свету при народе. Ему казалось, что все сразу поймут, что этой ночью он убил
троих человек. Это было глупо, но никакие попытки разума не могли перебороть
этот глубинный, подсознательный страх. Потом повседневная толкучка и
обыденные разговоры пассажиров постепенно успокоили его, он даже задремал,
привалившись спиной к подрагивающей стенке вагона. Слишком уж его вымотала
физически эта чудовищная ночь. Когда пассажиры немного рассеялись, Нумизмату
даже удалось сесть. Здесь, в тепле, усталость навалилась на него как
чугунная плита. Он уснул в неудобной, неестественной позе, весь
перекосившись в сторону прохода и лишь чудом не теряя равновесия.
остановке в Железногорске. Растирая затекшую шею, Михаил пытался вспомнить
оборванный сон, что-то неприятное, страшное, с кровью и белым снегом. Что
это могло быть? Угрызения совести? Но он не чувствовал себя виноватым. Он
думал по-прежнему со злостью и отчаянием: они, все те, кто вокруг, -- они
виноваты в том, что он сотворил. Его вынудили поступить именно так. Но тогда
какого же черта ему снится эта кровавая ересь?
лестницу, ведущую вниз, Силин очнулся от своих раздумий и увидел две пары
глаз, направленных персонально на него. Принадлежали эти глаза двум молодым
парням, одетым в сизые милицейские шинели. Нумизмата мгновенно пронзило
жуткое подозрение, что ждут они именно его. Правда, иногда оба милиционера
поглядывали по сторонам, провожая взглядами наиболее симпатичных девчонок,
но глаза их неизменно возвращались к Силину. А тот шел все медленней и
медленней. Толпа обтекала его со всех сторон, подобно воде в горном ручье,
обтачивающей упавший туда валун. Каждая ступенька вниз давалась ему с
трудом, тело словно задеревенело и не желало двигаться. Правая рука Михаила
касалась кармана, где по-прежнему лежал пистолет, но у него даже не
возникало мысли воспользоваться им, настолько его парализовал подступивший
страх.
наоборот. Вот один из них поглубже затянулся сигаретой и бросил окурок в
урну. До них оставалось не более двух метров, каких-то пять ступенек.
на часы и сказал своего напарнику:
стражам порядка, и нервная дрожь пробирала его ничуть не меньше, чем тогда,
в ванной, когда он оттирал окровавленные руки. Он не думал, что ему будет
так трудно жить с этим своим новым прошлым.
только на него. У зеркальной витрины одного из магазинов он остановился. На
него смотрел высокий угрюмый человек в нелепой серой куртке, с большой
бородой, длинными, разбросанными по плечам волосами и в безобразной черной
шляпе с обвисшими полями. Михаил ужаснулся. То, что он годами культивировал
в себе -- свою непохожесть, исключительность даже во внешнем облике, теперь
работало против него.
если милиция еще и на след напала, то это вообще труба! Меня задержит первый
же патруль."
отпечатков пальцев с меня не снимали. Нет, зря я волнуюсь."
опасен для общества.
примерно в одно время со следами бойни в "Золотом баре". По случайности это
дело досталось Филиппову. Стоя у подъезда под продолжающимся дождем, он
наблюдал, как собака мучительно пытается взять след в разгулявшейся водной
стихии. Точно такой же процесс происходил и в голове следователя. Филиппов
чувствовал, что уже видел недавно этот самый адрес: "Короткий переулок, дом
восемь, квартира семь". И лишь когда огорченный кинолог подошел сказать ему,
что все напрасно, Филиппов вспомнил!
того квартира шесть, а у Жучкова семь."
тут же прервал его:
вперед. Когда овчарка остановилась перед дверью с номером шесть, Филиппов не
почувствовал радости. Наоборот, какое-то опустошение в душе.
рвалась вперед, лаяла и царапала лапами железную дверь.
скептично хмыкнул проводник.
предчувствия больших неприятностей. -- Ты поищи лестницу подлинней, --
приказал он оперативнику, затем повернулся к кинологу и двум милиционерам. --
А вы оставайтесь здесь. Схожу я, позвонить надо.
часть:
применением огнестрельного оружия?
лестницу. Филиппов крикнул ему, не выходя из машины.
Филиппов пробился через толпу милиционеров, экспертов, работников бара и,
найдя у стойки следователя Поморцева, развернул его за рукав лицом к себе:
Гараню?
ровесниками, друзьями, прекрасно знали друг друга и уже долго варились в
одном котле повседневного свечинского криминала. -- Но так и быть, литр
пополам. Валяй!
Высокий, чуть сутуловатый, в черной шляпе, с длинными волосами и окладистой
бородой.
Единственное, он позволил оставить девчонкам из парикмахерского салона
небольшие рыжеватые усы. Черную шляпу Михаил выбросил еще до захода в
парикмахерскую, в одном из магазинов купил кожаную кепку. Не вставая с
кресла, Нумизмат долго разглядывал себя в зеркале, привыкая к новой
внешности. Лишившись своего "библейского облика", он сильно изменился,
помолодел, длинное лицо его уже не выглядело угрюмым. Усмехнувшись, Силин
очень даже мило, с улыбкой распрощался с веселыми парикмахершами.
записке: "Улица Ленина, дом семь, квартира один".
2. О ВРЕДЕ ОТГУЛОВ.
никогда бы не совершил того, что сделал в девять часов утра. Среднего роста
и средней полноты мужчина лет пятидесяти, с округлым приятным лицом и очень
идущей ему лысиной, Юрий Пахомович долго колебался, но потом все-таки набрал
на телефонном диске номер родного для себя учреждения, краеведческого музея.
Услышав в трубке хорошо знакомую одышку директора, Зубанов усталым, больным
голосом вяло сообщил ему:
очень совестно, но похоже, что я опять приболел. Да, боюсь, что снова
вернулся грипп.
если оклемаюсь, то завтра выйду. Пусть пока Валя меня подменит, я потом за
нее отработаю.
наивнейшим человеком.
говорят -- смышленый. Юрка в свое время действительно родился и вырос в
деревне, но это было так давно. С трудом, в свое время, поступив и окончив
пединститут, Зубанов обратно в деревню не поехал, а зацепился в городе на
скромной должности экскурсовода краеведческого музея. Прошло двадцать шесть
лет, а он продолжает работать на том же самом месте. Просто он вовремя
понял, что напал на золотую жилу. Многолетнее вращение сообразительного
паренька среди ученых историков и искусствоведов не прошло даром. Чем
отличался Зубанов от первых и вторых, так это умением говорить,
разговаривать и слушать тех, кто приходил в музей.
профессионально и интересно рассказывал обо всех экспонатах обширного музея.
При этом он всегда исподволь подводил посетителей к одному, главному
вопросу: "А у вас есть в семье что-нибудь редкое, старинное, красивое?"