— Лучше не сыскать, Иван Григорьевич. Строить будем здесь.
Вернется троекратно
Мудрость — мудростью, а размеры — размерами. На составление точного плана острова у боярина Выродкова ушло почти полных две недели и семь холопьих рубах. К этому присовокупились еще и две лошади: припасы кончились, пришлось питаться тем, что есть. Андрей пытался ловить рыбу, и даже вполне успешно — но что такое пяток лещей или пара щук на полсотни голодных ртов? Однако настал день, когда Иван Григорьевич, обогнув остров по краю и пару раз пройдя от берега до берега через центр, не нашел больше ничего, что следовало бы записать для памяти, — и на следующее утро лазутчики наконец-то снялись с уже хорошо обжитого места.
Больше всего холопы опасались новой встречи с трехногим уродцем — но он так и не соизволил показаться. Видать, охранник потаенного уголка прятался от позора: раз мимо него к святилищу прорвались, чего теперь героя изображать? Без лживого монаха кустарник оказался пожиже, пониже, а местами через него и вовсе проглядывали известняковые плиты. Отдохнувшие кони шли ходко, уже через час путники выбрались на дорогу, обогнули болото. Незадолго до полудня по широкому броду преодолели Аниш, миновали знакомый поворот к стойбищу хана Гиляз-бека. И тут Зверев натянул поводья.
— Как ты относишься к толерантности, Иван Григорьевич?
— Об чем ты опять молвишь таком, княже?
— Да вот есть такая наука… Я вот о чем думаю. Что говорят про тех людей, которые в ответ на гостеприимство разбоем занимаются?
— Подлецы такие люди, вот они кто!
— Вот и я сомневаюсь. Нехорошие ведь вещи про нас сказывать начнут.
— Опять загадками молвить начал, Андрей Васильевич?
— Понимаешь, боярин… дело-то мы свое исполнили. Теперь, коли дурака не свалять, хоть один из нас в живых да останется, дело до конца доведет…
Боярин Выродков склонил голову, вдумчиво глядя Андрею в глаза, потом резко распрямился:
— А хоть и подлец! Ефим, кольчугу мою доставай! И шелом вытаскивай!
— Пахом, броню! — спешился Зверев. — А вы слушайте и усваивайте: татар рубить, невольников отпускать, коней хватать! На глупости не отвлекаться! Уроки Пахомовы помните? Ну так за мной!
Набег получился красивый. Можно сказать — образцовый. Все холопы знали дорогу, знали селение, расположение домов, юрт и сараев, не испытывали никакой жалости и знали, ради чего пришли и что нужно делать. Андрею даже саблю не пришлось вынимать.
Пройдя два часа шагом, дальше князь разогнал полусотню в рысь, и всадники влетели в селение на хорошей скорости, молча рассыпаясь на пары и тройки, рубя всех, кто носил что-то лучше рубища, прочесывая отхожие места, тропинки у реки, юрты и сараи. Через считанные минуты все было кончено: полтора десятка местных «господ» валялись в пыли, толком не успев понять, что же случилось, три десятка невольников и невольниц плакали от счастья, пытаясь обнимать освободивших их мальчишек, а те в охотничьем азарте рыскали по строениям, торопясь собрать свою первую в жизни военную добычу.
Татар на стойбище не было: видать, пасли табуны или отары, охотились или развлекались как-то еще. Кто же весь день в доме сидит? Потому и коней удалось захватить мало: где-то полсотни самых разномастных скакунов, начиная с жеребят и заканчивая грустными и флегматичными, престарелыми меринами. Возможно, удалось бы урвать что-нибудь еще, но Андрей увидел, как один из холопов, проходя мимо тлеющего очага, подхватил головешку и метнул в сложенную у сарая кучу сена.
— Ты чего делаешь, идиот?! — Князь повернул коня к стогу, но огонь, почуяв поживу, чуть не мгновенно полыхнул на высоту полутора метров. — Проклятие! Ты чего, из ума выжить успел?
— Чего его жалеть, княже? Татарское! — не понял паренек.
— Ну дурак… Так бы они про разор только вечером узнали, когда вернулись, а дым, небось, уже сейчас заметили. По коням! По коням все! Уходим!
— Может, потушить?
— Чего тушить, олух? Только дым лишний разводить да время тратить. Месяц дождей не было, сухое все, как лучина. По коням! Шевелись, оглашенные! О вашей шкуре беспокоюсь… Все по коням! Кто скакать не может, лучше сразу оставайтесь. Уходим, пошли!
Чтобы подогнать холопов, князь развернул скакуна и на рысях направился к уводящей на дорогу тропе. Некоторые ребята, вняв приказу, сразу устремились следом. Вместе с ними на хозяйских лошадях, большей частью неоседланных, ринулись освобожденные невольники. Уж кому точно не хотелось здесь задерживаться, так это им. Большинство холопов еще пытались найти по юртам что-то ценное, красивое или просто полезное, прихватить с собой. Если не разбогатеть — так хоть перед друзьями похвастаться.
Зверев скакал не оглядываясь. Он знал: только малую слабинку прояви — и грабить поселок станут до тех пор, пока голые стены сараев не оставят. Андрей бы и сам не отказался забрать с собой все юрты до единой. Но отлично понимал: не довезет. У хана — полтораста сабель. У него — полусотня неопытных мальчишек. Рабов освободили, долг перед людьми русскими исполнили, теперь главное — уйти.
Только повернув на дорогу к Нижнему Новгороду, он наконец-то перешел на шаг, сдвинулся к краю дороги, пропустил отряд мимо себя: веселых холопов на изрядно навьюченных скакунах, счастливых девушек, женщин, смердов и детей, многие из которых все еще плакали от радости, опять молодых ратников. Последним шел боярин Выродков, и Андрей пристроился рядом.
— Что же дальше будет, княже? — почему-то без особого восторга вздохнул он.
— Опять станут сетовать соседи на природную русскую подлость и пьянство, Иван Григорьевич, — пожал плечами Зверев. — Приняли нас, мол, со всей душой, напоили, накормили, развеселили. Мы же в ответ напали, разорили, двуногий скот угнали. Гнусность запредельная! Тебе стыдно, боярин?
— При чем тут пьянство?
— Дык, Иван Григорьевич, всякого рода наркоманы страсть любят о пьянстве русском поболтать.
— Я не о том, беспокоюсь, Андрей Васильевич. Арабы нас ни за что бы живыми не отпустили. Догнали и перебили бы всех. Гиляз-бек, мыслю, тоже так просто набега нашего не простит.
— Это как повезет. Коли разозлится и сразу погонится, то уйдем, не сомневайся. Кони у нас за полмесяца отдохнули и нагулялись вдосталь, ныне они сытые и сильные — вывезут. Небо светлое, можно даже ночью скакать. Опять же часа три форы у нас в любом случае есть. Уйдем. А вот если хан вдумчиво к делу подойдет, торопиться не станет, тогда дело — труба. Мы же без заводных, боярин. Без заводных верст десять в день теряем… Хочешь не хочешь, а через пять верст на шаг перейдем. Дабы лошадей раньше времени не загнать.
Выгадывая лишние версты, князь не только запретил останавливаться на ночлег — он оставил людей и скакунов еще и без ужина, и без завтрака. Первый раз путники встали на привал только в полдень нового дня. Люди буквально повываливались из седел на траву возле узкого, в полтора шага, ручейка. Костры не разводили — жевали вяленое мясо и копченую рыбу, найденную в стойбище во время грабежа, добытое там же зерно пошло лошадям в торбы. Понадобился час отдыха: люди — ладно, но коню перед водопоем нужно слегка остыть, а кормить его непоеного — испортить скакуна. Не сдохнет, но брюхом маяться начнет, болеть, уставать… Куда такой сгодится?
Едва лошади наполнили животы — Зверев опять поднял всех в седло и погнал дальше. Сперва шагом — чтобы животина зерно переварить успела, потом перешел на рысь. По его прикидкам, от кочевья Гиляз-бека до пограничной Суры было четыреста километров с небольшим. За первые сутки — половина дня, ночь и еще половина дня — они успели пройти не меньше двухсот пятидесяти, а к вечеру получится уже все триста. Но вторую ночь без отдыха не вынесет уже никто — ни люди, ни лошади. Придется останавливаться. Скакуны успели устать и так же быстро, как раньше, не пойдут. Значит, впереди еще два дня пути и две ночевки. Успеют ли догнать татары? Как быстро они идут? С заводными или без? Одвуконь или, может, отриконь? Сколько форы смог он выиграть поспешным бегством? Два, три часа? Четыре? Сорок километров? Шестьдесят? Поди угадай… А потому Андрей без жалости гнал полусотню вперед и вперед. Ведь каждая лишняя верста могла стать той единственной, которой не хватит до заветного порубежья.
Эх, если бы не пожар! Тогда в запасе было бы целых полдня!
Всадники не роптали. Одни стремились к догожданной свободе, в которую уже перестали верить, другие начали хвастаться взятыми «на бердыш» ножами, кубками и коврами. Дети… Лучше бы они схватили курагу с орехами.
Отряд шел до самых поздних сумерек, и только когда на небе ярко засияли звезды, князь Сакульский разрешил людям остановиться на привал. Пятнадцать человек тут же положили спать — дабы потом в дозоре стояли честно, носом не клевали. Остальные занимались лошадьми, разводили костры. Одного престарелого, измученного мерина пустили под нож, разделали на мелкие куски, и скоро над поляной потянулись ароматы жареного мяса.
— Ты лук брал, Андрей Васильевич? — тихо поинтересовался боярин Выродков. — Притормозить могли бы татар, коли нагонять станут.
— Ни луков, ни рогатин, ни доспехов для ратников, ни даже своего Аргамака, чтобы внимания дорогим жеребцом не привлекать, — вздохнул Зверев. — Надеялся тихонько сходить туда, так же тихонько вернуться — и все. Не отчаивайся слишком рано, Иван Григорьевич. Авось, лошади вынесут. Чай, не самые плохие они у нас.
— И не самые хорошие. Вот видел я в Тибризе арабских скакунов… — Он запнулся и махнул рукой: — Лучше спать лягу. Может, в последний раз.
Поднялись люди опять же до рассвета, дожевали холодную конину и умчались дальше, оставив после себя лохмотья конской шкуры и россыпь дочиста обглоданных костей.
Как князь и предполагал, запас лошадиных сил был вычерпан практически до дна — скакуны переходили на рысь с большой неохотой и очень быстро сбивались обратно на шаг. Пришлось выдерживать темп на уровне где-то близко к десяти километрам в час — широкий походный шаг. Дай Бог, чтобы хоть такую скорость животные выдержали оставшиеся два дня.
Дорога петляла, ныряла в низины, поднималась на холмы, и каждый раз Андрей оглядывался назад, опасаясь увидеть пыльное облако, что поднимается над скачущими на рысях татарскими сотнями. Однако небо до самого горизонта неизменно оставалось чистым.
— Может, обойдется, Андрей Васильевич? — уже после полудня высказал надежду боярин Выродков.
— В чудеса не верю, — покачал головой князь. — Ты бы такой налет на свое имение простил? Вот и Гиляз-бек не простит. Наверняка тоже привалы урезает и поесть людям спокойно не дает. Нам бы только ночь пережить. Поутру щиты за спины закинем, чтобы стрелами не посекли, да как-нибудь до порубежников доберемся. Лес кругом — обогнать, обойти не смогут. Лошадей, конечно, половину потеряем. Ну да это дело наживное.
Дорога опять пошла вниз, несколько верст петляла между взгорками и затянутыми ряской болотинами, перемахнула новый холм, еще два часа шла низинами, а когда опять забралась на возвышенность — князь увидел, что сзади, километрах в десяти, над зеленым ковром леса вьется легкий полупрозрачный дымок.
— Вот и они. — Вместо тревоги князь Сакульский испытал огромное облегчение. Неизвестность исчезла, все стало ясно и понятно. — Часа через два догонят. Нам не уйти, только лошадей зря загоним. Придется драться.
— Их втрое больше, Андрей Васильевич.
— А мы русские, Иван Григорьевич. С нами Бог. — Он выдохнул и покачал головой. — Русские не сдаются, а мертвые сраму не имут. Уходи, Иван Григорьевич, я прикрою. Место ты знаешь, ради чего мы к татарам ходили — тоже. Кроме тебя, с твоими записями никто не разберется. Уходи.
— Опозорить меня думаешь, княже? Никуда я не уйду! Вместе драться станем.
— А про дело государево забыл?
— Тебе поручали, ты и уходи. А я татар задержу. До темноты как-нибудь устою, а потом они тебя ужо не догонят.
— На кочевье напасть моей глупостью было. Значит, мне и сражаться.
— Хватит препираться, Андрей Васильевич! — повысил голос боярин. — Оба мы знаем, что товарища в сече бросить — бесчестье на всю жизнь. Оба и останемся. Сеча начнется, там определимся, кому оставаться повезет.
— И кому?
— Знамо кому, — усмехнулся Выродков. — Кто первый кровь свою прольет, ранен будет — того к порубежью и повезут. А другой драться останется.
— Ладно, Иван Григорьевич, договорились. Так тому и быть.
За спором они спустились с холма, перемахнули очередной ручеек. Дорога пошла по дуге вокруг заваленного камнями холмика, потом извернулась в обратную сторону из-за разлившейся перед бобровой запрудой реки. Здесь Андрей натянул поводья.
— Стоп, ребята, приехали! Спешиваемся, коней уводим за поворот, все холопы ко мне! Щиты и бердыши с собой! Пора за свободу братьев наших не ногами лошадиными, а своей отвагой заплатить! Шевелитесь, шевелитесь! Через полчаса татары здесь будут!
Неожиданно для князя освобожденные невольники оказались полезны и в сражении. Драться они, конечно, не могли — но хотя бы забрали коней, экономя ратникам время, и остались за ними приглядывать, тем самым подарив Андрею лишних трех-четырех бойцов.
— Слушайте меня внимательно! Скоро они будут здесь. Они не увидят ни коней, ни невольников, ни добычи. Они будут думать, что все это уходит, и попытаются прорваться как можно быстрее. Поняли? Теперь наши действия. У вас в руках бердыши. Оружие это для татар неведомо. Как им пользуются, они не знают. Получат очень неприятный сюрприз. Мы встаем в два ряда от деревьев до деревьев. Второй ряд — в пяти шагах за первым. Двадцать человек в каждом, плечо к плечу. Татары атакуют, налетают на первый ряд, спадают с коней и скатываются ко второму ряду, где вы их добиваете. Боярин со своими холопами стоит позади всех, бьет тех, кто сможет проскочить, прикрывает нам спину и закрывает брешь, ежели кто-то дрогнет. Всем понятно? Оружием вы владеть умеете, Пахом постарался. Сейчас строимся, опускаемся на колено и ждем. Будьте отважными — и мы победим! С нами Бог.
Сам Зверев вместе с Пахомом, Ильей и Изольдом занял место в первом ряду. Они четверо были теми немногими, кто имел доспех. Остальным приходилось надеяться только на везение и огромный стальной полумесяц. Однако изменить что-либо князь не мог: о броне для своих людей следовало думать месяц назад.
Послышался топот копыт. Он нарастал, переходя в тяжелый однообразный гул, словно от приближающейся электрички. Земля задрожала. Лес вокруг затих — в воздухе пропали насекомые, перестали чирикать птицы, умолк стрекот кузнечиков. Князь Сакульский глубоко вдохнул и опустился на колено, положив бердыш в пыль рядом с собой и выставив впереди прочный тополиный щит в два пальца толщиной. Деревянный круг имел почти метр в диаметре, и согнувшийся человек помещался за ним целиком.
Конница выхлестнула из-за поворота рыхлой, серой от пыли массой. Копья у стремени, щиты за седлом, луки в колчанах. Первые воины, увидев препятствие, натянули поводья, но не смогли остановиться мгновенно. К тому же на них накатывали задние всадники, оставшиеся за поворотом, и татар буквально выперло на русские ряды.
— За мной! — Отпустив щит, Андрей подхватил бердыш, выпрямился, выбросил оружие на всю длину, пробивая горло ближнего скакуна, тут же резанул в сторону, вспарывая шею второго.
В воздухе сладко запахло парным молоком, кони заржали. Ближний татарин попытался выдернуть копье из петли на луке седла, но при этом слишком высоко вскинул руку. Зверев быстро ударил его под мышку, сделал шаг вперед, наступая на тушу уже упавшего коня, и рубанул по морде следующего. Слева сверкнула сабля — Андрей дернул бердыш к себе, закрываясь широким лезвием, услышал звон, ощутил содрогание — и опять уколол вперед, примерно в область левого соска. Татарин, спрыгнувший с убитого коня, но еще не обнаживший сабли, не успевший схватить драгоценный в битве щит, просто вздрогнул и осел в кровавую лужу. Тот, что был слева, тоже упал — вперед, с разрубленной спиной. Похоже, до него дотянулся Пахом.
— Русские, русские! — Затор на дороге начал рассасываться: казанцы отступили.
— Назад! — прикрикнул на одушевившихся холопов князь. — Побьют по одному! Назад!
Русские попятились, отходя от вала из доброго десятка лошадей и нескольких воинов, снова вытянулись поперек пути.
— Все целы? — уже веселее поинтересовался Андрей. — Вот так, ребята, и работаем…
Он опустился на колено и прикрылся щитом.
На повороте опять показались всадники, часто-часто защелкали луки. Щит Зверева несколько раз вздрогнул, с внутренней стороны из дерева на десять-пятнадцать сантиметров вылезли наконечники стрел, но до тела ни одна из них не добралась. Пару раз досталось и шлему — но пробить остроконечный шишак трудно даже копьем, не то что легкой деревяшкой. Минут за десять, расстреляв с полсотни колчанов, татары поняли: достать врагов так просто не получится — и прекратили бесполезное занятие.
— Эй, русские! Русские, сдавайтесь! Вам все равно не уйти! Мы перебьем вас всех! Сдавайтесь и останетесь живы! Сдавайтесь, не то умрете! Сдавайтесь, нас много! Вы не сможете нас остановить! Сдавайтесь!
— Добыча уходит, хан, — прошептал себе под нос Зверев. — Уходит, Гиляз-бек. Не тяни, не то уже никогда ее не догнать. Думай быстрее…
Татары отступили за поворот, на некоторое время повисла тишина. Потом раздался лихой посвист, сопровождаемый топотом — на дорогу вылетела плотная стена одетых в панцири и кольчуги всадников, со щитами впереди и опущенными наперевес пиками.
— Вот теперь точно началось… — взялся за бердыш князь.
Татар помещалось всего пятеро в ряд. Они шли не плотно — чай, не рыцарская конница. Зато легконогие скакуны запросто перемахнули завал из мертвых тел и не нарушили шеренги, воины не потеряли щиты, не уронили копья.
— Каза-а-а-а!!!
— Вместе!!! — Зверев поднял бердыш острием вверх и опер подпятником в землю, наклонил почти горизонтально щит, чтобы наконечник не воткнулся, а скользнул дальше, напрягся всем телом.
Хря-ясь! — с деревянным треском ломая ребра, напоролся татарский конь грудью на стальное острие, повалился через голову. Задние ноги врезались Андрею в щит, опрокинули князя на спину. Он увидел вторую волну: опущенные копья, конские морды. Наконечник пробил щит и грудь Ильи слева от князя. Холоп закричал, тоже начал откидываться — но его бердыш остался стоять, пропарывая конское брюхо от груди до паха. Вниз посыпались перемешанные с кровью кишки.
Зверев толкнулся локтем, поднялся, дотянулся до оружия и выставил наконечник навстречу новой волне. Хруст конских костей… Передние ноги скакуна подогнулись, он упал, а всадник по инерции вылетел из седла под топоры второго ряда ратников.
— Стоять! — закричал князь уцелевшим после копейного удара холопам. Да и себе тоже.
Снова поднял бердыш, нижнее острие упер в матушку-землю, а верхнее направил в сторону атакующего врага. Подобрал щит — не свой, татарский. Свой уже оказался закопан под конскими тушами. Прикрылся.
Удар копья вырвал деревяшку из рук и отшвырнул ее куда-то в сторону далекой Москвы, но конь очередного противника все равно оставил свои кишки на остром стальном полумесяце. Следующее копье ударило в шлем, чуть не оторвав князю голову и не переломав шейные позвонки. На миг погас свет, все стало тихо — однако он все же различил над собой конское брюхо, потянул саблю и снизу вверх с замаха рубанул чужое стремя и ногу поперек голени — пусть татарин без ноги повоюет.
Чужой конь продолжал топтаться над головой, давая ему короткую передышку. Князь поднатужился, сдвинул тушу, зажавшую обе голени, освободил ноги, огляделся, спрятал саблю и схватился за древко чьего-то бердыша. Приподнялся, уколол со всей силы в бок татарина, что гарцевал слева, потом того, что справа. Несмотря на это, Зверева под лошадью все равно не увидели. Но и он тоже ничего не разбирал.
— Уйди ты! — кольнул князь мерина в брюхо. Тот взбрыкнул, шарахнулся в сторону, и Андрей наконец-то выпрямился во весь рост.
— Русский! — Прямо перед ним обнаружился всадник, ударил копьем.
Отработанным сотни раз движением бердыша князь отвел копье влево, тут же рубанул бердышом в обратную сторону, вгоняя лезвие в край щита и отводя его вправо, а потом с силой ударил вперед, пробивая грудь врага.
— Ну вот, еще одна без седока осталась, — перевел он дух, огляделся.
Каким-то образом он оказался на возвышенности, на уровне головы всадника. На дороге опять случился затор. Те татары, что находились у поворота, уже подняли пики остриями вверх. Двигаться у них не получалось вообще. Воины поближе пытались подняться на вал из мертвых тел — но сверху длинным хватом успешно отмахивались холопы, да и наступательный порыв казанцев явно выдохся. Одно дело — разогнаться да вдарить, и совсем другое — медленно карабкаться под окровавленный топор. Да еще оставшиеся без всадников лошади бесцельно топтались на месте, мешаясь и русским, и татарам.
— Пожалуй, татарам сейчас совсем не сладко… — Андрей отступил к холопам, ухватил двумя руками бердыш. — Им бы сейчас с луков ударить удобно. Но для этого своих нужно отвести, иначе тоже под раздачу попадут. Когда хан до этого допетрит? Или он позади и ничего не видит?
Сеча окончательно затихла. Татарам надоело лезть на рожон, им требовалось придумать что-то новенькое, чтобы опрокинуть врага. Русские тоже в наступление не рвались, отдыхая на вершине холма. Князь оглянулся на вторую линию.
— Щиты несите! Щиты сюда! — Холопы засуетились, подбирая свое и чужое оружие, начали подавать наверх истыканные стрелами деревянные диски. Зверев успел заметить, что сабля у боярина Выродкова в крови. Похоже, задним ребятам тоже досталось. — А теперь подравнялись. Прикрылись. Приготовились.
На валу из конских туш и человеческих тел опять сомкнулась плотная стена из метровых дисков, ощетинившаяся лезвиями бердышей. Татары полюбовались этой картиной где-то с полчаса, после чего медленно оттянулись за поворот.
— Вы все! — оглянулся за спину Зверев. — Перебирайтесь вперед, занимайте позиции перед этим валом. Остальные — растаскивайте вал, доставайте наших.
Теперь князь мог более-менее спокойно оценить потери. В строю остались всего шестнадцать холопов, включая Пахома и Изольда. Хорошо, когда в драке броня на плечах… Значит, больше двадцати мальчишек осталось лежать. Еще одна такая стычка — и он останется без людей.
— Татары, мыслю, трое к одному нашему полегли, — подошел ближе Иван Григорьевич. — Особливо поначалу головы их лихо летели. С коня сковырнулся, на ноги вскочить не успел, понять еще ничего не понял, а ему уже — р-раз, и покатилась. Потом, знамо, свалка началась… Чего теперь делать станешь, Андрей Васильевич?
— Уходить… — Зверев все еще не мог отдышаться. — Тела мальчишек достану и уйду. Татары, коли не тупые, снова в лоб не кинутся. Обойти лесом попробуют. А тут с одной стороны холм, с другой запруда. Большой крюк получится. Опять же, верхом через заросли не помчишься. Или шагом, или в поводу коней придется вести. Долго, в общем, обходить. Нам по дороге быстрее. Заберем ребят да на рысях и уйдем. Верст через двадцать закрепимся.
— Чего встали? — оглянулся на своих холопов Выродков. — Помогайте! Я за лошадьми схожу.
Из двадцати шести пострадавших ратников пятнадцать еще дышали, и их клали на конские спины аккуратно, головой на круп, приматывали ремнями. Остальных увязывали по двое, для скорости. Им ведь было уже не больно.
— Знаешь что, Пахом, — глядя на все это, сказал Зверев. — Думаю, теперь ко мне в холопы не запишется больше никто. Вообще никто.
— Не бойся, княже, — покачал головой дядька. — Будет и у наших отроков добыча, будут и у них шелковые рубахи. Блеснут золотыми колечками — да и набегут к тебе новые охотники до быстрой наживы. Не пропадем.
Через час вслед за скорбным караваном помчались и ратники. Пока люди резали друг другу потроха, лошади успели отдохнуть и теперь шли бодрой рысью. Часа на два их должно было хватить, а там — можно снова отправить скакунов отдышаться, а самим строить поперек дороги стену из щитов. Но через два часа уже начало смеркаться, и многоопытный боярин Выродков широко перекрестился:
— Помиловал нас Господь. Не будет сегодня сечи.
— Отчего ты так решил, Иван Григорьевич? — не поверил Андрей.
— По обычаю басурманскому мертвых своих им надлежит до заката земле предать. Коли нарушить сего закона не захотят — не о нас они ныне думать должны, а о братьях своих. Мыслю я, не погонятся они за нами сегодня. Иным делом заняты.
— Пахом, вперед скачи! — Князь моментально сделал нужный вывод. — Скажи, чтобы не останавливались, пока лошади падать не начнут. Нам до Суры не больше тридцати верст осталось. Если кони вынесут, с рассветом будем у своих.
В Углич боярин Выродков и князь Сакульский двинулись через Москву. Звереву пришлось отправлять в княжество скорбный караван из раненых и погибших. Иван Григорьевич предлагал отпеть их и предать земле в Нижнем Новгороде, но к тому времени, пока они добрались до города, ударил легкий морозец, закружился первый снег, и Андрей решил похоронить воинов в родных местах, а не на чужбине. Всех вместе. Из раненых и увечных в живых остались только девять, и еще неизвестно, как все они доедут до дома, что отсюда за полстраны. Повез бедолаг Изольд, а уцелевших молодых холопов князь дал ему в помощь.
Одно утешение: Илья с огромной дырой чуть ниже ключицы оказался жив и сдаваться старухе с косой вроде не собирался. Андрей к этому парню успел привыкнуть и искренне его жалел.
За хлопотами и дорогами убежали дни, в Углич они приехали только в день Иоанна Богослова[25 - 9 октября.], хранителя иконописцев. Тут же представились воеводе, князю Шуйскому, сослались на указ государя, и тот отвел им для тайного дела обширное поле за кожевенной слободой — с условием, что до оттепелей бояре успеют огороды освободить.
Поле досталось им бесплатно — а вот за лес, за перевозку хлыстов, за работу плотников пришлось платить. Тяжелая царская казна начала таять с пугающей стремительностью — зато крепость, размерами больше даже Московского Кремля, потихоньку росла. Стены ее, стоя где на земле, где на деревянных чурбаках, а где и на подпорках, поднимались венец за венцом. Андрей ходил вокруг, чесал подбородок, качал головой, а больше, собственно, ничего сделать и не мог. Разве только подтвердить, что размерами, кажется, этот город и вправду вписывается в очертания острова.
В день пророка Осия — когда колеса с осью прощаются, — из Москвы примчался гонец. Нашел Андрея, вручил ему грамоту, получив взамен пятиалтынную монету. На большом свитке, пахнущем духами, было выведено всего три слова: «Он уехал. Жду». В тот же день князь отдал боярину Выродкову оставшееся золото и поднялся в седло.
* * *
Ноябрьская Москва уже была накрыта снегом и вовсю дымила трубами. Застывшие от мороза улицы звенели под копытами, а горожане все сплошь щеголяли в шубах — кто из соболя, а кто и из белки. Оставив Пахома и лошадей на дворе у Ивана Кошкина, Зверев побежал к храму Успения.
Нищенка ждала у паперти, укутанная в четыре слоя драных полотняных рубах и в замызганном пуховом платке на голове. Увидела Андрея, всплеснула руками:
— Ай, наконец, касатик наш долгожданный! Уж как извелась красавица, как истомилась, милая! Все глазки выплакала, все слезы истерла…
— Ну так веди! — кинул ей серебряный полтинник князь.
Вскоре он уже стоял на коленях перед княгиней, утонувшей в мягкой широкой перине. Людмила тискала одной рукой платок, второй сжимала его пальцы.
— Он меня бил, Андрюшенька! Он меня порол! Он меня плетью порол… — Слезы скатывались по ее щекам и впитывались в белоснежную бязь наволочки. — Донес ему кто-то, что ты ко мне тайно приходишь. Уж не ведаю, кто. А Петр так ревнив! До ужаса ревнив! Весь извелся. И на коленях стоял, и молил, и просил, и порол. Просто ума от ревности своей лишился! Не могу я больше так, любый мой, ненаглядный, желанный! Давай убьем его, убьем, убьем! Свари зелье мне, Андрей. Страшное и крепкое. Чтобы от одного глотка зелья этого он умер. Нет, не сразу умер — чтобы мучился, кровью и гноем исходил. А потом подох! Сделай это, князь, сделай! Свари зелье, свари. Дай мне, с верным человеком отправлю. Там, в Путивле, преставится, на нас и не подумает никто. Я овдовею, замуж за тебя пойду.
— Я женат… — прикусил губу Андрей.
— Ты же хотел… — приподнялась на локте молодая женщина.
— Я пытался. Она не уходит. Терпит.
— Сильнее надо было бить! Больше!
— Я пытался. Терпит. А потом меня государь отозвал. Дело мне вручил важное.
— Давай и ее тоже изведем, — откинувшись, прошептала Людмила. — Ты же колдун, ты можешь… И мы поженимся. Мы всегда будем вместе. Ты будешь входить сюда как хозяин. Все это будет твое. И я — твоя. Навеки твоя. Ты только зелье свари. Свари.
— Хорошо, — сдался Андрей, и женские пальчики на его руке ослабли.
— Любимый мой… Иди же скорее. Вари!
Сделать это было совсем не так просто, как княгиня могла подумать. Завести лавку с ядами в Москве никто еще не решился. Может, кто отравой и приторговывал — но объявлений в газетах не давал, и мальчишки-зазывалы на улице про то не кричали. Посему с утра князь поднялся в седло застоявшегося Аргамака и поскакал в поля, что начинались уже в пяти верстах за городскими стенами. Домчавшись до ближайшего леса, Андрей свернул с дороги, поехал по самому краю заснеженного поля и плотных ольхово-ивовых зарослей, явно доказывающих, что земля здесь влажная, а то и подболоченная. Ему повезло — он увидел знакомый зонтик уже минут через пять, спешился и подошел к крупному мясистому растению, успевшему от холода высохнуть и посереть.
— Ну, здравствуй, ложный дудник, он же вех, он же водяной болиголов, он же кошачья петрушка, крикун или бешеница, больше известный под добрым именем «цикута». Говорят, если заварить в кастрюльке твой корешок, то можно отравиться насмерть просто от запаха. — Андрей провел рукой по жесткому стеблю. — Ну что, пойдем со мной? У меня к тебе будет одно очень важное поручение. Точнее, не у меня, а у одной симпатичной девушки.
Он присел рядом, разгреб руками снег, выдернул косарь и ударил им в землю. Мерзлый суглинок разлетелся в стороны мелкими крошками — от удара осталась только небольшая выбоина.
— Не хочешь, что ли? Брось, тут же холодно, жестко. А в кастрюльке ты согреешься, как в русской парной. — Он ударил землю еще несколько раз, поднял голову, усмехнулся: — Знаешь, а ты чем-то на князя Шаховского похож. Такой же тощий, сухой и неприветливый. Государь сказывал, ныне он на Руси лучший воевода. Крепко-накрепко рубежи русские стережет. Потому ему на пенсию до гроба выхода не будет. Служить придется, как медному котелку. — Зверев ударил землю еще раз, потом, задумавшись, легонько постучал рукоятью косаря себе по губам и, чуть откинувшись назад, уселся прямо в снег. — Вы с ним не только этим похожи. Князь Петр Шаховской для врагов русских смертоносен, и ты тоже опасен, как сама смерть. Вот выпьет Петр Ильич настоечку на твоих корешках — и не будет больше на Руси храброго воеводы… — Андрей еще раз постучал рукоятью по губам. — Не будет воеводы… И что же нам тогда делать?
Цикута молчала. Ей было хорошо: она вся ушла под землю и теперь спала, без всяких мыслей и сомнений. А вот князю Сакульскому нужно было что-то выбрать. Выбрать между жизнью воеводы, слезами его жены и… И своей совестью.
— Черт, ну почему все всегда так сложно? Нет бы ей женой князя Курбского быть или польского шляхтича! Этих прикончить — рука не дрогнет. Так ведь нет, за воеводой она. Причем за хорошим… Убить — грех. Не убить — все равно плохо. Зар-раза! — Князь взмахнул косарем, срубив цикуту под самый корешок. — Старый ревнивый мракобес! Сам не может и другим…
Андрей осекся, поймав за хвост шальную мысль.
— Ревнивый! А почему бы его от ревности не отучить? Он тогда от Людмилы и отвяжется. Будет относиться к ее… Хотя почему ревность? Сделаю для него отворотное зелье, и будут ему Людмилины выходки вообще — по полному барабану! — Зверев рассмеялся удачной мысли, вскочил, поцеловал Аргамака в нос и запрыгнул в седло: — А ну, помчались!
Все, что ему было нужно, так это ромашка, лютик и лохматый, точно шмель, луговой прострел, больше известный знахарям как сон-трава. И хотя на улице стояла зима, он отлично знал, где можно эти травки найти. Они ведь на каждой поляне растут! А то, что растет по полянам, в этом веке крестьяне имели привычку запасать.
На дворе дьяка Кошкина он бросил поводья подворнику, весело ему подмигнул и спросил:
— Где тут у боярина сеновал?
— Знамо где. Над хлевом. Бона, и дверца открыта.
— Отлично. Тогда я туда. И до заката попрошу не беспокоить!
Найти травку, приготовить отвар и накрепко его заговорить заняло у Зверева всего три часа. А еще два он потратил на то, чтобы найти на торгу маленькую серебряную фляжечку с изящной чеканкой на боку и притертой янтарной пробкой — не в бурдюке же княгине зелье отдавать! Теперь осталось только вручить колдовское снадобье по назначению, и за безопасность Людмилы он мог быть спокоен, пусть даже князь Шаховской застукает их обоих в постели. Хотя нет. Если застанет в постели… все равно мало не покажется.
Со сладкими мечтаниями о будущем он заснул — проснулся же от грубой встряски:
— Андрей Васильевич, поднимайся! Государь о возвращении твоем прослышал. Разгневался страшно, к себе зовет.
— Иван Юрьевич? — протер глаза князь. — А чего случилось, боярин?
— Говорю же тебе, гневен царь. Отчего — не сказывает. Доставить велел. Хорошо, не под стражей, а то я уж всякого намыслить успел… Да вставай же ты, государь ждет!
«Надо же, отравить еще не успел, а уже повязали…» — мелькнула в голове вовсе дурная мысль, и Зверев стал торопливо облачаться.
Иоанн принял его в своих любимых палатах — тех самых, что совсем еще недавно были по пояс завалены челобитными. Одет он был в монашескую рясу — как и его верные помощники, отец Сильвестр и боярин Адашев. Похоже, работы для них по-прежнему хватало, пусть и не так много, как раньше. Царь всея Руси тоже не бездельничал, судя по тому, что стоял за пюпитром с пером в руках. Хотя, может статься, он опять музыку сочинял или стихи кропал любовные. Повезло ему с женой. Мало кто из правителей браком по любви похвастаться может.
— Здравствуй, князь, — сухо поздоровался с Андреем царь. — С чем приехал?
— С отчетом по известному тебе делу, государь, — склонился в поклоне Зверев.
— Вот как? — вскинул голову Иоанн. — Что же, это интересно. Благодарствую тебе, Иван Юрьевич, ступай. Да и мы с тобою, князь, прогуляемся. А то ноги что-то затекли.
Пехов Алексей
Суворов Виктор
Корнев Павел
Свержин Владимир
Белов Вольф
Орловский Гай Юлий