Чтение 18–й страницы книги ~Шрам~

два - и позорное бегство назад; стянув сапоги, Эгерт попробовал перейти
ручеек вброд - и снова отступил, потому что от ледяной воды свело
судорогой ноги. Никто так никогда и не узнал, что подумал тогда отшельник
- ведь он был нем и привык держать при себе свои мысли.

На другой день Эгерт перебрался-таки через ручей. Он полз на
четвереньках, мертвой хваткой цепляясь за бревна; только достигнув,
наконец, твердой земли, бывший гуард - мокрый, дрожащий, с бешено
колотящимся сердцем - решился открыть глаза.

От землянки за ним наблюдал старик, но у Эгерта уже не было сил,
чтобы стыдиться. То был немой свидетель - такой же, как сосны, как небо,
как ручей...

Колоть дрова Соллю так и не пришлось. Чурбан с воткнутым в него
топором мгновенно напомнил о плахе, казни, смерти; широкое лезвие несло в
себе боль, рассеченные мышцы, сухожилия, разрубленные кости, потоки крови.
Ясно, будто воочию, Эгерт увидел, как, соскальзывая с чурбана, топор
врезается в ногу, в колено, дробит, увечит, убивает...

Эгерт не смог взять в руки столь ужасное орудие. Впрочем, старик и не
настаивал.

Так проходили дни за днями; сидя у воды, глядя на воду и на стрекоз,
Эгерт снова и снова вспоминал все, что случилось с лейтенантом Соллем,
превратив его из блестящего храбреца в жалкого трусливого бродягу.

Он и рад был бы не вспоминать. Он горячо завидовал отшельнику - тот
мог, похоже, часами ни о чем не думать, и тогда на рябое, поросшее редкой
бороденкой лицо его ложилась печать неземной беспечности и неземного же
покоя. Эгерту такое счастье было недоступно, и стыд, раскаленный как
сковорода, порой заставлял его биться головой о землю.

Отшельник отходил прочь всякий раз, когда видел в глазах Эгерта тоску
приближающегося приступа - приступа стыда и отчаяния. Он отходил прочь и
наблюдал за Соллем издали - внимательно и с непонятным выражением на рябом
лице.

Солля мучили не только воспоминания - ему ведь сроду не приходилось
спать на соломе, питаться сушеными грибами и обходиться без сменного
белья. Эгерт исхудал и осунулся, глаза ввалились, красивые светлые волосы
слиплись и спутались - не выдержав, он срезал однажды длинные пряди
отшельниковым ножом. От непривычной пищи живот его ныл и жаловался; губы
растрескались, лицо обветрилось, рубашку приходилось стирать в холодном
ручье и тут же мыться - отшельник удивлялся, не понимая, зачем Соллю
вообще нужны эти трудоемкие и неприятные процедуры.

Первые две недели были самыми трудными. С наступлением темноты, когда
лес превращался в логово шорохов и теней, Эгерт, как маленький мальчик,
забивался в землянку и с головой укутывался отшельниковой рогожей. Раз или
два из чащи доносился длинный протяжный вой - тогда, заткнув уши ладонями,
Солль мелко дрожал до самого рассвета.

Впрочем, выпадали тихие и ясные вечера, которые Эгерт отваживался
коротать вместе с молчаливым отшельником у тусклого костерка на пороге
землянки; в один из таких вечеров он поднял голову - и среди россыпи звезд
увидел вдруг знакомое сочетание.

Он обрадовался - и почти сразу же понял, что созвездие это повторяет
рисунок родинок на шее некой женщины, женщины, которую Эгерт знал совсем
недолго - но не забудет уже никогда, и тем хуже, потому что любое
воспоминание, связанное с ее именем, мучит, как память о несчастье...

Потом стало легче. Однажды Эгерт отправился за хворостом и у самого
мостика вспомнил, что забыл веревку. Он вернулся к землянке - и,
удивительное дело, сложный и мучительный процесс переправы прошел на этот
раз легче обычного; во всяком случае, Эгерту показалось, что легче. В
другой раз он уже специально вернулся от моста - и, будто получив
дополнительный заряд храбрости, пробрался на тот берег хоть и скрючившись,
но почти не помогая себе руками.

С этого момента жизнь его стала проще, хотя и бесконечно усложнилась.
Множество мелких, четко определенных и внешне бессмысленных действий
защищали его от любой грозящей опасности: он уже не решался перейти шаткий
мостик, не вернувшись перед этим к землянке, не коснувшись ладонью ствола
усыхающего дерева на этом берегу и не сосчитав мысленно до двенадцати.
Каждый вечер он бросал в ручей одну за другой три щепки - это должно было
предохранить от ночных кошмаров. Понемногу преодолевая себя, он даже
решился взяться за топор - и довольно удачно разбил несколько поленьев на
глазах удивленного и обрадованного отшельника.

Однажды, когда Эгерт, по обыкновению, сидел над водой и в сотый раз
спрашивал себя о причине случившейся с ним беды, отшельник, до того не
досаждавший Соллю своим обществом, подошел и положил ему руку на плечо.

Эгерт вздрогнул; отшельник ощутил, как напряглись его мышцы под
изношенной рубашкой - и в глазах старика Соллю померещилось сочувствие.

Эгерт нахмурился:

- Что?

Старик осторожно сел рядом и провел грязным пальцем по своей щеке -
от виска до подбородка.

Солля передернуло; он невольно поднял руку к лицу и коснулся косого
шрама на щеке.

Старик закивал, довольный, что его поняли; продолжая трясти головой,
еще и еще тер свою кожу ногтем, пока на рябом лице его между редкими
седыми шерстинками не проступила красная полоса - такая же, как Эгертов
шрам.

- Ну и что? - спросил Солль глухо.

Отшельник посмотрел на Солля, потом на небо; нахмурился, потряс
кулаком перед собственным носом, отшатнулся, закрыл глаза, снова чиркнул
ногтем по щеке:

- М-м-м...

Солль молчал, не понимая; отшельник печально улыбнулся, виновато
пожал плечами и вернулся к своей землянке.

Время от времени отшельник отправлялся куда-то на целый день и
возвращался с корзинкой, полной снеди - простой и грубой, как показалось
бы лейтенанту Соллю, и очень вкусной с точки зрения бродяги-Эгерта. По
всей вероятности, старик наведывался куда-то, где жили люди, и люди эти
были благосклонны к старому отшельнику.

В один прекрасный день Эгерт настолько собрался с духом, что попросил
старика взять его с собой.

Шли долго. Отшельник вышагивал впереди, по невесть каким приметам
выискивая едва заметную тропку, а Солль плотно прижимал мизинец левой руки
к большому пальцу правой - ему казалось, что эта уловка спасет его от
страха отстать и заблудиться.

В лесу царила осень - не очень ранняя, но и не успевшая еще постареть
и озлиться. Солль осторожно ступал по желтым лоскуткам опавших листьев -
ему казалось, что, потревоженные, на каждый его шаг они отзываются усталым
вздохом. Деревья, окруженные безветрием, тяжело опускали к земле
полуголые, расслабленные ветви; каждая складка на грубой коре напоминала
Эгерту застарелый шрам. Прижимая мизинец левой руки к большому пальцу
правой, он шел вслед за немым поводырем - и ничуть не обрадовался, когда
лес наконец закончился и прямо на опушке его обнаружился хуторок.

Где-то за заборами раскатился многоголосый собачий лай; Эгерт встал,
как вкопанный. Отшельник обернулся и замычал, подбадривая. От ближайших
ворот уже неслись, подпрыгивая, двое мальчишек-подростков - при виде их
Эгерт непроизвольно схватил отшельника за плечо.

Шагах в десяти мальчишки замерли, переводя дыхание, разинув рты и
глаза; наконец, тот, что был постарше, радостно завопил:

- Гляди! Старый Орешек какую-то найду подобрал!

Хуторок был небольшой и заброшенный - два десятка дворов, башенка с
солнечными часами да дом местной колдуньи на отшибе. Жизнь здесь текла
лениво и размеренно; появлению Эгерта никто, кроме детишек, особенно не
удивился - подобрал Орешек какого-то Найду со шрамом, и хорошо, и ладно...
На предложение наняться на работу и перезимовать на хуторе Эгерт только
хмуро покачал головой. Зимовать в тепле? А зачем? Искать человеческого
общества? Может быть, еще и вернуться домой, в Каваррен, где отец и мать,
где комната с камином и гобеленами?

Светлое небо, после всего, что он, Эгерт, совершил - нет у него дома.
Нет у него ни отца, ни матери, самое время оплакать лейтенанта Солля,
вместо которого в этот мир явился Найда со шрамом.

Зима обернулась одним долгим бредом.

С детства закаленный, Эгерт, однако, простудился с наступлением
первых же холодов, и на протяжении всей зимы старый отшельник не раз и не
два сокрушался - как трудно долбить в мерзлой земле могилу.

Солль метался на соломе, задыхаясь и кашляя. Старик оказался скорее
фаталистом, нежели врачевателем - он укутывал Эгерта рогожей и поил
настоем трав, а убедившись, что больной успокоился и заснул, шел с лопатой
в лес, справедливо полагая, что если долбить землю понемногу, то к нужному
моменту яма достигнет как раз необходимой глубины.

Эгерт не знал этого. Открывая глаза, он видел над собой то заботливое
рябое лицо, то темные потолочные бревна, испещренные узорами
жуков-древоточцев; однажды, очнувшись, он увидел Торию.

"Почему ты здесь?" - захотелось ему спросить. Язык не слушался, но он
все-таки спросил - не разжимая губ, немо, как отшельник.

Но она не ответила - сидела, нахохлившись, склонив голову к плечу,
как скорбная каменная птица на чьей-то могиле.

"Почему ты здесь?" - снова спросил Эгерт.

Она пошевелилась: