Чтение 18–й страницы книги ~Паладин Господа~

Я сказал зло:

- Понятно, почему на такие дела посылают по двое! Жаль только, наш
ангел этого не знал и сопровождал нас в одиночку. Вдвоем бы они того
черного...

Гендельсон молча пошел за мною. Вода журчала все громче, мы вышли к
ручейку, с той стороны трава и обрывистый берег, а здесь чистый белый
песок. Лунный свет просвечивал воду насквозь, только у того берега
оставалась недобрая тень.

Он опустился на колени и торопливо пил, как свинья опустив рыло прямо
в воду. Я слышал, как в него вливались целые ведра, он хрипел и хрюкал,
плямкал, от него пошел пар. Я даже с тенью сочувствия подумал, что этой
толстой свинье в самом деле пришлось хреновей, чем мне. И толще, и
привык к сидячей жизни, да и доспехи на нем что-то да весят...

- Ну, - поинтересовался я, - наводопоились, сэр Гендельсон?.. Отвести
вас обратно в стойло?

Он привстал, отдуваясь, затем с кряхтением и немалыми трудами воздел
себя на задние конечности. Я прожигал в его спине дыры размером с
туннель под Ла-Маншем, но эта тупая скотина ничего не ощутила, добрела к
костру и тут же заснула, пуская слюни.

Я сунул в огонь целое бревно, хватит надолго, взял в руку нож и
решительно шагнул за оранжевый круг. Вообще-то искать там нечего, но
стыд все еще гнездится под шкурой, надо хоть так доказать себе свою
безмерную отвагу.

Призрачный лунный свет, серебристый и нереальный, превращает
привычный лес во что-то иное, пугающее и таинственное, но я слишком
долго жил в благополучном и рациональном мире, чтобы меня пугала
темнота, а что ночной город и дневной - две большие разницы, знают не
только в Одессе.

Я вышел на край большой поляны, но дальше не пошел, чтобы не потерять
костер из виду. Поляна медленно переходила в пологий холм, там кусты и
мелкие деревья. Похоже, юго-восток в той стороне, а умный в гору не
пойдет, даже холм постарается обойти...

Я вздрогнул, только сейчас уловив, что слева темнеет не ствол дерева,
а отвесная каменная скала. Я бы назвал ее даже колонной, поставленной
среди леса неведомым дизайнером, но, с другой стороны, это не колонна, а
все-таки скала. Но даже если бы колонну ветры и ливни источили до такой
потери формы, ясно, что сохранилась она с тех времен, когда леса здесь и
в помине...

Сердце сжалось, как воочию увидел мраморные развалины прекраснейших
дворцов на Капитолийском холме, пасущихся коз на том месте, где Цицерон
произносил пламенные речи, увидел, как неграмотный турецкий крестьянин
тяжелым молотом разбивает прекраснейшие мраморные статуи работы Фидия и
Праксителя, чтобы пережечь мрамор в такую нужную для хозяйства
известь...

Сверху донесся странный звук. Я задрал голову, обомлел. На вершине
скалы сидела женщина. Я не понял как она туда залезла, совершенно голая,
без каких-либо приспособлений. Скала совершенно отвесная, а сюда в лес
надо еще добраться - думаю, не одни сутки, - но она сидит в красивой
задумчивой позе, эдакая Аленушка у омута. В отличие от простецкой
Аленушки каждое движение немыслимо эротично, сиськи смотрят в мою
сторону так, что у меня зачесались пальцы от жажды схватиться за них.
Зад оттопырила, а лицо приподняла и сложила губы бантиком, словно
приготовилась взять в рот эскимо.

- Черт! - прошептал я. - Это во мне глюкануло что-то... или как?

Собственный голос показался чужим и хриплым. Я попятился, кто знает,
что у нее там сзади, спина ведь в тени, вдруг крылья вылезут, да не
гусиные, как у наших ангелов, а летучемышьи, как у ангелов не наших?

Деревья сомкнулись, закрыли от меня темную странную скалу. Я
торопливо пошел обратно к оранжевому огоньку. Нет, уже стал красным,
свежих веточек никто не подбрасывает, вот сейчас приду, набросаю и
заставлю себя хоть малость заснуть...

Нога моя замерла в движении. Я задержал дыхание, потом как можно тише
присел за кустом. Колени предательски хрустнули, я застыл. Между
деревьями мне наперерез медленно бредет, переступая босыми ногами
молодая девушка. Похоже, не всегда ходит голой, ягодицы снежно-белые,
как и грудь, а тело все же покрыто легким солнечным загаром. Невысокая,
полненькая, с круглым милым лицом, копна волос с виду настолько мягких и
нежных, что смотрятся сплошным золотистым облаком без разделения на
пряди.

Впрочем, она не считает себя голой - на ней браслеты на руках и
щиколотках, длинные серьги и небольшое ожерелье из крупных жемчужин.

Я уже раскрыл рот, чтобы окликнуть ее, но вдали зашевелилась трава,
оттуда выскочило нечто огромное стремительное, пятнистое. Я сжал рукоять
ножа, готовый метнуться навстречу, однако женщина без страха смотрела на
огромного зверя. Леопард в три прыжка оказался перед нею, брякнулся на
спину, замахал в воздухе всеми четырьмя лапами, стараясь поймать ее за
пальцы.

Женщина засмеялась, отмахнулась, леопард вскочил и пошел с нею рядом.
Шел он крадучись, припадая к земле, но даже в таком виде его спина выше
ее колена.

Да ну вас к черту, сказал я себе, сердце колотится, как у зайца в
когтях льва. Если бы волк, пусть какой огромный, я бы еще рискнул себя
обнаружить, все-таки волк - зверь благородный, привык к дисциплине в
стае, к субординации. А эти кошачьи, что ходят сами по себе... Не
понимаю этой страсти женщин к кошкам. Это же все предатели до единого! И
не слушаются своих хозяев. Захочет меня сожрать - ничего эта красотка
сделать не сможет...

Я провожал их взглядом, пока они удалялись по тропинке среди высоких
выгоревших на солнце трав. Белые полушария ягодиц мерно двигаются из
стороны в сторону, спина тоже вся светлая, словно эта красотка зогopaeт
брюхом кверху, попросту накрыв свои могучие сиськи лопухами.

Да, хорошо, что у кошачьих нюх уступает волчьему. Пес бы зачуял, даже
простой, не охотничий...

Костер разгорелся хорошо, ярко. От горящего ствола идет хорошее сухое
тепло, как от масляного нагревателя. Гендельсон спит, бесстыдно, но,
наверно, благородно всхрапывая. Из перекошенного рта слюна все-таки
поползла, густая и блестящая, как нескончаемая улитка. На траве
расплылась целая лужица.

Я отвернулся, лег возле огня и скорчился, подогнув колени почти к
груди и сунув ладони между ног. Не героическая поза, рыцари спят с мечом
в недрогнувшей длани, но я ведь не урожденный, а пожалованный, с такой
овцы какая рыцарская шерсть...

Глава 8

В глазах сверкало и переливалось, плавали странные чудовища, словно я
завис в полупрозрачном желе. Еще не раскрывая глаз, уже чувствовал, что
солнце светит прямо через тонкую кожицу век. Сделал усилие, загородился
ладонью и лишь тогда с трудом поднял тяжелые веки. Все тело задубело, в
плече снова заныло поврежденное мясо. Мучительно хотелось есть. Кости за
ночь отяжелели, их пропитало свинцовым холодом. Спина моя упиралась в
ствол могучего дерева... ага, это, дуб, ибо под нами россыпи крупных,
налитых жизнью желудей, коричневых, блестящих, похожих на пули с
округленными кончиками. Значит, припекало, я во сне отполз, а когда
огонь начал угасать, мои тупые инстинкты не сообразили подтащить мою
задницу обратно.

Гендельсон все еще спит, настоящая свинья под дубом. За ночь
отяжелел, обрюзг, морда перепачканная... Правда, у меня вряд ли лучше,
но себя не вижу, а эта свинья, вот она. Даже пахнет от нее по-свински,
не то обгадился от страха и усилий, не то у него пот такой вонючий.
Потому никто нас и не тронул ночью, брезгали подойти близко.

Машинально пощупал амулет на шее, что в прошлый раз сослужил такую
хорошую службу на дороге. Но здесь, даже если достанет из-под земли
целый клад, в лесу он ничего не стоит.

Постанывая от жалости к себе, я потащился в чащу, орешник видно
отсюда, а там может оказаться и что-нибудь еще. Нет, ни фига больше не
нашел, кроме каких-то ягод. Но я, дитя асфальта, знаю только черешню да
клубнику, а все остальное для меня - ?волчьи ягоды?, которыми вроде бы
травятся. Или кайф ловят, не помню.

Гендельсон уже сидел перед черным кругом выгоревшей земли, тупо
шевелил прутиком угли. Пепел ссыпался, багровые бока углей слегка
вспыхивали, словно внутри этих камней загорались крохотные лампочки. Я
положил на землю горку орехов в огромном зеленом листе размером со
слоновье ухо, только еще мясистее, словно выдернул из-под жабы на
болоте, а не сдернул со стебля лопуха. Он поморщился:

- Это... что?

- Орехи, - объяснил я. - Что, вам их подают на блюде только
очищенными?.. Вот что, Гендельсон...

Он напыжился, ухитрился посмотреть на меня свысока, хотя сидел на
камне.

- Сэр Гендельсон! - сказал он надменно. - Можно, ?ваша милость?...
можно ?ваше баронство?...

- Заткнись, - сказал я с бешенством. Он отшатнулся, смотрел на меня
выпученными глазами. Я ощутил, что меня трясет от неожиданно
прорвавшейся злобы.

- Заткнись, - повторил я раздельно. - Заткнись, ничтожество!.. Или
вставай и топай в Кернель сам!.. Я еще согласен тебя взять.... тебя,
ничтожество, если ты закроешь свое хлебало и забудешь, что ты - цаца,
что у тебя есть привилегии передо мною!.. Понял, ничтожество?..

Он краснел, багровел, бледнел, синел, лицо то распухало, то спадало,