гены у нас еще от динозавров идут...
архивации памяти. А она бывает и управляемой, целенаправленной, то есть тут
уже другие люди определяют, что у тебя отложится в этой закодированной
ячейке... Вот что эти люди в Брауна зарядили, меня и интересуете. Давай
лапу, вкачу тебе 329-й.
предплечье.
увидеть не смогу, только потом, когда все импульсы запишутся, смогу твою
историю во сне поглядеть... Думают ребятки над преобразователем, чтоб можно
было мысли в видеообразы переделывать и показывать по обычному видаку, но
пока ничего не выходит.
обратно, запомнилось мне двумя основными моментами. Во-первых, ощущением
беспокойства, а во-вторых, наползанием одной памяти на другую, смешением
одних картинок с другими, заменой языковых понятий - словом, тем, что лучше
всего характеризуется словами "компот в голове".
какие-то сигналы не понимал и, как всегда в таких случаях, прозванивал
нервную систему. А вот смешения картинок не было долго. Я ощущал себя
Дмитрием Сергеевичем Бариновым и никем больше. Ничего, связанного с Брауном.
Напротив, все хорошо сохранившиеся в памяти моменты его биографии, то есть
те, что Браун пережил в теле Короткова, стали блекнуть. Мне пришло в голову
на какую-то минуту, что Чудо-юдо ошибся в кодах и его 329-й с
"дополнительными свойствами" (то есть какими-то биологически активными
ферментами или черт его знает какими добавками) попросту сотрет всю мою
память о Брауне. Говорил же Чудо-юдо о "самоликвидаторе"! Лишь бы мне этот
"самоликвидатор" инсульт во цвете лет не организовал...
разом, взрывным образом. Совсем не так, как в прошлые разы. "Компот" в
голове продлился не более пяти-шести минут.
пограничное состояние, будто вот-вот должен был проснуться или, наоборот,
умереть. Беспокойство подошло к пику, я отчетливо ощущал, как колотится
сердце - ударов 90 в минуту, не меньше!
прямо в глаза с горячего - именно таким я его ощутил - голубого неба. Било
через какие-то щели в странной кровле... Пальмовая хижина! Чего ж я
удивляюсь, я всю жизнь тут прожил... Все тринадцать лет. Как тринадцать?
Разве мне не тридцать? Да нет, тринадцать. В тридцать лет люди уже старые и
умирают... Что ты мелешь? В тридцать лет жить да жить, я еще 2000 год
увидеть должен... Иезус Мария! Сеньор спятил! Сейчас от Рождества Христова
год 1654-й, так говорит падре Хуан. Я, правда, не знаю, что больше, черный
мальчик не должен знать больше белого сеньора, но если одна тысяча всегда
меньше двух, то значит 1654 меньше, чем 2000, на 346 лет. Как это у меня
получилось? Я ведь только до пятидесяти считать умею... Но 346 лет вам не
прожить, сеньор. Уж это точно...
Бариновым, Анхелем Родригесом. Но потом все зачеркнуло одно имя - Мануэль. Я
- Мануэль, фамилии у меня нет. Зачем негру фамилия? Я - раб, вещь, я продан
и куплен еще тогда, когда мою бабушку привезли на этот остров. Да, это
Хайди, но я не знаю, что это Хайди. Это вы знаете, сеньор... не знаю вашего
имени. Вы мне приснились. Вас нет. А я - есть. Есть хижина, есть моя мама,
есть моя бабушка и мой маленький брат Педро. И есть надсмотрщик Грегорио,
который сегодня будет жениться на моей маме, потому что так велел падре
Хуан...
даже моей мамы на свете не было. А моя мама уже совсем старая, ей уже,
наверное, тридцать лет. Падре Хуана тоже не было, и сеньора Альвареса, и
доньи Маргариты, и надсмотрщика Грегорио. Но падре Хуан знает, что тогда
было, потому что он падре. А падре все знают, наверное, потому, что они
умеют читать книги. А падре Хуан и вовсе самый умный, потому что у него есть
очки. Вот так, раньше все люди были белые, такие, как донья Маргарита. У
всех мужчин были большие бороды, а у женщин - длинные и гладкие волосы. Все
ели много бананов и еще много мяса и рыбы. Но при этом они очень плохо себя
вели. Наверное, не слушались. Самое главное, что они не верили в Господа
Бога. А Господь Бог - это Великий Дух Земли и Неба, с ним шутки плохи. Он
вроде надсмотрщика Грегорио, все видит. Если надсмотрщик Грегорио заметит,
что плохо работаешь, - сразу выпорет. У него плетка из акульей кожи, три
раза хлестнет - неделю не сядешь! А у Господа вместо плетки - гром и молния.
Если увидит, что люди живут плохо и не так, как он велит, то сразу - бах! -
и убьет громом.
простил. Он устроил потоп. Пошел дождь, и все залило водой. И острова нашего
не было, и Африки, даже Испанию залило вместе с королем. Про это падре Хуан
не говорил, но я и так догадываюсь, что ее залило. Бог велел затопить все на
свете, значит, и Испанию тоже. Правда, падре Хуан говорил, что Испанию Бог
любит больше всех, потому что там в него лучше всего верят. Но все же он,
наверное, и ее затопил.
сразу. Он выбрал одного мудрого старичка, которого звали Ной, велел ему
построить ковчег и на нем уплыть. А у Ноя этого было три сына, два умных, а
третий дурак. Того, который был дурак, звали Хам. Вот от него все мы, негры,
и пошли. Когда Ной со своими парнями вышел на берег, они стали глушить ром,
как моряки в таверне у сеньора Маркеса. Больше всех упился сам старый Ной.
Он снял штаны и стал плясать голый, как пляшет шлюха Пепита в том же кабаке.
А Хам его стал осмеивать и показывать на него пальцем. За это его братья
набили ему морду и вымазали сажей. А Господь отправил его в Африку и там
велел жить. Вот оттуда и взялись негры. За то, что этот дурак Хам посмеялся
над своим папашей, мы все должны работать, слушаться всех белых и молиться
Господу Богу.
была меньше меня и помещалась у бабушки в животике. А бабушка та видела
Африку. Она называла ее: "Земля, где течет река с большими крокодилами".
Когда бабушку с мамой в животике увозили оттуда, она еще и не знала, что ее
увозят из Африки. Это ей уж потом рассказали. Сначала была война, а потом ее
повезли сюда. Война - это когда всех убивают. Сначала черные убивали черных.
Потом пришли белые и убили почти всех черных, кто еще уцелел. А тех, кто и
после этого уцелел, они посадили в корабль и повезли сюда. Здесь бабушку с
мамой в животике продали сеньору Альваресу. "Меня продали за двойную цену",
- гордилась бабушка. Правда, что говорит бабушка, понять очень трудно. Она
всегда прибавляет какие-то африканские слова, даже когда молится Господу
Богу. Когда я стал за молитвой прибавлять эти слова, мама дала мне по
затылку и велела молиться с самого начала. Я заплакал, а бабушка обругала
маму на своем языке. Мама ее обругала и по-африкански, и по-испански, а мне
еще дала подзатыльников и заставила молиться сызнова. Она еще мне сказала,
что если я буду эти африканские слова повторять, то попаду в ад.
Должно быть, это вроде кузницы, где работает мулат Франсиско. Все почему-то
говорят, что он знается с чертями. Он такой сильный, что может согнуть
стальную кочергу и завязать ее в узел, как веревку. Если в кузнице никого
больше нет, он может даже разрешить постучать молотком по железу. Он добрый.
В кузнице он что хочет может сделать. Может нож, может топор, может лопату.
А еще он умеет заковывать в цепи. Всех новых негров, которых везут из
Африки, привозят в цепях. Здесь их расковывают и всем взрослым ставят
клеймо. Если я вырасту, мне его тоже поставят. Это больно. Может, конечно, я
и не вырасту. Вот бы было здорово! Я бы никогда не должен был рубить
тростник, и меня не стегали бы бичом, как больших. А кроме того, я попал бы
в рай, потому что хорошо молюсь Богу, и все слова, которым меня научил падре
Хуан, говорю правильно. В раю не надо работать. Там хорошо. Сейчас-то у меня
простая работа: я таскаю воду и хворост на кухню, где мама и бабушка
стряпают для всех невольников. Папы у нас нет. Его продали в Бразилию. Это
за морем, там же, где Испания и Африка. Наверное, это очень далеко. Какой
был папа, я не помню... А зачем? Все равно мне его больше не видать! Даже
если я попаду в Бразилию, то его не узнаю. Мама говорит, что он уехал десять
лет назад, когда сеньор Альварес продал двадцать пять негров своему
знакомому португальцу. Это такие белые, которые вместо "с" говорят "ш", а
вместо "о" - "у". Белые, как и черные, бывают разные, вот удивительно,
правда? Все негры у нас из разных племен и родов, - каких только нет. Вроде
бы все произошли от Хама, а дай Бог, чтобы по два десятка были из одного
племени. Мы-то уже не знаем, откуда мы. А вот тех, кого только что привезли,
еще можно различить. Они все держатся друг за дружку. Им еще не позволяют
жить в хижинах, как нам с мамой и бабушкой. Они живут в сараях, и на ночь их
запирают на замок. А на самых злых надевают колодки или цепи. Тут уж не
убежишь! А куда с нашего острова убежишь? Только в го
поймали. А у белых есть большие собаки. Эти собаки могут догнать и
разорвать. Если белые поймают беглого, то обязательно будут его пороть. У
нас на плантации около сараев стоит столб. Там порют бичом.
лоб клеймо, чтобы знали, что ты уже бегал. А если убежишь еще раз, то дадут
сто кнутов, отрежут нос и до самой смерти заставят носить цепи. А на третий
раз просто повесят. У столба порют только больших. Если я вырасту, то меня
тоже будут пороть там. Сейчас меня порют только мама, бабушка и надсмотрщик
Шломо Вульф
Свержин Владимир
Прозоров Александр
Херберт Фрэнк
Махров Алексей
Зыков Виталий