спросил бутылку белого, а Боб - стакан покрепче; затем мы вынесли столик в
парк, уселись под цветущим тамариском и стали потягивать каждый свое. Мои
лейтенанты куда-то запропастились - должно быть, от смущения за утренний
провал, но Ричард Бартон из Таскалусы был тут как тут: приплясывая и поводя
плечами, двигаясь как бы под звуки неслышимого джаза, подтанцевал к нашему
столику с порцией виски и карманами, набитыми жвачкой. Поразительная
личность! Если не пьет, то говорит, а если не говорит, так жует. Правда,
угощать нас он не забывал. Мы потрепались о том о сем - о национальных
пристрастиях в сфере напитков, о династии Бурбонов и испанском короле, чей
гордый профиль украшал песеты, о паре гомиков, появившихся сегодня в
отеле ?Алькатраз?, о толстой немке, которая хоть не отличалась стройностью
испанок, но вряд ли уступала им в постели. Выпили мы немного: я одолел
половину бутылки сухого, а Боб с Диком - по три порции горячительного. Время
за разговорами (вполне мирными, без посягательств на чью-либо печень) летело
незаметно и быстро. Меж тем небеса потемнели и озарились яркими южными
звездами, над горным хребтом поднялась ущербная луна, посеребрив воду в
бассейне и выложенные искусственным мрамором дорожки, поле для гольфа
покрылось мраком, а платаны и пальмы оделись густыми сумрачными тенями, став
похожими на гигантских рыцарей в черных плащах. В парке и на открытой
площадке у бара вспыхнули фонари, но публика - большей частью народ
семейный, малопьющий - уже расходилась. Проковыляла толстая немка со своими
чадами, тащившими ворох бутылок с пепси; чинно удалились британцы и датчане;
тихонько уползли гомики; покинули бар пожилая чета из Питера и молодые
супруги с шустрым малышом. Только неугомонный полковник Гоша все колобродил
у стойки, заливая Элле, Стелле и Белле, а также бармену Санчесу, как
довелось ему командовать полком в Афгане, как он гарцевал на полевой кухне и
рубил моджахедов в лапшу. Девушки попискивали в самых драматичных моментах,
а Санчес вежливо улыбался и ждал, когда же русский сеньор угомонится и
свалится под стойку. По-моему, шансов у Санчеса не было. - Вот она,
справедливость, - задумчиво протянул Боря-Боб, скосив глаза на полковника. -
Одни отчизне служили, кровь проливали, а нынче топают на костылях? Другие
жрали-пили и набивали карман, и теперь им все позволено - и та же выпивка, и
бабы, и брехня о драчках, где задницы их отродясь не бывало. И власть опять
же у них? Иду на спор, что этот шмурдяк всю жизнь просидел в тихой дыре под
Питером или Москвой и на горы глядел отдыхаючи в Сочи? А нынче врет и не
краснеет! И где ведь врет, каленый пятак ему к пяткам - не в Сочах
каких-нибудь сраных, а в заграницах! Куда за рубль не долетишь! - Но ты ведь
тоже долетел, - произнес я.
добавить: ?За казенный счет?. - Долетел, зато не вру. А мог бы порассказать?
мог бы? Он выплеснул содержимое стакана в глотку, поднялся и твердым шагом
направился к стойке. Бартон дернул меня за рукав:
тревожен, а это деньгами не поправишь, - объяснил я. - Он хочет не денег, а
справедливости.
американским прагматизмом.
национальной идеи. Американская идея какова9 Что Штаты - оплот демократии, а
раз оплот, то должны быть сильны и богаты. Богатство и сила измеряются
деньгами, значит, кто при деньгах, тот и прав. Русская же идея совсем иная и
коренится в православных и коммунистических догматах. Русские считают, что
богатство - зло, а бедность - не порок, что духовное превалирует над
материальным и что их миссия - распространить такие идеи по свету, в обоих
земных полушариях, не исключая Антарктиды. Вот когда распространят, тогда и
установится справедливость! Героям дадут по ордену, честным труженикам - по
медали, а мошенники и тунеядцы вымрут сами собой. Понял? - Не понял, -
отозвался Дик. - По-моему, это чепуха, и вот тебе живой пример: все
страховые агенты - мошенники, но я не собираюсь вымирать. - Вымрешь, когда
мы до вас доберемся.
замолчали, чтобы в покое и тишине обдумать национальную идею: он - свою, а я
- свою. Боб тем временем топтался у стойки с полной емкостью в руках, но,
против моих ожиданий, морду полковнику бить не стал, а даже чокнулся с ним и
перекинулся парой слов с девицами. Затем вернулся к нам - повеселевший и
возбужденный. Глаза его хитро поблескивали из-под нависших бровей, и даже
квадратная физиономия вроде бы сделалась округлой.
душе не играет? Так я вас щас развеселю! Есть у меня одна штучка? Он полез в
карман, а Дик взглянул на меня с явным вопросом во взоре. Пришлось
переводить.
своему, но моя конечность внезапно застыла в воздухе, будто стрела
подъемного крана, не обнаружившего груз. Боря-Боб, поглядывая то на меня, то
на зулуса, подбрасывал на ладони небольшой футлярчик, пестренький,
цилиндрический, как раз такой, в каком хранят непроявленную фотопленку. И
был этот футляр, за исключением расцветки, полным подобием найденных мной,
распиханных по сейфам и халатам: точно такого же размера, той же формы и,
кажется, из того же пластика.
цветных футлярчиков мелькнул перед моими глазами; черный и голубой будто
выпрыгнули из сейфа в Промате, а остальные присоединились к ним, покинув
продранный карман, и закружились надо мной по эллиптическим орбитам.
Двигались они неторопливо, будто давая возможность как следует их разглядеть
и даже пересчитать, так что я смог убедиться, что память меня не подводит,
что их по-прежнему шесть, и пестрый никуда не делся - вот он кружится за
белым и золотым, подмигивая разноцветными полосками.
по руке. - Знакомое привидение, а? - Он перевел взгляд на Бартона, но тот
разглядывал пестрый цилиндрик с явным недоумением. Потом спросил:
с плавными округлыми обводами, напоминающее маленькую фигурку енота или
иного зверька, кошки или белки, причем было абсолютно неясно, где у этой
кошки-белки хвост, а где голова. Она показалась мне такой забавной, такой
смешной, что на губах волей-неволей родилась улыбка; потом, не спуская глаз
с широкой ладони Бориса, я рассмеялся и наконец захохотал. Бартон вторил мне
гулким басом. Говорят, что смех - ужасное оружие, но где пределы его власти?
Смех способен вызвать слезы, героя превратить в паяца, владыку-в глупого
шута; из красавицы смех сделает дурнушку, из академика - кретина; он может
привести к дуэли, к самоубийству или драке, разжечь костер ненависти,
уязвить гордость; еще он умеет жалить, жечь, ранить, унижать и убивать. Но
все это - фигуры речи, включая смерть; мы понимаем их иносказательно, и
потому нам мнится, что смех сам по себе безвреден.
саркастичным. Мы просто смеялись; первые две минуты с удовольствием, причем
хохотали так, что скамейка тряслась, а с тамариска осыпалась половина
цветов. В следующие две минуты удовольствие приуменьшилось, но мы не могли
остановиться, мы смеялись с натугой, еще не понимая, чем кончится внезапное
веселье. Затем смех принялся выворачивать нам внутренности, и наступило
время испугаться, но испуг был каким-то вялым, заторможенным, неспособным
бороться со смехом: мы хохотали по-прежнему, зачарованно глядя в ладонь
Бориса, наши расслабленные тела содрогались, пот заливал глаза, а из
разверстых глоток рвался хриплый каркающий рев.
В горле у меня хрипело и клокотало; Бартон то ли постанывал, то ли
повизгивал, и с нижней его губы стекала на подбородок слюна. В данный момент
все его мускулы, крепкие кости, непрошибаемый череп, могучие челюсти, как и
умение пользоваться этим добром, не значили ровным счетом ничего; он был
беззащитен, словно новорожденный младенец. Мешок с трухой, и только.
футлярчик в карман. - Пощипали перышки кое-кому? всяким хитрожопым умникам?
Глядел он при этом не на Бартона, а на меня, так что не приходилось
сомневаться, кто тут хитрожопый умник. Дмитрий Григорьевич Хорошев,
специалист по части крыс, полировальщик рогов, великий химик и токсидермист?
В этот момент я и в самом деле готов был содрать с Бориса кожу и набить
чучело. Ведь он меня купил! Купил со всеми потрохами! Я мог долдонить сколь
угодно, что знать не знаю о штучках Арнатова, но у противной стороны будет
иное мнение: теперь им известно, что я их видел. А раз известно, они меня
дожмут. Навалятся скопом, устроят допрос и выдавят истину пытками? хотя бы
той же веселухой? Такой вариант полагалось обмозговать, и я, шатаясь,
поднялся. - Хрр? Ты, Боря, лучше фруктами торгуй. Серьезное занятие, там не
до смеха? Опять же грыжу не наживешь? - Я-то не наживу, - с усмешкой сообщил
Борис. - Ты о себе позаботься, химик!
что пойду-ка я спать. Смех продляет жизнь, если подкреплен долгим сладким
сном. Я развернулся, но тут Бартон пришел в себя, вытянул длинные ноги в
коричневых замшевых башмаках и хриплым голосом спросил:
других местах? Даже внутри, по селезенке? О-ох! Брюхо до сих пор сводит? -
Магия и колдовство, колдовство и магия, - сказал я, мстительно улыбаясь
Борису. - Это, Дик, был тот самый раритет ценою в десять тысяч долларов.
Переведи их для Боба в банкирский дом ?Хоттингер и Ги?.
Акунин Борис
Бажанов Олег
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Бажанов Олег
Прозоров Александр