Чтение 18–й страницы книги ~Петля~

хитра, и завистлива, и жадна. Она всюду только выгоду ищет. Я ведь обеих
девочек превосходно знаю. Наталья Максимовна не один год у нас в
поликлинике процедурной сестрой проработала. Да, так вот, Нина... Она и
замуж вышла, думается мне, не без расчета. Муж-то ее какой-то немалый пост
занимает по торговой части. Ну да ладно, - неожиданно спохватывается он. -
Разболтался. Уж извините великодушно. Старость, она удивительно болтлива,
сам замечаю. Никогда прежде таким не был, уверяю вас.
Он, по-моему, и обаятельным таким раньше не был. Встречаются, знаете, лица
у стариков, которые только годы, кажется, сделали такими милыми и мудрыми.
Вот и Валериану Афанасьевичу ужасно идут и эта седая, всклокоченная грива
волос, и старомодный костюм с цепочкой часов, и пенсне, которые давно уже
никто не носит, и я их видел, кажется, только у Чехова на портрете.
- Спасибо вам, - говорю я. - Все, что вы мне рассказали, нам очень
пригодится. Мы должны точно установить, что случилось с Верой.
- Ну да, ну да, - кивает седой головой Валериан Афанасьевич. - А как же?
Иначе нельзя. Дело у вас такое. Святое дело, справедливое. И не легкое,
само собой. Как же тут не помочь, разрешите спросить? Это же просто...
непорядочно.
- К сожалению, это еще не всем понятно, - говорю я.
- Господи, да что же может быть справедливее, чем покарать за злодеяние? -
удивленно восклицает Валериан Афанасьевич, и круглое румяное лицо его
неожиданно становится серьезным. - Человек должен жить свободно,
безбоязненно. Он для этого создан. Он без этого не может человеком себя до
конца ощущать.
- Это верно, - соглашаюсь я. - Человек должен жить безбоязненно. Это самое
главное.
- Именно это, - кивает седой головой Валериан Афанасьевич. - И не только
безбоязненно думать или говорить, что думаешь, но и поступать. Не во вред
другим, понятное дело. Скажем, куда-то ехать, где-то жить, где-то
работать, встречаться с друзьями, гулять с девушкой. А тут вдруг, в
какой-то момент, изволите ли видеть, появляется на моем пути некто и
вторгается в мою жизнь, а то и обрывает ее по своему звериному произволу.
Так как же за это не карать? Не-ет. Ваша работа наиважнейшая, как я ее
понимаю, конечно. Хотя она у вас вроде медали.
- Это как же понять? - улыбаюсь я.
- А вот как. Две стороны. Как повесить. Важно, молодой человек, правильно
повесить. Иначе, доложу вам, обратная картина может получиться, произвол,
допустим, бездушие и формализм. В нашем медицинском деле тоже, замечу вам,
такая опасность присутствует. Но у вас, мне кажется, особенно, как нигде,
уж очень у вас острый инструмент в руках.
Я молчу. Старый доктор говорит, в общем-то, знакомые и бесспорные слова,
но говорит он их так, что мне кажется, это моя собственная совесть мне это
говорит, а знакомые слова наполняются вдруг особым, свежим и мудрым
смыслом.
- Опять заболтался, - виновато говорит Валериан Афанасьевич и машет пухлой
рукой. - Простите великодушно. Деловой человек, минута небось на счету, а
я вас тут... А! Так адресок Нинин запишете?
- Обязательно. Он у вас с собой?
- Именно что. Я его, изволите ли видеть, в книжечку себе переписал. Вдруг,
думаю, пригодится. И вот как раз...
Он, сопя, лезет под халат и из кармана пиджака медленно извлекает старую,
рассыпающуюся книжечку, стянутую тонким резиновым колечком, как коробочка
с лекарством. Валериан Афанасьевич, сняв колечко, раскладывает книжку на
столе перед собой. Многие из замусоленных страничек в ней приходится даже
не перелистывать, а перекладывать. Видно, что служит эта книжица доктору с
незапамятных времен. И еще я замечаю, как много фамилий в ней обведено
неровной чернильной рамкой. Это все ушли от него друзья, наверное. У
стариков много потерь.
Но вот Валериан Афанасьевич утыкается толстым пальцем в одну из Страничек
своей книжки и не торопясь диктует мне адрес Нины Топилиной. То есть
теперь уже не Топилиной, а, оказывается, Сорокиной.
Что же, надо срочно передать этот адрес в Подольск, Пете Шухмину и
попросить его привезти Нину в Москву.
Я сердечно прощаюсь со старым доктором, заодно прошу разрешения
воспользоваться телефоном, оказавшимся в кабинете, и звоню Кузьмичу.

Из поликлиники я еду в министерство. Там мне надо повидать Меншутина, Любу
и ее подружек, причем с последними надо не просто повидаться, а
побеседовать по душам.
Вот из чего главным образом состоит наша работа. Как видите, меньше всего
в ней погонь, стрельбы и засад. Хотя, конечно, без этого не обходится. Но
главное - это бесконечные встречи с самыми разными людьми, размышления и
поиски пути, единственного пути в немыслимой путанице людских характеров,
отношений, поступков и судеб, иначе говоря - во всех сложностях
сегодняшней непростой жизни. Сколько надо знать, сколько уметь, чтобы в
конце концов все же найти этот единственный путь?
Всю дорогу до министерства, погруженный в свои мысли, я ощущаю на душе
какое-то непонятное, теплое чувство, словно что-то хорошее случилось
сегодня со мной. И все вокруг, на что я только ни посмотрю, как будто
окрасилось этим добрым чувством: люди вокруг, дома, магазины... И только
уже перед самым концом пути, подходя к министерству, я ловлю себя на том,
что неотступно возвращаюсь мыслями к старому доктору. Жаль, мне, вероятно,
не представится случая еще раз повидаться с ним. Есть люди, от встреч с
которыми память остается надолго, как ни мимолетна была встреча, люди не
просто умные и добрые, а побуждающие и других делать добро. Характерно,
что даже черствая, расчетливая Нина не забывает старика. Вряд ли ей что-то
надо от него. Видимо, старый доктор задел что-то доброе в ее холодной
душе, остался где-то в уголке ее, и этим он ей, наверное, дорог, за это
она ему благодарна.
Просторный, весь в зеркалах лифт стремительно и бесшумно несет меня вверх.
Я невольно оглядываю себя в зеркале, поправляю галстук и наконец
сосредоточиваюсь на предстоящих делах.
Итак, мне надо повидать Меншутина, а также Любу и других девушек, надо
узнать от них, кто из приезжих ухаживал за Верой. Пока что Меншутин
довольно неопределенно упомянул об одном человеке с Украины и о другом, из
Прибалтики, кажется. Оба они из колхозов или совхозов и приезжали в Москву
как толкачи, поэтому вполне возможно, что ухаживали они за Верой отнюдь не
бескорыстно. А ведь девушка могла такому человеку и поверить.
В комнате, где сидит Люба, девушки встречают меня как старого знакомого.
Когда я вхожу, то ловлю на себе их тревожные и любопытные взгляды. Они,
конечно, уже все знают от Любы, и им сейчас не до шуток. Все взволнованы,
напряжены. Как же иначе? Они ведь знали Веру.
- Давайте наконец познакомимся, - предлагает бойкая Любина соседка. - Вас,
кажется, Виталий Павлович зовут?
- Просто Виталий.
- А меня Нина. А вот это - Наташа, а эту девушку зовут Леля, а эту - Таня,
- знакомит она меня со всеми присутствующими и под конец говорит: -
Скажите нам, вы что-нибудь узнали? Ну что же случилось? Неужели Вера
действительно покончила с собой?
- А вы это допускаете?
- Ой, мы уже охрипли спорить. Вот Леля, например, - она указывает на
полную темноволосую девушку с большими задумчивыми глазами. - Леля
уверена, что на Веру напали хулиганы. На нее недавно тоже напали, прямо в
подъезде, представляете?
- Это ужас, - тихо произносит Леля, опуская глаза. - Это просто звери
какие-то...
- Ну, а Наташа думает, что здесь любовная драма, - продолжает Нина.
Наташа высокая, плотная, спортивного вида, с высоко взбитыми рыжеватыми
волосами. Синяя трикотажная кофточка обтягивает ее высокую грудь и мощные
бедра. Она упрямо вскидывает подбородок и, прищурив серые, ярко
подкрашенные глаза, говорит:
- Не думаю, я знаю.
- Что же вы знаете? - спрашиваю я.
- Что Вера ему отказала, и он просто ее убил, - убежденно говорит Наташа и
двумя руками поправляет свою высокую и довольно замысловатую прическу. -
По-моему, этот парень на такое способен. Ужас, какой горячий и
необузданный. Я их видела вместе.
- Какой парень? И где вы их видели? - нетерпеливо допытываюсь я. -
Вспомните, Наташа.
Она усмехается и пожимает плечами.
- Тут и вспоминать не надо. Мы его все знаем. Он с Украины. Главный
механик совхоза "Приморский". Красивый парень. Высокий, белозубый, с
чубом. И шрам на лбу.
- Как же его зовут?
- Фоменко, - говорит Наташа и снова поправляет волосы. - А зовут Грицко.
Ну, Гриша, в общем.
- И он ухаживал за Верой?
- Еще как! Ужас просто.
- Между прочим, не один он за ней ухаживал, - скептически замечает Любина
соседка.
Сама Люба, кстати, не проронила еще ни слова. Она как-то пришибленно
молчит. По-моему, у нее совсем больной вид. Неужели на нее так
подействовала смерть Веры?
- Но этот самый нахальный, - между тем возражает Наташа.
- А был он в этот понедельник в Москве? - спрашиваю я.
В ответ Нина безапелляционно замечает:
- Это уж ваше дело проверить, между прочим. К нам он во всяком случае не
заглядывал.
- Но это ровным счетом ничего не означает, - вставляет Наташа. - Он мог и
ради Веры приехать.