соседних участках. Кроме того, у моего Столбикова был один состав, а у
Столбикова, живущего в этом пространстве - времени, мог быть другой -
больше или меньше. Любопытно, если бы я рассказал обо всем, что знал,
совпало ли бы это с действительностью, интересовавшей эсэсовца? Судя по
знакам отличия, это был оберштурмфюрер.
бессер.
я не убежден был, что это мой, но догадывался. - Мы все знать. Аллее.
столе. С неожиданным для него проворством толстун схватил трубку и
вытянулся. Лицо его преобразилось, запечатлев послушание и восторг. Он
только поддакивал по-немецки и щелкал каблуками. Потом убрал "мой"
бумажник в стол и позвонил.
- Он ткнул большим пальцем вниз. - Подумать, вспомнить и опять говорить.
Иначе - плохо. Зер шлехт.
пол. Сырой, липкий от плесени камень, на земляном полу жидкая грязь. Ноги
меня не держали, но лечь я не рискнул, а сел к стенке на растопыренные
пальцы - все-таки суше.
исход. Опыт может закончиться, и удачливый Гайд покинет поверженного в
грязи Джекиля. Но я тут же устыдился этой мыслишки. И Галя и Кленов, не
моргнув, назвали бы меня трусом. Никодимов и Заргарьян не назвали бы, но
подумали. Может быть, где-то в глубине души подумала бы об этом и Ольга.
Но я, к счастью, подумал раньше. О многом подумал. О том, что я отвечаю
уже за двоих - за него и за себя. Как бы он поступил, я догадывался; могу
даже сказать - знал. Ведь он - это я, та же частица материи в одной из
форм своего существования за гранью наших трех измерений. Случай мог
изменить его судьбу, но не характер, не линию поведения. Значит, все ясно:
у меня не было выбора, даже права на дезертирство с помощью никодимовского
волшебства. Если бы это случилось сейчас, я попросил бы Никодимова вернуть
меня обратно в этот сарай.
мной овладели сны. Его сны. Усатый Столбиков в папахе, немолодая женщина в
ватнике с автоматом через плечо, кромсающая ножом рыжий каравай хлеба,
голые ребятишки на берегу пруда в зеленой ряске. Я сразу узнал этот пруд и
кривые сосны на берегу и тут же увидел ведущую к этому пруду дорогу меж
высоких глинистых откосов. То был мой сон, издавна запомнившийся и всегда
непонятный. Теперь я точно знал его происхождение.
затребовал меня к себе. На сей раз он не улыбался.
показал мне пухлую свою ладонь с растопыренными сардельками-пальцами.
войти порой страшно.
столярную киянку, и крикнул:
кость, зверская боль пронизала руку до плеча. Я еле удержался, чтобы не
вскрикнуть.
или нет?
меня по лицу.
Никодимов и Заргарьян.
назад. Потом он проснулся.
лабораторном кресле или в камере пыток?
вызывало острую, пронизывающую боль. Что-то теплое и соленое текло по
губам. Руку как будто жгли на костре.
дрожащей водой, сквозь которую тускло просматривались две фигуры в черных
мундирах. Один был мой толстяк, другой выглядел складнее и тоньше.
и потому не вслушивался. Но как мне показалось, разговор шел обо мне.
Сначала я услышал фамилию Столбикова, потом свою.
толстяку.
платком, пахнувшим духами и потом. Я даже не двинулся.
эсэсовец и нагнулся ко мне. - Не узнаешь?
черты лицо моего одноклассника Генки Мюллера.
ГРАФ СЕН-ЖЕРМЕН
претензией на мещанский шик. Пузатая горка с хрусталем, буфет красного
дерева, плюшевый диван с круглыми валиками, ветвистые оленьи рога над
дверью и копия с "Мадонны" Мурильо в широкой позолоченной раме - все это
либо накапливалось здесь каким-то деятелем районного масштаба, либо
свезено было сюда из разных квартир порученцами гауптштурмфюрера,
оформлявшими гнездышко для начальственного отдохновения.
иллюстрированным журналом в руках, а я украдкой наблюдал за ним из
сафьянового кресла у стола, накрытого к ужину. Забинтованная моя рука уже
почти не болела, и есть хотелось адски, но я молчал и не двигался, ничем
не выдавая себя в присутствии своего бывшего одноклассника.
в тихом арбатском переулке и до девятого класса делили все школьные
невзгоды и радости. Старший Мюллер, специалист по трикотажным машинам,
приехал в Москву из Германии вскоре после Рапалльского договора, работал
сначала в альтмановской концессии, а потом где-то в Мострикотаже. Генка
родился уже в Москве и в школе никем не почитался за иностранца. Он
говорил так же, как и мы все, тому же учился, читал те же книги и пел те
же песни. В классе его не любили, да и мне не нравились его заносчивость и
бахвальство, но жили мы в одном доме, сидели на одной парте и считались
приятелями. С годами же это приятельство увядало: сказывалась возраставшая
разница во взглядах и интересах. А когда после гитлеровской оккупации
Польши Мюллеры всей семьей переселились в Германию, Генка, уезжая, позабыл
со мной даже проститься.
на диване в носках без сапог, да и я сам был совсем не тот Громов,
который, весь забинтованный, сидел напротив в красном сафьяновом кресле.
Но как показал опыт, фазы смежных существовании не меняли в человеке ни
темперамента, ни характера. Значит, и мой Генка Мюллер имел все основания
вырасти в Гейнца Мюллера, гауптштурмфюрера войск СС и начальника
колпинского гестапо. А следовательно, и я мог вести себя с ним
соответственно.
ампутировал тебе палец и сделал кое-какие косметические штрихи, ты спишь
уже второй час. Как сурок.
красавчиком станешь.
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Круз Андрей
Курылев Олег
Каргалов Вадим
Сертаков Виталий