рудники, железная дорога к шахтам и колючая проволока. Ни селиться, ни
бродить здесь не разрешается. Восточный лес считается непроходимым -
сплошные завалы и полчища всякой твари - пауки, муравьи, змеи. Заречье
облюбовано "дикими", но для горожан и полиции это далеко и тоже
труднопроходимо из-за чащобы и плавней. А к югу лес реже и безопаснее,
есть дороги, ходят омнибусы.
продуктами. Линия патрулей начинается у самой заставы и тянется от гор на
севере до пустыни на юге. Пустыня тоже непроходима - зыбучие пески и
безводье. Ни ключей, ни колодцев. Туда не посылают даже геологов.
только первые этажи: вода не подается выше бельэтажа. Лифты не действуют.
А у французов на третьем и на четвертом живут только бедняки: воду
приходится носить самим из уличных водоразборных колонок. А выше
четвертого этажа в Городе сейчас никто не живет.
сие? Почему захирел Город, смоделированный с земных образцов с
математической точностью? Почему естественный с годами технический
прогресс здесь обернулся регрессом? О чем забыли, чего недодумали
"облака", воспроизводя детали непонятной им человеческой жизни? На эти
вопросы Джемс нам ответить не мог - ответы надо было искать самим.
полицейских застав.
для всех, но родном только для Джемса и Мартина, привычном уже и все-таки
чужом для меня языке. Да я и сам себе стал чужим, с переиначенным именем,
придуманной биографией и неистребимой тоской по дому. Что отделяло меня от
него - цифры с кишкой нулей или ничто, вакуум, быть может, неведомое
силовое поле? Но даже эту дорогую тоску приходилось прятать здесь, в чужом
мире с чужими закатами и рассветами. Вот уж заалел над рыжими от дождей
домами, над близкой синевой леса этот рассвет, опять обещавший нам что-то
новое. И первый свист бича тронул розовую тишину утра - из-за дома позади
нас выехал кучер-негр, в канотье и очках, на передке легкого кеба с
большими и маленькими колесами, как в древних немых фильмах с Гарольдом
Ллойдом. Но Ллойда не было, кеб еще только выезжал на работу. Мы окликнули
возницу. Он оглянулся, посчитал, сколько нас, покачал головой и, сверкнув
белыми зубами, пробормотал что-то не очень понятное. "Сленг, - пояснил
Мартин. - Соглашается везти только до первого встречного экипажа, а там
двум придется пересесть - лошадь, говорит, старая, не довезет". Второй кеб
догнал нас на ближайшем углу, и мы, уже разделившись - Джемс с Мартином
впереди, мы трое сзади, - с непривычным скрипом рессор и старой пролетки,
громыхающей по тесным камням мостовой, двинулись вперед, к еще сонному
центру Города.
Мальчишки-газетчики везли на ручных тележках кипы свежих газет к еще не
открывшимся уличным киоскам. Полисмены выходили на посты в черных
дождевиках: небо с утра подозрительно хмурилось. Грузовики забирали
мусорные контейнеры, выставленные по обочинам тротуаров, а там, где
асфальт сменил каменную брусчатку, работницы с подокнутыми подолами мыли
половыми щетками мостовую. Но во всем этом было нечто свое,
индивидуальное, присущее только этому Городу. Газетчики не бежали и не
выкрикивали новостей, как все газетчики мира, а катили свои тележки молча
и не спеша. Постовые полицейские и не собирались регулировать уличное
движение: они просто прогуливались не торопясь вдоль улицы, внимательно
оглядывая проходящих и проезжающих. На спине у каждого поверх дождевика
болтался вполне современный автомат с коротким дулом и длинным магазином.
Редкие велосипедисты спешили на работу или на рынок, но, поравнявшись с
полицейскими, обязательно замедляли ход. У грузовиков-мусорщиков торчали
по бокам два безобразных цилиндра - источник не бензинного, а древесного
топлива, и за каждой машиной тянулся черно-серый хвост дыма. А когда
Толька выразил вслух свое удивление тем, что мойщицы мостовой пользовались
ведрами, а не шлангом, наш молодой возница тотчас же пояснил, что мы
должны были бы знать, как страдает Город от нехватки воды, что вода порой
дороже свечей и масла, а владельцы бистро во французском секторе уже давно
ополаскивают стаканы не водой, а вином.
на целый квартал, появились первые небоскребы - знакомые соединения стекла
и металла. Запестрели стеклянные квадраты витрин, замысловатые вывески еще
не открывшихся с утра магазинов и баров, цветные вертушки парикмахерских,
модели причесок в окнах, гигантские рекламы на фасадах и крышах - тоже
знакомое: американский верблюд с сигаретных пачек "Кэмел", бокалы с
коричневой жидкостью - "Пейте пепси-колу", "драг-сода", часы "Омега". Но и
здесь проглядывало что-то свое, невиданное. Окна были открыты и чисто
вымыты только в первых двух этажах, а выше до самых крыш оконные стекла
покрывала густая серая пыль: никто не жил и стекол не мыли. Не подновляли
и реклам: многие давно уже облезли и выцвели. И ни одной электролампочки
на фасадах, ни одной неоновой трубки - должно быть, по вечерам здесь
светились только редкие и тусклые фонари.
что-то запомнившееся, словно я уже видел этот дом или уличный перекресток
где-то в кино или в журнале. Мартин потом подтвердил это. Ему все
казалось, что он видит Нью-Йорк - не то Таймс-сквер, не то часть
Лексингтон-авеню, но словно обрезанные и склеенные с каким-то другим
уголком города. Ему даже почудилось, что воскрес Сэнд-Сити со знакомой
бильярдной и баром, воскрес и растворился в каких-то иных урбанистических
сочетаниях. Мне вспомнились голубые протуберанцы в Гренландии, где наши
гости из космоса так же причудливо и прихотливо монтировали Нью-Йорк и
Париж. "Джиг-со" (назвал эту игру Мартин) - мозаика из цветного пластика.
Сложишь так - Бруклинский мост, сложишь иначе - Триумфальная арка.
окаймленный шеренгами старых платанов. Но за аркой вдали подымался
лесистый склон - парк не парк, а что-то вроде высокогорного заповедника,
круто взбирающегося к какому-нибудь альпийскому санаторию. Нет, не Париж,
как захотелось мне крикнуть, а неведомый французский сектор, парижская
фантазия "облаков", сложивших свое "джиг-со" из чьих-то воспоминаний. Но
вблизи эта подделка легко обманывала своим картинным подобием парижских
тротуаров, почти безлюдных в эти утренние часы, и парижских вывесок на еще
закрытых рифленым железом витринах. Наше фотоателье тоже было закрыто, но
оно было именно тем, какое нам требовалось. "Фото Фляш" - лаконично
объявляла дряхлая вывеска на спящей улице Дормуа. Сонное царство
перезрелой красавицы встретило нас тишиной и безлюдьем, не прокатил ни
один велосипедист, никто не прошел мимо. Джемс тотчас же уехал, обещав
встретиться с нами завтра; свой экипаж мы отпустили, расплатившись с
возницей. Кстати, здешние доллары, которыми снабдил нас Стил, не
возвращали на землю подобно продовольственным этикеткам - они были
выпущены с эмблемой в виде Триумфальной арки загадочным Майн-Сити-банком с
не менее загадочной надписью: "Обеспечиваются полностью всеми резервами
Продбюро". В суматохе отъезда мы не спросили об этом у Стила, а сейчас
спрашивать было некого: кучер молча отсчитал сдачу пластмассовыми фишками,
свистнул бичом и удалился, еще не раз громыхнув по мостовой. Но никого в
сонном царстве не разбудил: не скрипнула поблизости ни одна дверь, ни одна
оконная рама.
было слышно. А какой тут, к черту, звонок, когда у них электричества нет.
Я ударил ногой в дверь - она задребезжала.
элементах. Звони.
бездействии. Но вдруг за дверью что-то лязгнуло - должно быть, открыли
внутреннюю дверь, потом щелкнул замок наружной, и в дверную щель выглянуло
чье-то заспанное и злое лицо.
угрожая захлопнуться.
халатике поверх ночной рубашки, непричесанную и неумытую: наш звонок
поднял ее с постели - она даже глаза протирала, стараясь нас рассмотреть.
никого не было?
Неужели вас не предупредили?
сказал я. - На улице тихо, как в мертвецкой.
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Херберт Фрэнк
Мацумото Сэйте
Грабб Джеф
Доставалов Александр