- Но я столбовой дворянин Тучков!
- Оно и видно, столбовой...
- Неужели ничего нельзя сделать? - затянул Князь.
- Что, настоящую княжну найти?
- Да нет, с Шутовым. Сергей Федорович, подумай... Дед Мазай побродил по
мансарде, попинал рассыпанный звонкий паркет.
- Пусть посидит. Наука будет... Возможно, скоро вы мне оба будете нужны.
Тогда и поговорим. А пока не дергайся, сиди тихо. Что ко мне ездил -
никому. Все! Ты меня притомил! Бывай здоров, Князь.
Они спустились вниз, вышли на улицу. От калитки генерал стал показывать на
дом, махал руками - делал вид, что рассказывает о ремонте. Сам же заговорил
четко и отрывисто:
- Проверь, есть ли за тобой слежка. Трижды проверь. С соблюдением строгой
конспирации встретишься с Головеровым. Предупреди: не соглашаться ни на
какие предложения, кто бы их ни делал. Только после конспиративной встречи
со мной. От Глеба по цепочке предупредить всех, кого возможно. С условием
жесточайшей конспирации.
- Как в тылу противника, - заметил Тучков.
- Похоже, что так и есть. Я под полным контролем. Думаю, что и за вами
присматривают.
- Кто?
- Ребята серьезные, профессионалы. События могут развиваться стремительно.
Возможны попытки захвата кого-либо из вас в самое ближайшее время. Так что
будьте готовы. За Шутова не боюсь, а вот за вас... расслабились на
гражданке. В любом случае в руки никому не даваться. Ко мне больше не
приезжать. Все понял?
- Так точно...
- Все, езжай. Ты меня притомил!
Генерал постоял у калитки, проводил тучковский "Опель" и не спеша поплелся
в дом. Он точно знал, что к Князю сейчас приделают "хвост", проследят, куда
он кинется, к кому побежит. До сих пор дед Мазай не мог определиться,
хорошо или плохо, что приезжал Тучков. С одной стороны, полезно
предупредить всех ушедших из "Молнии", с другой - он опасался, как бы
ребята не начали переигрывать и не насторожили бы Кархана и тех, кто стоит
за ним. Обстановка была еще хуже, чем в тылу у противника. Здесь срабатывал
умиротворяющий психологический эффект родной страны, своего дома, где,
кажется, и стены помогают. Но как раз в стенах сидели большие чужие уши...
Через полчаса после отъезда Тучкова прошли назад пожарные машины, однако
омоновской машины еще не было. Зато уже в темноте несколько раз протрещали
по деревне мотоциклы: рокеры разделились на группы по трое и совершали
какие-то странные перемещения, возможно, сбивали со следа милицию. В
двенадцатом часу генерал закрыл печную трубу, запер двери и лег спать.
Конечно, делал вид, что спит, однако и в самом деле заснул. А подскочил
оттого, что во дворе, под самыми окнами, послышался шум, хруст прошлогодних
лопухов и приглушенный говор. В темноте он натянул брюки, тельняшку и,
прихватив пистолет, осторожно вышел на улицу. В траве за забором лежали три
опрокинутых мотоцикла и кто-то прятался за деревянной пристройкой. То ли
Сыч так спланировал, то ли рокеры действительно прятались от милиции,
работавшей вслепую. В любом случае следовало устроить шум. Генерал включил
свет над крыльцом:
- Кто здесь? Выходи!
- Заткнись, мужик! - зашипели из-за пристройки. - Иди спать!
Дед Мазай деловито спустился с крыльца и стал отвинчивать колпачок на
золотнике колеса, чтобы спустить воздух.
- Ах ты сука! - заорал рокер и выскочил на свет. - Вали отсюда!
Второй заскочил на крыльцо и разбил лампочку. И сразу же к генералу
выбежали четверо в мотоциклетных касках, кожаных куртках - не поймешь, где
ребята, где девицы.
- Ну, падла! На колени!
Генерал вскинул пистолет и выстрелил над их головами. Рокеры отпрянули,
завизжали девицы.
- Вон отсюда, твари! - закричал он. - Я вас, шакалы, перестреляю! Вон!
Они подняли мотоциклы, покатили их к воротам, отругивались, отлаивались,
как собаки, на ходу заводили моторы. Дед Мазай решил, что уже расправился с
непрошеными гостями, и поднялся на крыльцо, но в этот момент один из них
отделился, поднял что-то с земли и метнул в машину генерала. В тот же миг
рокеры дали газу и умчались по улице. Сыч проинструктировал команду хорошо,
однако битье машины было чистой самодеятельностью, куражом. Лобовое стекло
выдержало, но растрескалось в правом нижнем углу...
В соседнем доме справа на минуту вспыхнул свет в окне; левый же сосед
наверняка смотрел на улицу, боясь обнаружить себя. Генерал походил вокруг,
поругался в пространство, затем завел и отогнал машину за дом. Возвращаясь
назад, он неожиданно заметил, что дверца под деревянную пристройку чуть
приоткрыта; это могло означать единственное - рокеры исполнили заказ и
привезли труп. Но почему сегодня, когда по условиям должны были сделать это
завтра? Ведь с утра приедут мастера и начнут работать. Что, если кому-то
вздумается сунуться под пристройку?..
Дед Мазай, скрываясь в тени дома, плотно прикрыл дверцу, затем вошел в сени
и, не включая света, вывернул топором половую доску. Труп лежал у стены,
ничем не прикрытый, хотя в одежде и обуви. Перевозили его как пассажира, на
заднем сиденье - подогнуты ноги, руки у колен - поза спящего, зябнущего
человека. Сыч подобрал команду рокеров наверняка из молодых прапорщиков и
лейтенантов, и действовали они почти вслепую, без посвящения в детали
операции. Должно быть, натерпелись страху, возясь с покойником... Генерал
оттащил тело в дальний угол, собирая на ощупь всякий деревянный хлам,
привалил сверху, затем отыскал в сенях кусок толстой проволоки и крепко
привязал дверь изнутри.
Что-то изменилось в планах операции, возможно, Сыч получил какую-то новую
информацию и теперь Кархана можно ждать в любой момент. А поскольку
неизвестно, что он замыслил, то лучше не спать в собственной постели, даже
в боковой комнате. Одевшись потеплее, дед Мазай поднялся на чердак
мансарды, намереваясь скоротать ночь, и было уж устроился возле слухового
окна, как проснулся мультитон. Завершение операции переносилось на
сегодняшнюю ночь, точнее, раннее утро. Без встречи с Карханом, без вечера
"вопросов и ответов", без подписания контракта.
Сыч предлагал ему "умереть" через четыре часа...
Он ощутил то, что не знал никогда, и чувство это можно было назвать
смертной тоской. И жаль было не чужое имя, которое он носил более двадцати
лет, не судьбу, принятую вместе с этим именем, а свое собственное "я",
сросшееся и с именем, и с судьбой, что теперь составляло его прошлое.
Другой жизни просто не могло быть. Не могло быть другой профессии, иной
души, семьи, даже не подозревавшей о своей родословной.
Чувство это настолько было сильным, всеохватным, что поглотило, вобрало в
себя все оттенки и грани иных чувств, а печаль все иные печали. Вдруг
поднялась температура, бросило в холод, оледенели руки и ноги, а в
солнечном сплетении возник вяжущий, колкий озноб. Он старался взять себя в
руки, овладеть собой, погасить усилием воли неожиданные и странные
ощущения, однако этот приступ смертной тоски оказывался сильнее сознания.
Повинуясь ему, он сполз со своего насеста перед слуховым окном, скорчился в
позу эмбриона - точно так лежал где-то внизу безвестный мертвый бродяга - и
надолго замер. На какой-то миг ему стало хорошо, отступило напряжение,
опасение, желание мыслить и анализировать. Он будто бы заснул, точнее,
забылся и вздрогнул, ожил от внезапной и острой мысли, что теряет время.
Всякое промедление грозило действительной смертью!
И как-то сразу очистились, распрямились чувства, и от мощного прилива крови
к конечностям просветлело в голове, разум стал холодным и острым, как
осенний льдистый заберег на реке. Тем более он вновь услышал треск
мотоциклетных моторов, разрезающий ночные Дубки: это был еще один сигнал.
Сыч все продумал и заготовил официальную версию...
Эриксон Стивен
Шилова Юлия
Маккарти Кормак
Орлов Алекс
Володихин Дмитрий
Конан-Дойль Артур