распахнулась дверь.
автомат. Боевик стоял у двери, он зазевался, наблюдая забавную сцену и с
нетерпением ожидая своей очереди.
собственную ширинку Ахмеда, и закричал:
Вадима негромко щелкнул затвор автомата. Ахмед заметил, как кривоногий Рафик
вздернул свой ствол.
крошечном селе у самых вершин. Именно туда он и собирался везти эту
случайную русскую девку, доставшуюся ему задаром. Он уже решил, что поселит
ее в погребе, ноги закует длинной нетяжелой цепью. Соседи, Хасан и Сайд,
заковывали своих русских рабов. Сайд имел даже двух рабов, старого и
молодого. Молодого пришлось убить, он бросился на хозяина с камнем. Если эту
девку тоже придется убить, то по крайней мере не так жалко. Она ему даром
досталась. А Сайд за своего молодого раба дорого отдал, даже не говорит
сколько, но все знают - дорого.
посмел остановить самого Ахмеда, наведя на него автомат. Но без приказа не
решался. А Ахмед почему-то медлил, возился со своей ширинкой. Хоть бы глазом
моргнул, что ли?
тяжело дышал. Он видел, как кривоногий Рафик замер в ожидании приказа. Рафик
единственный из семи боевиков, находившихся в сарае, не знал, кто такой этот
доктор. На секунду мелькнула мысль: а не воспользоваться ли этим незнанием?
Ведь и приказа никакого не надо, только глазом моргни - и прошьет доктора
насквозь очередь из Рафикова ствола. По-хорошему полагалось бы так и сделать
и продолжить с девкой все как задумали. Но ведь Аслан не станет слушать, кто
именно стрелял и почему. Он скажет, что Ахмед убил доктора из-за девки. Это
может стоить головы. Доктор еще долечивает Аслана после ранения. Два полевых
командира лежат сейчас в госпитале. Один фельдшер не справится. Пока найдешь
нового хирурга, пока его привезешь, проверишь... Столько хлопот из-за
какой-то девки! Да и сможет ли другой доктор делать свое дело так, как этот?
Ведь и самому Ахмеду он недавно так ловко вытащил осколки из бедра. Ахмед
уже не хромает даже. А кто-то сделал бы кое-как, хромал бы Ахмед потом всю
оставшуюся жизнь. Нет, тут нечего думать. Пока этот доктор лечит
Ах-меджанова, стрелять в него нельзя.
наконец с ширинкой. Возбуждение прошло, он стал дышать спокойно. - Зачем
весь этот базар? Влетел, заорал, стволом в меня тычешь. Остынь. И ты, Рафик,
опусти свой ствол, - повернулся он к кривоногому, - хочет доктор девочку,
пусть берет. Зачем ссориться из-за такой ерунды?
Автомат мешал, но он не выпускал его, просто зажал под мышкой. Узел веревки
на Машиных запястьях никак не поддавался. Наконец Вадим развязал его зубами.
стол.
вытянул из него какой-то свитер, надел на Машу поверх разодранной майки.
нечестно так.
договориться. Действительно нехорошо получилось. Ему руки рабочие нужны. Я
же не знал, что это твоя девочка, обещал Рафику. Ты уж не обижай джигита.
на секунду, потом произнес по-русски:
лицо. Тот проворно выхватил деньги и заулыбался:
сунул в нагрудный карман рубашки, подошел к Маше, обнял ее за плечи и
спросил шепотом:
машине, их догнал один из боевиков:
сгреб валявшиеся на полу вещи, кое-как запихнул в рюкзак.
почувствовала, что ее бьет крупная дрожь и зубы стучат как в лихорадке.
Глава 9
часы, потом снял их и отдал Арсюше.
по худой загорелой коленке.
со мной поиграешь?
Константинов залюбовался ею. Светло-пепельные волосы были стянуты тугим
узлом на затылке, легкие высвободившиеся прядки светились на солнце. Лизе
никак нельзя было дать ее сорока лет: тонкая, прямая, как бы летящая
фигурка, узкие бедра, длинная шея, острый, всегда чуть вскинутый
подбородок... "По сути своей, так сказать, по природе я толстая, - как-то
призналась Лиза, - но с пятилетнего возраста в балете. А балет - это муштра,
дисциплина почище армии. В детстве я дрожала при виде сдобных булочек,
мороженого и шоколада. Но два раза в неделю нас перед занятиями ставили на
весы. Лишние двести граммов оборачивались трагедией и позором. Я жутко
завидовала тем детям, которые могли ни в чем себе не отказывать и не
набирать ни грамма - у них все сгорало после двух часов у станка. А я
расплачивалась за половинку эклера неделями. До сих пор не могу спокойно
смотреть на пирожные и жареную картошку".
преподаешь. Ну позволяй себе кулинарные радости хоть иногда!"
мне хоть чуть-чуть поправиться, начинаю себя ненавидеть, презирать и пилить.
И потом, если я стану толстой, ты меня разлюбишь. Не из эстетических
соображений, а потому, что у меня от этого сразу испортится характер. Я
перестану себе нравиться и стану злиться на весь мир".
одиннадцать лет и ни разу не слышал, чтобы она повысила голос или сказала о
ком-нибудь дурное слово. Она могла быть взвинченной, нервной, но никогда не
кричала и не злословила, всегда оставалась доброжелательной и приветливой -
даже с теми, кто этого не заслуживал.
полковника какой-то детский, телячий восторг. Это чувство не проходило с
годами, лишь углублялось.
светлей на загорелом тонком лице.
Только если опять обгорю, виноваты будете вы оба, изверги.
Следующую она пропустила - непроизвольно повернула голову в сторону моря,
где подплывал к буйкам широким брассом ее любимый полковник.
бы она отказалась, Арсюша полез бы в воду за полковником. Ребенок отлично
плавает, он доплыл бы с Глебом до буйков - туда, где качается уже на
надувном матраце невысокий полноватый и совершенно лысый человек тридцати
пяти лет. Между полковником и этим человеком должен состояться короткий
непонятный разговор, который Арсюше слушать ни к чему.
беспощадному полуденному солнцу. Он даже не открыл глаза, когда полковник
подплыл совсем близко и зацепился за качающийся красный буек.
глаз, - мне не привыкать к солнышку. Я ведь местный. Во-первых,
здравствуйте, во-вторых, поздравляю вас. Поздравляю с комсомольцем Ивановым!
Волковца - московские. А Иванов как бы чист. Все это время у него налик шел
чемоданами. Прямо-таки извержение зеленой лавы с горных вершин.
классик. Что вам "гэбуха" в затылок дышит, знаете?
Они, кажется, вам нежный привет через меня передали.
Елизавету Максимовну спросила.