Чтение 18–й страницы книги ~Эфирное время~

- Имел когда-то. Но об этом в их семье не принято говорить.

"Почему?" - чуть было не спросил Илья Никитич, но сдержался. Он всегда
старался не спешить с вопросами, которые вызывали у него особенный интерес.

- Ну и как Вячеслав Иванович оценил кольцо? Оно действительно оказалось
дорогим?

- Нет, - тяжело вздохнул Саня, - он сказал, что в изумруде трещина и еще
какие-то повреждения, а бриллианты очень мелкие, показатели чистоты низкие.
В общем, больше трех сотен долларов за эту вещь получить нельзя. Я Наташе
ничего не стал говорить. Принес кольцо, потихоньку положил назад, в
шкатулку. Вы тоже не говорите ей, хорошо? Ей будет очень обидно, если она
узнает, что я оценивал кольцо и что оно на самом деле так дешево стоит. Это
ведь единственная ее фамильная драгоценность.

- Ну, специально не буду сообщать. А там уж - как получится, - улыбнулся
Илья Никитич. - Вы давно знакомы с Бутейко?

- Учились в одном классе.

- Дружили?

- Нет, - Саня повысил голос, ответил слишком поспешно и даже шлепнул
ладонью по столу для убедительности.

- Значит, в школе вы не дружили. А в последнее время какие между вами были
отношения?

- Да никаких не было отношений! Просто приятели. Бывшие одноклассники.

- Кто из ваших общих знакомых мог знать о долге?

- Многие.

- Что значит - многие? Вы давали деньги при свидетелях?

- Нет. Артем забежал ко мне домой на пятнадцать минут, мы выпили по чашке
кофе, я дал ему деньги.

- Ваша жена была дома в это время?

- Не помню... А, ну конечно, Наташи не могло быть дома. Весь июль она
прожила с сыном на даче у моих родителей.

- Стало быть, никто не видел, как вы давали Бутейко деньги и какую именно
сумму?

- Никто.

- Почему, в таком случае, вы утверждаете, что о долге знали многие?

- Да потому, что Артем в последнее время жил в долг. Он брал у всех, кто
мог дать, и суммы были примерно одинаковые - от двух до четырех тысяч. Об
этом все знали, кроме его родителей,

Илья Никитич задумался на секунду, чуть прикрыл глаза и беззвучно отбил!
пальцами дробь.

"Все, кроме родителей... однако о долге стало известно со слов матери
убитого. Она сразу назвала Анисимова убийцей и вспомнила про деньги. Позже,
придя в себя после короткого обморока, назвала сумму - три тысячи.
Собственно, о долге известно только с ее слов. Про угрозы тоже".

- Александр Яковлевич, а какие вообще у Бутейко были отношения с
родителями?

- Ну, как вам сказать? Сложные.

- Можно конкретней?

- Понимаете, родители Артема люди старомодные, все из себя добропорядочные,
правильные и наивные до ужаса. Таким ничего нельзя объяснить. Если бы они
узнали хотя бы приблизительные суммы его трат и его долгов, у обоих бы
волосы дыбом встали.

Неожиданно для себя Саня хрипло засмеялся и не мог остановиться. Он вдруг
вспомнил, что отец Артема совершенно лысый. Следователь спокойно и
терпеливо когда закончится приступ дурацкого нервного смеха. Но Саню уже
просто трясло, из глаз брызнули слезы. Хохот перешел в плач. Следователь
участливо предложил воды. Зубы стукнули о стекло. Вода попала в дыхательное
горло.

- Я не убивал Артема, честное слово, - забормотал он, захлебываясь слезами
и кашлем, - я понимаю, доказать невозможно, все против меня, улики,
свидетели, но я не убивал. Конечно, вы мне не верите. Но я точно знаю,
Артем не говорил родителям про свои долги. Его мама не могла знать. И
никаких угроз она не могла слышать. Просто у нее шок, понятно, единственный
сын.

Кашель отпустил. Илья Никитич молча протянул ему бумажный носовой платок.
Саня вытер глаза, шумно высморкался и немного успокоился, стал говорить
медленно, монотонно, и следователю опять показалось, что он произносит
заранее подготовленный текст.

- Артем не вылезал из светской тусовки, каждый день должен был появляться
на всяких презентациях, в ресторанах, в казино, поддерживать знакомства со
знаменитостями. Ему хронически не хватало денег. Он одевался в дорогих
бутиках. Он вообще был страшно озабочен своей внешностью, многие часы
проводил в примерочных магазинов, знал названия всех фирм-производителей
одежды, мог лекции читать по истории костюма, но никогда этого не
афишировал. Одевался нарочито небрежно, но в этой небрежности была
особенная стильность, был шик. А шик - дело дорогое.

- И родители не замечали, что на нем дорогие вещи?

- Артем уверял их, будто покупает шмотки в самых дешевых комиссионках. Для
них что Версаче, что фабрика "Красная швея" - один черт. Тряпка она и есть
тряпка.

- Подождите, но в Москве давно нет комиссионных магазинов, - заметил Илья
Никитич, - этого они тоже не знали?

- Родители Артема в последние годы покупали что-либо только в угловом
гастрономе. Только еду покупали. Кефир, хлеб, макароны. Всем, кто приходил
в гости, предлагали горячие черные гренки. Знаете, ломтики ржаного хлеба,
обжаренные в подсолнечном масле. Со сладким чаем очень вкусно.
Представляете, много лет подряд, из года в год, одно и то же угощение,
жареный черный хлеб. С ума сойти можно. А одежду они не покупали вообще.
Носили старую. У отца Артема все носки состояли наполовину из штопки.
Пиджаки и пальто перелицованные. Ну, знаете, когда вещь распарывают по
швам, выворачивают наизнанку, потому, что там ткань меньше изношена, и
сшивают заново. Мать Артема целыми днями сидела за щвейной машинкой.
Старенькая такая машинка, с ножной педалью, которая выглядит как фрагмент
литой чугунной ограды.

Саня бормотал, глядя в одну точку, и все ждал, когда же следователю надоест
слушать этот бред. Но Бородин сидел молча, расслабленно откинувшись на
спинку стула, и глядел на Саню сквозь прикрытые веки. Сане даже показалось,
что старик заснул. Ну и ладно, спокойной ночи. Он покосился на Илью
Никитича, без спросу вытянул из пачки еще одну сигарету, прикурил.

- Педаль качалась медленно, тяжело, у Елены Петровны отекали ноги. Она
многие годы сидела за этой машинкой. И никогда, ни разу, не сшила ничего
красивого, нарядного. Обметывала простыни, сострачивала огромные, как
паруса, пододеяльники. Артем как-то пришел в школу в плюшевой темно-зеленой
рубашке, такой узкой, что казалось, сейчас лопнет по шву, и заявил, будто
это последний писк моды, будто какой-то родственник привез из Парижа для
своего сына, но у того слишком пузо толстое, не смогли застегнуть пуговицы.
На самом деле мать нашла на антресолях старое покрывало и сшила ему
рубашку. А узкая она потому, что осталось очень мало невытертой ткани. -
Саня загасил сигарету и перевел дух. В кабинете стало тихо. Молчание
длилось несколько минут.

"Он не верит, - с тоской подумал, Саня, - ничего у меня не получается
Сейчас он отправит меня назад в камеру"

Этого он боялся больше всего. Каждая! минута в тихом кабинете, наедине со
спокойным, вежливым старичком, без вони и ужаса перед
соседями-уголовниками, была для Сани сейчас на вес золота. Саня готов был