гимнастерку, Ави привычно вскинул автомат и меткой очередью срезал
мертвяку руку. Труп с удивлением взглянул на упавший кровавый обрубок,
нагнулся, и, подняв его с пола, по-собачьи стал зализывать рану. Через
мгновение он снова бросил отрезанную кисть на пол, предпочитая, вероятно,
разделаться с обидчиком.
- Что, мертвяк, - весело сказал Ави, - жарко тебе?
Мертвец издал непонятный гортанный звук и, не разбирая дороги, слепо
пошел на солдата. Отступая и продолжая беспорядочно стрелять, Ави
запутался в обломках разбитого дивана, оступился и упал, ударившись
головой о деревянную тахту. Подняться он не успел - мертвец сноровисто
настиг смельчака и вырвал у него из рук оружие. Затем он схватил отчаянно
отбивающегося солдата за волосы и медленно поволок по усыпанному битым
стеклом полу. Солдат молча боролся с трупом, тщетно пытаясь ослабить его
железную хватку. На мгновение ему это удалось; мертвец выпустил солдата,
но лишь затем, чтобы поднять с земли окровавленную руку, которой он с
силой ударил парня по лицу, предлагая ему, очевидно, полюбоваться тем, что
он натворил. Солдат, упорно продолжавший бороться за жизнь, крепко
вцепился зубами в обрубок и, откусив на нем палец, в порыве бессильной
ярости выплюнул его в обезображенное лицо покойника. Мертвец глухо
замычал, вонзил уцелевшую руку в живот цепкому парню и стал рвать ему
внутренности. Зрачки солдата расширились и застыли. Он не почувствовал
боли, но с удивлением наблюдая, как оскалившийся мертвец наматывает на
кисть его кишки, все еще пытался сопротивляться, шаря по полу рукой в
поисках отброшенного оружия. В затухающих глазах юноши не было страха, но
был немой вопрос и обида - неужели все это происходит со мной, и какой-то
мерзкий тип попросту убивает меня?
Он понял, что умирает, и был удивлен этому, как все молодые люди, которые
не думают или не хотят думать о смерти. Последним усилием воли умирающий
тихо вздохнул и едва слышно произнес одно единственное слово - "Мама!"
Мертвец, с наслаждением вдыхая пар, исходящий из разорванной брюшной
полости, с животным урчанием стал поедать печень молодого человека. Глаза
смельчака потускнели, он уронил голову на бок и затих.
* * *
Подоспевшая к магазину полиция нашла на месте преступления растерзанного
(в буквальном смысле этого слова) на куски армейца и поседевшего от страха
сторожа, который долго не мог толком рассказать о случившемся, и лишь тупо
показывал дрожащей рукой, в каком направлении исчез людоед.
Сержант Альтерман направил по следу мертвеца бедуинских следопытов, а сам
накрыл простыней тело солдата и распорядился отвезти его в морг. При
тщательной проверке разгромленного павильона был обнаружен на обшивке
дивана откушенный указательный палец, принадлежавший, вероятно,
привидению. Допрошенный позже сторож утверждал также, что своими глазами
видел возле погибшего солдата срезанную пулями руку загадочного призрака.
Альтерман удвоил поиски, прочесав каждый сантиметр в демонстрационном зале
и за его пределами, но ничего похожего на упомянутую охранником руку не
обнаружил. Завернув в целлофановый пакет найденный палец, сержант сообщил
о находке комиссару полиции и тот, докладывая о ней уже самому Когаркину,
выразил полную уверенность в том, что именно эта "фрагментарная деталь,
принадлежащая злополучному покойнику" даст, скорее всего, ключ к
разгадке последних событий, столь неожиданно обрушившихся на Тель-Авив.
Всесторонний анализ, произведенный экспертами судебно-медицинского морга,
подтвердил, что "Бесценная находка", обнаруженная дотошным сержантом,
оказалась не более чем гниющей тканью разлагающегося трупа.
Обещанный Генрихом ужин проходил в охотничьей палате дворца.
Это была ярко освещенная просторная зала, украшенная скульптурными
композициями, изображающими сцены королевской охоты. Стены палаты,
облицованные белым, с прожилками иерусалимским мрамором (который
английская знать вывозила из Палестины для строительства фамильных
склепов), были обвешаны старинным оружием и бронзовыми светильниками,
отлитых в виде могучих атлантов, поддерживающих гигантские своды дворца.
Куполообразный потолок был выполнен в романском стиле и как бы вытягивал
все здание к небесам.
Длинные крепко сколоченные дубовые столы ломились от жареной снеди и
кувшинов с пуатинским вином. В воздухе стоял крепкий запах мужского пота и
копоти, исходящей от полу тусклых лампад. Обманчивые блики огня весело
плясали на стенах и мозаичных полах необъятного дворца. Громогласный
хохот бывалых воинов, не выбирающих выражений, эхом отзывался во всех
уголках необозримой залы.
За Генрихом, кроме склонности к своеобразному юмору, водился еще грешок -
приверженность к чревоугодию. Король любил поесть, и не сдерживал себя в
этом удовольствии: народившийся второй подбородок и заметно округлившаяся
талия говорили сами за себя.
- Маркиз, - громко сказал он, аппетитно впиваясь в сочное мясо молодой
лани, - не желаете ли присоединиться к кампании, которую я начинаю
нынешней осенью?
Василий, всецело занятый прожевыванием нежнейшего мяса, от неожиданности
проглотил слишком большой кусок и, выкатив округлившиеся от легкого удушья
глаза, выразил горячую солидарность со всеми предполагаемыми проектами
Генриха четвертого, хотя не совсем представлял себе, о чем идет речь.
- Ваше величество, - сказал он, опасаясь, как бы проглоченный кусок не
застрял окончательно в глотке, - я всегда к вашим услугам, во всех ваших
начинаниях!
Услышав знакомую фразу, Цион от души посочувствовал королю. Он хорошо
знал, чего стоят обещания скорого на слова маэстро и особенно те из них,
которые он произносит столь драматическим тоном.
- Разве вы не знаете, - деланно подивился король, - что все мои начинания
ни что иное, как страстное желание стоять на страже интересов
христианского мира?
- Разумеется, - поспешил заверить Василий, - я никогда не рассматривал
английскую корону в отрыве от общих интересов христианского мира.
- Мы пойдем на Иерусалим, - задумчиво произнес король, устремив
мечтательный взор на Восток, - помолиться у гроба Господня.
С этой минуты он только и делал, что обсуждал детали будущего крестового
похода, рассказывая храброму рыцарю, как на его взгляд, лучшим образом
укрепить крепостные стены города, в свете "Участившихся попыток неверных
возвернуть святой град в лоно египетского эмирата"
Василий, хорошо знавший Иерусалим и рад был поддержать стратегические
прожекты Генриха, но не мог - нечто неожиданное и непредвиденное тяготило
его, мешая сосредоточиться на светской беседе. Растерянный взгляд де
Хаимова искал, казалось, и не мог найти выход из возникшей дилеммы.
Сначала Цион подумал, что Васе просто приспичило по маленькому, но, зная
его бесцеремонную натуру, решил, что из-за такого пустяка, тот не станет
столь беспомощно ерзать на стуле.
И вдруг он понял, что именно так остро занимает маэстро в эту минуту.
Отличный спортсмен и трезвенник в повседневной жизни, на сей раз, он был
вынужден пить на равных с королем; так поступали все участники шумного
застолья, выказывая этим, особое почтение монарху, ревниво следившему, кто
и, сколько поднимает кубков за его августейшее здоровье. Отказаться от
вина значило вызвать неудовольствие Генриха, а этого маркизу не хотелось,
поскольку он рассчитывал на помощь монарха в неотложном деле.
Василий был завсегдатаем интимных вечеринок в Тель-Авиве, но, молодежь
там флиртовала налево и направо, не забывая при этом о наркотиках, а здесь
лишь пили, жрали без меры и, главное, без женщин. В такого рода попойках
он участвовал впервые, и это заметно снизило его интерес к происходящему.
Для Васи центром вселенной всегда была женщина, а сей странный юморной
король предпочитал какой-то дурацкий мальчишник и прокисшее вино, которое
почему-то всем здесь по вкусу.
Опустошив третий или четвертый рог, в который вполне можно было уместить
галлон черного пива, де Хаимов побледнел и, кажется, размозжил бы череп
главному виночерпию, предложи тот следующий.
Виночерпия звали Август, так обращалось к нему большинство рыцарей,
пирующих за столом. Это был славный малый, ранее служивший стременным и
теперь, по старости, исполнявший обязанности официанта. Король относился к
нему с симпатией, то же выказывали старику нагрузившиеся рыцари, за
исключением Васи, который не признавал авторитетов и даже короля назвал
нечаянно "Дяденька Генрих". Слава Богу, это никем не было замечено, кроме
лорда-распорядителя, у которого удивленно вскинулась бровь. Король спьяну
не обратил внимания на фамильярность Васи, а Цион умело отвлек Его
величество, высоко отозвавшись о выдвинутом им "Оборонительном заграждении
против набегов ашкелонского наместника"
- Слышь ты, Сентябрь, - расслабленно сказал Вася, приняв от старика
очередную бадью с вином, - в следующий раз ты меня обойди, пожалуйста.
Добрый Август так и поступил, но дальновидный Цион, сообразив, что
следующая увертка Августа не останется незамеченной, вовремя посоветовал
другу.
- Никто не обращает на вас внимания, сэр, сливайте эту гадость прямо под
стол.
Первый рог маэстро действительно выплеснул незаметно, но на втором его
Шилова Юлия
Доценко Виктор
Корнев Павел
Контровский Владимир
Корнев Павел
Майер Стефани