнил он невидимого собеседника. – Вот только это было раньше, пока не появился этот, как его, мусульманский Мартин Лютер Кинг [138 - Здесь Вячеслав несколько ошибся, соединив известного немецкого реформатора католицизма в XVI веке Мартина Лютера и американского борца за права негров Мартина Лютера Кинга, жившего в XX веке.] , – он вздохнул и задумался.
Напролом идти не хотелось. Штурм, даже с учетом предварительного запуска спецназовцев, грозил огромными потерями. Но и возвращаться на Русь, не овладев городом, Вячеслав тоже не мог.
– Ну и откуда ты только взялся на мою голову, чертов мулла?! – простонал он. – Не было же ваххабитов в это время! [139 - Официально считается, что основателем воинственного исламского течения ваххабизма был Мухаммед ибн Абд аль-Ваххаб (1703– 1787). Отсюда и его название. ] А тут этот козел, да еще под красным знаменем [140 - Красным знаменем у мусульман пользовалось течение хариджитов, возникшее почти сразу после появления ислама и выступавшее против монархического принципа. Кстати, именно от рук «краснознаменников» погиб и зять пророка Мохаммеда халиф Али. Уже в VIII веке красное знамя хариджитов гордо реяло от Западного Ирана до Южной Аравии. Они отличались непримиримостью ко всем прочим мусульманским течениям.] . Тоже мне, Щорс нашелся.
Он устало обхватил голову руками и нахмурился, еще и еще раз пытаясь проанализировать все, что ему известно. Данных было не очень много, но они имелись.
Большую часть информации воевода получил совсем недавно, из рассказа чудом уцелевшего торговца. Он направил свои корабли к пристани через много дней после всего случившегося в городе, чтобы пополнить запасы пресной воды, а также разузнать – что, где и почем.
На его счастье, первым, кого он повстречал, был старый служитель, в чьи обязанности входил ежедневный осмотр и – при необходимости – ремонт пристаней. Он-то и поведал торговцу о тех событиях, которые произошли в Дербенте за последние полгода, после чего тот мгновенно отчалил. Опасаясь, что и на его собственных кораблях могут сыскаться сторонники этого безумца, купец сказал своим людям, что в городе свирепствует черная смерть, так что гребли они, не жалея сил.
Заметив на берегу большое количество вооруженных людей, купец долгое время присматривался к ним с безопасного расстояния и причалил к новой пристани строившегося города Сулака лишь тогда, когда окончательно убедился в том, что перед ним русичи, а не отряды, вышедшие из обезумевшего города.
Поначалу Вячеслав даже не понял, о каком именно городе рассказывает купец, и слушал его лениво, вполуха. Лишь на середине рассказа до него стало доходить, что Баба-ал-Абвава [141 - Баба-ал-Абвав – так называли Дербент арабы.] – это и есть Дербент. Выругавшись про себя, он уже внимательно дослушал весь рассказ и начал чесать затылок.
…Незнакомый дервиш с белой повязкой [142 - Дервиш (букв, нищий (перс.) – что-то типа странствующих монахов у мусульман. В Средневековье они особо почитались в народе, потому что давали добровольный обет нищенства и в знак этого носили особые плащи, покрытые множеством грубых заплат, и перевязывались веревкой вместо пояса, а в качестве головного убора использовали высокие колпаки. Если дервиш совершал хадж, то есть паломничество в Мекку, то он, в отличие от обычного мусульманина, носил не зеленую чалму, а белую повязку.] появился в Дербенте где-то с год назад и вел себя очень деликатно, тише воды и ниже травы. Деньги у него водились. Во всяком случае, их хватало на то, чтобы время от времени приходить на помощь самым голодным, вне зависимости от того, кто именно перед ним – суннит или шиит [143 - Сунниты и шииты – два основных течения в исламе. Раскол возник еще в VII веке на почве разногласий о том, кого именно из халифов считать законными преемниками Мухаммеда. У шиитов это лишь династия 12 имамов – Алидов (сам Али – муж дочери Моххамеда Фатимы, четвертый халиф (656—661), а также его прямые потомки, особенно второй сын Али, великомученик халиф Хусейн). Кстати, сам Али был убит именно хариджитами. Кроме того, шииты признавали только Коран, отвергая сунну, мусульманское священное предание в виде сборника рассказов-хадисов о высказываниях и деятельности Мухаммеда.] .
Занимался он только тем, что толковал разные положения из Корана, хотя и делал это вкривь и вкось, а не так, как подобает набожному и высокоученому шииту. Правда, при этом он наотрез отказывался от садаки [144 - Садака – определенная мзда за чтение и толкование священных текстов. Лишь очень немногие мусульмане умели читать Коран, поскольку он написан на арабском языке, а уж истолковать смысл отдельных аятов (стихов) – тем более. Поэтому приглашали читать Коран знающих людей из числа духовных лиц. За это им полагалось платить саадаку.] , а потому его охотно приглашали в свои дома бедняки не только из числа шиитов, но и суннитов.
Его рассказы были интересны, а толкования – оригинальны. При этом он делал аккуратные намеки на то, что все невзгоды горожан имеют своей причиной то, что ими забыты истинные законы, а вот если снова начать жить по ним…
Тут он замолкал, разжигая любопытство людей, затем заставлял их поклясться на Коране, что те будут молчать, после чего таинственным шепотом назначал окончательно заинтригованным горожанам какое-нибудь уединенное место встречи после салят аль-иша [145 - Салят аль-иш – последняя из молитв намаза, совершаемая в начале ночи.] .
Под яркими звездами южного неба он и сообщал им вначале об истинных имамах, потомках Али [146 - Али – муж дочери Моххамеда Фатимы, четвертый халиф (656—661). После смерти был назван шиитами первым халифом.] , затем, уже на следующую ночь, о семи пророках [147 - У правоверных мусульман было шесть пророков – Адам, Ной, Авраам, Моисей, Иисус и Мухаммед. Седьмой, аль-Махди, согласно учению маздакидов, то есть оборванцев, должен был явиться перед днем Страшного суда, т. е. конца света.] .
– Нас прозвали мутазилитами, то есть оборванцами [148 - Учение мутазилитов, то есть отщепенцев – тут проповедник солгал – возникло на рубеже VIII—IX веков. Они отрицали несозданность Корана, следовательно, и его святость, аллаха считали непознаваемым, да и сам рай с адом скорее метафорами.] , но я смотрю на вас, – обводил проповедник взглядом своих умных зеленоватых глаз собравшихся людей на третью ночь. – Смотрю и вижу перед собой точно таких же мутазилитов, ибо ваши халаты такие же старые, как и мой, и в таких же заплатах.
– Все в руках всевидящего, ибо только по его велению… – начинал кто-то из слушателей, но проповедник, назвавшийся Убейдуллой, мгновенно перебивал его:
– Аллах не повелевает творить зла, но оно происходит каждый день и каждый час. Неужто оно исходит от него? И я отвечу – нет и трижды три раза нет! Все это совершают люди.
– А вот мулла сказал… – вновь подавал кто-нибудь голос, и вновь его перебивал Убейдулла:
– Муллам это выгодно, потому что они освящают этим существующий порядок, утверждая, что так решил всевидящий. На самом же деле он создал людей равными, ибо все мы – дети Адама. И вот я спрашиваю вас, до каких пор вы будете терпеть?!
Проповедника нимало не смущали и каверзные вопросы суннитов, каких в городе тоже хватало. На любой из них он отвечал с такой быстротой, будто готовился к ним загодя.
– А вот я сам читал в «Сахих Бухари» [149 - «Сахих Бухари» – сборник хадисов. Всего их шесть, но этот считается наиболее популярным из них, почему его еще называют «Аль-Джами ас-Сахих» —достоверный сборник. Был составлен аль-Бухари (родившимся в Бухаре) и является второй после Корана вероучительной книгой ислама.] в «Книге о божественном промысле»… – начинал сомневающийся и тут же получал встречный вопрос:
– А знаешь ли ты, несчастный, что аль-Бухари, написавший эту книгу, собрал около шестисот тысяч хадисов, а в нее поместил всего семь тысяч двести пятьдесят? Ответь мне, почему он отверг из каждой сотни девяносто девять хадисов и почему выбрал всего один?!
– Он решил, что они неправильные, – нерешительно мямлил человек.
– Нет, все гораздо проще. – Смуглая сухая ладонь проповедника рубила воздух в такт его словам в опасной близости от лица сомневающегося, заставляя его испуганно втягивать голову в плечи и отбивая всякое желание к дальнейшим расспросам. – Аль-Бухари – великий человек, но тот сборник, что ты читал, – ложный. Его просто подменили, потому что те хадисы, которые он на самом деле включил в него, муллы, имамы и кадии посчитали опасными. Они испугались, что люди начнут задумываться о том, почему одни богаты, а другие – бедны, почему везде, куда ни глянь, царит несправедливость. Знаешь ли ты, что сказал величайший, когда Мухаммед спросил его о богаче? Он ответил, что после смерти тот обречен идти через сирах [150 - Сирах – мост, перекинутый над адом, который должен пройти каждый мусульманин после смерти. Он тонок, как волос, острый, как лезвие меча, и горячий, как пламя. Если правоверный преодолевал его, то оказывался в раю. ] с мешком за плечами, в котором собрано все его богатство. Как ты мыслишь, почтеннейший, – обращался он к одному из самых старых и беднее всех одетых. – Сумеет ли богач пройти через него с такой ношей за плечами?
Тот, приосанившись, степенно отвечал:
– Я думаю, что ему никогда не пройти этого моста.
– Седины убелили твои волосы, а тяжкий труд согнул твою спину, но купцы, старейшины и имамы не сумели отобрать у тебя твой острый ум, уважаемый. И ты необычайно мудро ответил, за что тебе низкий поклон. – Убайдулла, прижав руку к груди, склонял голову перед стариком и тут же продолжал:
– Неважно, какое из мест каждый из вас считает более святым [151 - Вопреки сложившемуся мнению о том, что самые святые места для мусульман – Мекка с храмом Каабой и Медина, отмечу, что на самом деле для шиитов главным местом паломничества в первую очередь являются иракские города Эн-Наджаф и Кербела, где, по преданию, погребены халиф Али и его сын, великомученик Хусейн.] , ибо все вы истинные правоверные, у которых достаточно разума, чтобы прислушаться к пророческим словам, а значит – братья. Скажу об ином. По известному поверью, мы пересекаем этот мост, сидя на спине животного, принесенного в жертву, но никому не ведомо, удастся ли преодолеть его. Однако я знаю способ, который позволит сделать это наверняка. Животное глупо, пройти через мост надо, сидя на спине человека неправедного и лживого. Готовы ли братья принести эту жертву всеслышащему?!
Горящий взгляд проповедника впивался в самую душу каждого из его слушателей, завораживая людей, полностью подчиняя их своей воле, и в то же время вдохновляя на великие дела и вселяя уверенность, что все будет хорошо.
Ни глава города – старый Рашид ибн Абд ал-Ма-лик, ни прочие старейшины, убаюканные внешним спокойствием и увлеченные подсчетом торговых прибылей, как-то не заметили первоначального этапа этих проповедей, когда можно было что-то исправить. Когда очнулись – стало уже поздно.
В то время, как Вячеслав был уже в Крыму, в символическую ночь фатху мекка [152 - Фатху мекка – ночь, предшествующая двадцать первому дню рамадана, месяца, в течение которого все мусульмане от восхода и до заката солнца обязаны были не пить, не есть и даже не принимать лекарства, соблюдая строгий пост.] проповедник вопросил, готовы ли они очистить свой родной город Темир-Капи [153 - Темир-Капи (Железные ворота) – так называли Дербент турки-сельджуки. Впоследствии это название переняли у них и монголы.] от нечестивцев, разжиревших на их горе и бедах, точно так же, как в эту же самую ночь на восьмом году хиджры [154 - Хиджра (араб. – переселение) – переселение Муххамеда и его приверженцев из Мекки в Медину в сентябре 622 г. При халифе Омаре I (634—644) год Хиджры объявлен началом мусульманского летосчисления. Исходным для него принято первое число первого месяца (мухаррама) 622 года– 16 июля. То есть восьмой год хиджры по христианскому летосчислению означает время с середины 629 по первую половину 630 г.] был очищен от идолов главный храм Мекки – священная Кааба? Единодушное молчание было самым красноречивым ответом. Ядовитые зерна ненависти взошли в людских сердцах, и они готовы были на все.
Вот только многие мекканцы в тот день стали мусульманами, а теперь многим дербентцам предстояло стать жертвами.
Чтобы усилить впечатление и добавить символики, о сроках начала восстания Убейдулла сообщил не сразу, а через неделю, в ночь лейлят аль-кадр [155 - Лейлят аль-кадр – ночь предопределения, предшествующая двадцать седьмому дню рамадана. Выбрана для объявления неспроста, поскольку именно в эту ночь всевышний раздает ангелам свои определения, относящиеся к миру вообще и к отдельным людям в частности. Эти решения ниспосылаются на целый год, и никто не в состоянии их отменить.] , то есть «ночь предопределений». Он сказал, что сам Джабраил [156 - Джабраил – один из четырех наиболее приближенных к аллаху ангелов. В его обязанности как раз входит передавать божественные приказы своего повелителя.] передал ему повеление аллаха принести великую жертву всемогущему в день уразабайрам [157 - Ураза-байрам – праздник окончания месяца рамадана. Приходится на первое шавваля (десятый месяц в мусульманском лунном календаре).] . А помогать истинно верующим прилетит Азраил [158 - Азраил – ангел смерти. По одному из поверий, он сам с помощью меча приводит в исполнение божественный приговор о смерти и выпускает душу из тела.] .
Кроме того, он заявил, что теперь пришла пора открыться и ему самому. Оказывается, он не просто бродячий проповедник, желающий людям счастья, но принадлежит к старинному роду, который еще сто лет назад правил далеко отсюда по законам справедливости, добра и блага. Поэтому его предков свергли, и с тех самых пор они были вынуждены скитаться по земле, не находя нигде приюта.
Обычно в первый день ураза-байрама, да и в последующие тоже, люди побогаче резали скотину. Она приносилась в качестве жертвы, очищающей мусульманина от грехов. На этот раз случилось то, что должно было случиться, – жертвой стали люди.
Убейдулла, верный заветам первых мутазилитов, не щадил ни иудеев, ни буддистов, ни даосистов, ни христиан, ни своих же мусульман [159 - Мутазилиты действительно были противниками религиозного вольнодумства. Достаточно сказать, что самая первая в мире инквизиция (михна) была создана (согласно Льву Гумилеву) именно ими, когда они пришли к власти при багдадском халифе Мамуне в 833 г.] . В городе началась великая резня. Из купцов уцелели лишь немногие, успевшие добраться до своих кораблей и немедленно отплыть из этого страшного места.
Имамы и муллы не дождались в тот день своих фитр [160 - Фитр – подношение продуктами или деньгами. Его обычно приносит представителю духовенства мусульманин, который постился весь месяц. Поэтому и сам ураза-байрам иногда называют ид аль-фитр – праздник фитр.] . Точнее, они были поднесены, но в виде ножей и острых сабель.
– Это ислам вероломства, подкупа и лжи! – горланили опьяненные кровью люди, громя медресе.
– Это те, кто сеял в наших сердцах нечистоты обмана! – и седых стариков-мулл кидали в костер, ярко пылавший на площади.
– Это те, кто пьет из нас кровь и заставляет нас угождать им и кланяться! – и следом за ними наступала очередь купцов.
Если бы воины сохранили верность властям, возможно, с бунтом и удалось бы справиться, но Убейдулла был умен. Именно их он в первую очередь одурманил сладкими речами, и именно они составили основную силу нападавших.
Спасения не было нигде. Даже те, кто успел укрыться в соборной мечети или в бывшей резиденции наместника Сасанидов, получили лишь временную отсрочку.
Часть жителей попыталась прорваться через крепостные ворота, но и Кырхляр-Капы [161 - Кырхляр-Капы – ворота в северной стене Дербента.] , и Орта-Капы [162 - Орта-Капы – ворота в нижней приморской части стены Дербента.] были закрыты, а отряды угрюмых воинов, стоящие возле них, не позволяли усомниться в дальнейших намерениях бунтовщиков.
К тому времени, когда Вячеслав расположился у стен Дербента, некогда скромный проповедник успел назначить себя эмиром ал-умара [163 - Эмир ал-умара – главнокомандующий.] и распоряжался в городе как полновластный единоличный правитель.
Никто не смел сказать поперек ни слова – это было слишком опасно.
Прекрасно понимая, что Убейдулла сейчас находится на пике своей власти, воевода продолжал медлить, не решаясь идти на кровопролитный штурм, расположив оставшиеся у него полки в версте от города.
Самый лучший, во всяком случае бескровный вариант – взять город на измор – отпадал сразу. Для этого необходимо окружить его полностью, а как это сделать, если от главной цитадели Нарын-Кала тянутся до самого моря сразу две параллельные стены и южная сторона целиком свободна.
Можно было бы попытаться выкупить у купца-рассказчика часть его товаров вместе с кораблями, чтобы высадить десант на южную сторону, но Вячеслав об этом как-то сразу не сообразил, а потом было поздно – тот ушел вверх к устью Волги. К тому же, поразмыслив, воевода пришел к выводу, что блокировать город полностью все равно не получится. Оставались горы, которые не оцепишь.
Попытка взять город со стороны моря была бы тоже обречена на провал. Дело в том, что нежилая приморская часть, заключенная между двух стен, была некогда отсечена еще одной стеной-перемычкой, параллельной морскому берегу и создающей для штурма весьма неприятное препятствие.
Тем более что спецназ мог бесшумно вскарабкаться на стены и вырезать часовых лишь при их обычной, если можно так выразиться, стандартной степени бдительности. Теперь же не только влезть на стены, но и незаметно приблизиться к ним представлялось архисложным.
Как назло, еще один торговец, проплывавший мимо Дербента на север, сообщил Вячеславу, что о беде, постигшей этот город, уже прознали в самой Шемахе – столице Северного Азербайджана. Теперь ширваншах Фарибурз III спешно собирает войска, чтобы покарать обезумевших и отомстить за своих купцов, которые погибли в городе во время резни.
После дотошных расспросов воевода выяснил, что эта угроза нешуточная, так как ширваншах в состоянии выставить несколько десятков тысяч одной только конницы. Разумеется, что-то купец преувеличивал. Но в любом случае это сила, с которой нужно считаться.
Кое-что об этой стране Вячеслав знал из листочков Константина, где было отмечено, что государство ширваншахов тянется от реки Куры на юге и до реки Самур на севере. Правители Дербента отделываются от них малой данью, но номинально город входит в состав их государства.
Получалось, что надо срочно что-то предпринимать. Одно дело – взять город, пока он считается почти вольным, к тому же охвачен мятежом, и совсем другое – вступать в открытый конфликт с соседями. Нет уж, пусть те поберегут силы для монголов, которые скоро нагрянут к ним «в гости».
Но тут, к счастью, несколько зарвался сам Убейдулла. Утверждая, что перед святым словом и проповедью должны преклонить колени все без исключения, что не может быть неодолимых преград для воинов, несущих истинную веру, новоявленный эмир ал-умара переоценил свои возможности и явно недооценил силы противника.
К тому же он и не подозревал о том, что Вячеслав имеет столь мощную конницу. На виду, перед самими стенами, его люди смогли насчитать лишь сотню всадников, и Убейдулла решил, что все, чем располагают неведомо откуда появившиеся пришельцы, – сто конных и тысячи две пеших воинов. Почти треть пехоты воевода тоже укрыл заблаговременно, так что и об их количестве новоявленный полководец тоже имел неверные данные.
И все-таки как знать, рискнул бы он ввязаться в открытый бой, распахнув настежь северные ворота, или остатки благоразумия помешали бы ему это сделать, если бы не Вячеслав.
Напряженно размышляя, что именно предпринять в такой непростой ситуации, когда враг силен благодаря своей вере, он в одну из ночей пришел к выводу, что, оказывается, – все очень просто. Надо силу противника превратить в его же слабость – и все.
Утром, перед тем как лечь спать после бессонной ночи, Вячеслав вызвал к себе Бачмана, о чем-то долго толковал с ним, затем переговорил со священниками, после чего навестил купца, уже собиравшегося в путь. Вышел он из его шатра не скоро, но зато с приобретениями. За воеводой брели два раба, купленных им у торговца. Оба они были изрядно нагружены мешками и тюками.
А на другое утро, еще до восхода солнца, часовых на стенах взбудоражили крики людей и звон оружия. Встревоженные воины стали вглядываться в даль и увидели печальную картину. Во весь опор к крепости несся небольшой купеческий караван, а русичи преследовали его по пятам. Охранники каравана время от времени оборачивались и пускали в преследователей стрелы, то один, то другой из догонявших падал, но многочисленность погони все равно не давала торговцам шансов на спасение.
Самые горячие головы порывались было помочь единоверцам, но появившийся Убейдулла заявил, что они видят перед собой еще один знак всемогущего. Тем самым он дает понять истинно верующим, что бывает с теми, кто верует неправильно.
Победители тут же принялись вспарывать тюки, рвать друг у друга из рук ткани и прочую добычу, после чего, крайне довольные, отправились обратно в лагерь, грубо подталкивая древками копий своих пленников. Трупы своих товарищей они унесли, оставив валяться на камнях лишь вражеские.
Воевода, наблюдавший не столько за перипетиями боя, сколько за поведением осажденных, разочарованно вздохнул и буркнул себе под нос:
– Ну и в рот вам дышло. Не открыли дверку, так и не надо. Все равно я на это особо не рассчитывал. Ладно. Посмотрим, что вы скажете, когда начнется вторая часть моего Арлезонского балета [164 - Очевидно, Вячеслав, припомнив советский фильм, снятый по роману Дюма «Три мушкетера», имел в виду Мерлезонский балет, во время которого д'Артаньян так эффектно вручил королеве Анне алмазные подвески, привезенные им из Англии.] .
В русском лагере тут же началась торжественная церковная служба, очевидно, посвященная легкой победе. Больше всего осажденных возмущало то, что на нее насильно приволокли пленников, поставив их на колени метрах в двадцати перед пятиметровыми крестами, вкопанными в землю. Было их не так уж и много, человек десять, но головы троих из них украшали чалмы зеленого цвета – верный знак того, что эти люди совершили хадж. К тому же в этой кучке имелся и дервиш, что уж совсем никуда не годилось.
С этого дня в лагере начались не просто добросовестные церковные службы. Теперь они не прекращались даже ночью. Оставшаяся при войске дюжина священников честно трудилась аж в четыре смены, читая бесконечные молитвы.
Так длилось три дня, причем с правоверными, присутствовавшими на этих богослужениях, происходили весьма загадочные метаморфозы. Уже на второй день они явились на молитву добровольно. Встать на колени их никто не побуждал, но на третий день они опустились сами, вызвав неодобрительный гул на крепостных стенах Дербента.
Четвертый день не сулил ничего особенного. Все те же гимны в честь неизбежной грядущей победы святого воинства, идущего в бой за правую веру, да молитвы за великих грешников, которым господь отчего-то так и не дает вразумления. А вот потом…
Когда дружный хор священников затянул очередной псалом, один из захваченных мусульман с нерешительным видом потянулся к своему головному убору, затем опустил руку на полпути, вновь поднял ее, задержался на мгновение и наконец решительным движением сорвал чалму, отбросив ее далеко от себя, и тут же в молитвенном жесте простер руки к священнику, словно умоляя его о чем-то. Почти тут же эту процедуру проделал и его сосед.
Из глоток многих воинов, стоящих на стенах, дружно вырвался негодующий крик возмущения. Кто-то при виде столь кощунственного зрелища не утерпел и бросился бежать за Убейдуллой. Еще человек пять принялись с досады стрелять в сторону правоверных, которые оказались такими ужасными негодяями, что отреклись от веры и аллаха и решили принять… да, так оно и есть, новую веру.
Вон уже и корыто неверные собаки принесли. Ну, точно. Сейчас их крестить начнут. Приготовления к крещению длились недолго, минут пятнадцать-двадцать, но Убейдулла, который, очевидно, находился где-то поблизости, успел подняться на стену и теперь тоже наблюдал за разворачивающимся действом.
Едва увидев его на стене, наблюдатель русичей, которому воевода доверил свою подзорную трубу, тут же отправил своего помощника к Вячеславу. Тот удовлетворенно кивнул, неспешно приблизился к группе половцев, изображавших мусульман, встал метрах в трех от них и негромко скомандовал:
– Давай, Кичи. Только не торопись и делай все, как я тебя учил.
Худой половец медленно поднял руку и стал разматывать зеленую ткань со своей обритой головы. Затем он аккуратно свернул шелк и положил его на землю подле своих ног.
Почти тут же русичи опять услышали гул возмущения, донесшийся до них с крепостных стен.
– Воевода, – окликнул Вячеслава помощник наблюдателя. – Пестель сказывает, почитай весь град на стены залез. Дивуются.
– Очень хорошо, – ответил воевода и неторопливо отдал очередную команду: – А теперь твоя очередь, Бача.
Сосед человека в зеленой чалме внезапно вскочил на ноги, что-то гортанно крикнул и, сорвав с головы такую же зеленую чалму, принялся ожесточенно топтать ее ногами. Затем он схватил аккуратно положенную соседом ткань и тоже метнул ее себе под ноги.
На стенах уже не гудели – исступленно вопили, визжали, кричали, сыпля проклятиями в адрес поганого шелудивого пса. А этот смердящий пес, закончив свою оригинальную пляску на чалмах, схватил их, несколько секунд оглядывался по сторонам, затем увидел поблизости костер, подбежал к нему, метнул куски ткани в огонь и бросился к вкопанному кресту. Упав подле него, он принялся исступленно целовать каменистый холмик, потом протянул руки, нежно обхватил подножие креста и застыл в позе покорности и преклонения перед новой святыней.
– Ну-у-у, не Леонов, конечно, и не Ефремов, но очень недурственно, – еле слышно пробормотал себе под нос воевода. – Особенно учитывая, что у нас всего три репетиции было. Переигрывает, правда, но совсем немного. Да в конце концов и на стенах тоже не Станиславские собрались. Должны поверить, – и произнес погромче: – Типля, теперь твоя очередь. Пошел.
Исступленный визг на стенах достиг своего апогея, когда такой же маневр стал осуществлять «дервиш». Вначале он, по-прежнему не вставая с колен, обернулся к русским воинам с протянутыми руками. Один из них подошел к нему и вынул кинжал.
– Неужто зарежет святого человека?! – ахнул кто-то на стене.
Но свершилось нечто еще более страшное. Воин отдал кинжал дервишу, и тот сам…
Нет, он не зарезал себя, хотя лучше пусть сделал бы именно это, не так больно было бы смотреть. Но дервиш совершил невероятное – стал резать свою святую бороду. Затем, выронив кинжал, он бросился к костру, метнул ее туда, тут же ловко скинул плащ, который тоже полетел в огонь, и распростерся у ног священника, целуя его сапоги и край рясы.
Выдержать это зрелище было невозможно. Кого-то в порыве бешенства били корчи, кто-то в неистовстве прыгнул прямо со стены, потрясая в воздухе копьем. Даже внизу, уже распластав на камнях свое разбитое тело, но совершенно не чувствуя боли в сломанных ногах и ребрах, он какое-то время яростно кричал, призывая всех остальных последовать его примеру и покарать неверных собак.
Это стало последней каплей, переполнившей чашу терпения правоверных, и Убейдулла приказал своим помощникам выстроить воинов у ворот. Было их вдвое, если не втрое больше, чем осаждающих крепость, но новоявленный эмир ал-умара не обольщался, прекрасно сознавая, что один профессиональный воин стоит дороже трех простых ремесленников, взявших в руки оружие.
Только при пятикратном численном превосходстве можно было бы надеяться на удачу, но, во-первых, Убейдулла надеялся, что недостающее его люди компенсируют бешеной яростью, а во-вторых… ему просто некуда было деваться.
Если бы он простил гяурам такое глумление, то весомая часть самых фанатичных его приверженцев обязательно отшатнулась бы от него. Словом, проповедник поступил по принципу: «Не можешь остановить – тогда возглавь и поведи туда, куда они хотят».
Надежда была на то, что, поставив наиболее боеспособную часть войска в центре, ему удастся располовинить вражеский строй, разодрать его надвое в порыве священной ярости. При виде отступающего врага силы его людей удесятерятся, а шансы на окончательную победу неизмеримо увеличатся.
Дербентцам и правда удалось здорово потеснить русичей. Казалось, еще немного и их строй, прогнувшийся под неистовым натиском мусульман, окончательно рассыплется. Горожане, воодушевленные отступлением врага, продолжали с визгом лезть на копья, хищно выставленные из-за щитов, падать под стремительными выпадами мечей. Неважно, что многие гибнут. Гораздо важнее другое – долгожданная победа близка. Еще немного, еще совсем капельку, и…
Но не тут-то было. Лишь когда с тыла в ряды мусульман врезалась невесть откуда появившаяся многочисленная конница, Убейдулла окончательно понял, что это была всего-навсего ловушка, которая теперь прочно захлопнулась.
Он с тоской оглянулся назад в ожидании невесть какого чуда, хотя прекрасно понимал, что это конец, но то, что увидел проповедник, вселило в него еще большую печаль. Оказывается, крепостные ворота все это время были распахнуты настежь.
– Ворота! Скачи обратно, прикажи закрыть ворота! – крикнул он одному из своих помощников.
Тот кивнул и вместе с десятком всадников стал прорываться обратно в город. Попытка была безуспешной, но в это время до людей, оставшихся там, очевидно, дошло, что их предводитель погибает вместе со всем войском. Промедли они еще немного, и враг ворвется в Дербент. Ворота стали медленно закрываться, но до конца створки не захлопнулись – что-то или кто-то мешал это сделать.
Полсотни спецназовцев, посланных Вячеславом еще за два дня до этого в глубокий обход, сумели вскарабкаться на стену. Сразу после того как Убейдулла вклинился в пеший русский строй, они бросились к воротам, где завязался кровавый бой.
Когда конные дружинники ворвались в город и пришли им на выручку, в живых было только четверо – младший брат Торопыги Алексей, первенец ярла норвежцев Эйнара – Эйрик Разящая молния, отчаянный Сбой, о характере которого красноречиво говорило само имя [165 - Сбой – буян, удалец (ст.-слав.).] , и проворный Плутыш.
Израненные воины прижались спинами друг к другу и продолжали отбиваться от отчаянно наседавших горожан. Те дрались неумело, но уж больно много их собралось подле ворот. С трудом удерживая равновесие на скользкой от крови земле, они чуть ли не вслепую отмахивались от врагов и не выпустили из рук сабель даже тогда, когда пришла подмога, – пальцы намертво впились в рукояти, так что товарищам пришлось им помогать.
Когда войско шахиншаха через неделю прибыло под стены Дербента, его уже встречал русско-прибалтийский гарнизон. Младший брат Фарибурза III Гершасп, названный так в честь своего отца, поначалу был настроен весьма воинственно, потребовав отдать ему город. В качестве платы за его взятие он разрешал русичам забрать ту добычу, которую они успели захватить, но и только. Иначе…
Впрочем, что ему делать, если будет иначе, царевич не знал и после рассказа его посольства о том, что они увидели в городе, несколько приуныл. Оказывается, судя по тому, как русичи хозяйственно там обустраивались, они прибыли всерьез и надолго.
Через пару дней мучительных раздумий, видя неуступчивость русских воевод, он повторил свое требование.
Русичи внимательно выслушали послов, покивали, а затем некто Вячеслав кратко ответил им:
– Я люблю, когда ко мне приходят с просьбой. В этом случае я еще могу к ней прислушаться, если буду в добром расположении духа. А что касаемо повелений, так пусть ваш Гершасп идет в свой гарем и повелевает там.
Смягченный во сто крат ответ был передан Гершаспу, который для начала впал в очередное буйство, затем – в глубокое раздумье. Еще позже, смирив гордыню, он позвал к себе в шатер старого мудрого Ахситана, который был советником еще у его отца, причем с самых первых дней правления, и спросил, что тот думает по этому поводу.
Ахситан погладил свою седую бороду и сказал, что ссориться с могучим северным соседом, когда хватает врагов на юге, совсем неразумно. Джелал ад-дин Манкберни, утвердившийся на юге, разгромив Грузию и покорив Ирак-Аджми, Фарс и соседей-ильдегизидов [166 - Ильдегизиды – династия турок-сельджуков, правивших в Южном Азербайджане (столица – Нахичеван, затем – Тебриз). Граница с государством шахиншахов (Северный Азербайджан) проходила по реке Куре. Старший сын хорезмшаха Мухаммада Джелал ад-дин в 1225 г. сверг и убил последнего правителя этой династии Озбега (Узбека) ибн Пахлавана Мухаммада.] , теперь вроде бы угомонился, проводит дни в неге и праздности, но кто знает – надолго ли.
Имея такого человека среди своих южных соседей, войско лучше держать готовым к любым испытаниям. Всем известен горячий нрав Манкберни, его отвага и воинская доблесть. Да и неумелым полководцем его тоже нельзя назвать. Ахситан не присутствовал при этом, но знающие люди рассказывали, как он храбро сражался с монголами и даже не раз громил их тумены.
– Кстати, об этих нечестивых язычниках. Помнится, что твой лучезарный отец, правитель Гершасп I, мудро уклонился от битв с монголами, этим зловонным порождением шайтана, которые как саранча орудовали у наших соседей, – неторопливо произнес он.
– Ну и что? – буркнул юный Гершасп.
– А то, – пояснил советник, все так же неспешно поглаживая свою бороду. – Что эти же войска, которые не ведали поражений, потом были разбиты в пух и прах теми самыми русичами, которые сейчас хозяйничают за этими толстыми стенами.
– И не высовывают за них своего носа, как самые последние трусы, – вскипел горделивый упрямец. – О-о-о, как я был бы счастлив, если бы они осмелились все-таки выйти и сразиться со мной, ибо я точно знаю, на чьей стороне была бы победа!
– О-о-о, как я страшусь того, что они осмелятся все-таки выйти и сразиться, – в тон Гершаспу произнес Ахситан. – Ибо я тоже знаю, на чьей стороне была бы победа!
– Ты думаешь? – уставился на советника царевич.
– Нет, – покачал тот головой. – Тут не нужно думать. Я просто уверен в этом. К тому же превратности любого сражения таковы, что даже в случае победы не все полководцы доживают до часа своей славы. А ведь ты первый наследник, которому нельзя погибать, ибо у твоего брата еще нет сыновей.
– Но я же не могу уйти с пустыми руками, – взвыл Гершасп.
– Надо послать еще одно посольство, – пожал плечами советник. – Но уже с просьбой. Возможно, что русичи согласятся поделиться, если с ними говорить чуть иначе.
– Унижаться перед неверными, – снова вскипел царевич.
– Это будет не унижение, но наша военная хитрость. Мы таким образом узнаем их планы. Если они хотят войны с нами, то снова откажут, а если у них нет черных мыслей, то они должны согласиться. Как знать, может, они даже вступят с нами в союз. А он нам ох как сгодится. Купцы доносят, что, несмотря на смерть своего страшного предводителя, монголы еще сильны. Они не оставили мыслей о покорении здешних земель. В такие неспокойные времена надо иметь крепкую подпорку, чтобы удержаться на ногах.
– С неверными! – не удержался от саркастического замечания Гершасп.
– А хоть бы и так. Мудрый правитель даже иноверцев может обратить во благо своей стране и своим подданным. Что же до твоего старшего брата, то я сам переговорю с ним, когда мы вернемся. Я скажу, что ты проявил чудеса мудрости и лишь благодаря тебе мы заключили почетный мир и даже взяли часть добычи.
Гершасп после этого разговора всю ночь пил лучшие шемаханские вина, глотая их как простую воду, но затем благоразумие взяло верх, и он отправил во главе посольства, третьего по счету, старого мудрого Ахситана.
Вячеслав вначале хотел было вновь отказать. Ну в честь какого праздника он должен делиться с теми, кто приехал на готовенькое и пальцем о палец не ударил. Затем он вновь вспомнил слова Константина о дружбе со всеми соседями или хотя бы о нейтралитете, если уж они такие козлы, после чего лукаво склонил голову набок и ответил согласием. Правда, он тут же уточнил, что ни золото, ни серебро он отбирать у своих воинов не собирается, а самовольно отдавать ту часть добычи, которая предназначена царю, тоже не имеет права.
– Однако здесь еще есть то, что не принадлежит никому, потому что на Руси нет рабов. Я имею в виду оставшихся в городе жителей. Их ты можешь забрать. Всех я тебе не отдам – кое-кого оставлю, но не меньше половины брат твоего шахиншаха получит, а то и впрямь негоже такому великому воителю возвращаться с пустыми руками. В конце концов, не его вина в том, что он не успел взять этот город.
Это решение Славка принял, исходя из принципа «На тебе, боже, что мне негоже». Ни к чему держать в городе столько народу, исповедующего ислам, да еще с таким фанатизмом. Как знать, может, в голове у кого-нибудь из правоверных так прочно угнездилось учение погибшего безумца, что спустя месяцы, да пускай даже годы, он вновь затеет какую-нибудь авантюру. Гарнизон здесь предполагалось оставить очень большой, не меньше тысячи, но все-таки рисковать лишний раз ни к чему.
Да и некуда было Вячеславу девать этих людей, которых захватили в плен после разгрома Убейдуллы. Порядок в городе под присмотром воинов они навели, а теперь куда? А тут как раз появлялась возможность вроде бы оказать соседям некую уступку и тем самым сделать шаг навстречу мирному и почти полюбовному соглашению.
Тем более что этот спокойный старик представлял собой явный контраст с первыми послами, горделивыми и надменными, которые даже голову держали так неестественно высоко, устремив подбородок в собеседника, что создавалось впечатление, будто они и впрямь проглотили то ли кол, то ли копье.
Да и слова они цедили чуть ли не сквозь зубы, всем своим видом выказывая презрение к собеседнику. Этот же человек говорил мягко и осторожно, улыбался, весело щуря глаза, и даже пытался шутить.
Конюшевский Владислав
Лондон Джек
Каргалов Вадим
Контровский Владимир
Емилина Ника
Афанасьев Роман