Чтение 18–й страницы книги ~Кесаревна Отрада~

Мальчишка был уже рядом. Сане вдруг показалось, что у него выпятилась нижняя челюсть.

Да! Неподвижное лицо стало вдруг изменяться, вытягиваясь и вздуваясь. Огромным чуть закругленным сверху цилиндром сделался лоб; челюсти раздались в стороны и вниз, губы уже не могли скрыть под собой жуткие желтые клыки. Пена слетала с них, зеленоватая густая пена... Пальцы утолщились и вытянулись, а вдоль предплечий до локтей, разрывая кожу, вылезли костяные шипы. И такие же шипы полезли из-под колен.

Не стреляй, сказал Алексей, боковым зрением уловив ее невольное движение. Он уже готов...

Но чудовище, внезапно опустившись на четвереньки, сделало еще несколько стремительных прыжков и зацепилось за бампер! Алексей резко повернул руль, машину закружило и едва не опрокинуло, раздался скрежет чудовище отлетело к деревьям, вскочило и вдруг остановилось... Сейчас оно походило на вставшего на дыбы голого медведя. Кто-то собака?.. не может быть... но четвероногое и мохнатое, метнулся в траве наперерез ему, и чудовище вдруг рухнуло во весь рост... Несколько "собак" набросились на него сверху. За ними тянулись какие-то веревки, и этими веревками они стремительно опутывали ревущего, отбивающегося зверя...

Меня сейчас вырвет... простонала Саня.

Крепись. Окошко можно открыть.

Никто не запрыгнет?

Тут только бегают... и ползают...

От глотка свежего воздуха ей стало чуть легче.

Это был... настоящий человек? спросила она погодя. Они опять ехали очень медленно, и Алексей внимательно всматривался в дорогу.

Не знаю, сказал он. Может, и был когдато...

Далеко на севере, на пустынном берегу, так и именуемом: Пустынный берег, сейчас стояли восемь темно-синих шатров в окружении повозок с высокими, выше человека, колесами. Стороннему наблюдателю долго пришлось бы ждать, чтобы увидеть хотя бы тень движения в этом не слишком понятном лагере. Иногда целыми днями никто не показывался из шатров.

Темно-синий цвет бьш цветом проклятия...

Но в утро двадцать первого дня месяца апреля лагерь вдруг ожил. Маленькие служки забегали стремительно, скатывая длинные кошмы и веревки, которыми лагерь был обнесен от пауков, змей и духов, забрасывая наверх полотнища шатров и запрягая в повозки крупных медлительных лошадей, которые за ночь пришли из степи, услышав зов. Разборка шла стремительно и на первый взгляд бессистемно, но уже через полчаса все тот же наблюдатель, которого не было, заметил бы, что из ровного круга лагерь превратился в подкову. Потом, не замечая служек, вышли двое в таком же темно-синем до пят и в багровых на головах тюрбанах. В руках у них были тонкие деревянные флейты. Люди в синем встали у концов "подковы" и заиграли.

Такую музыку нельзя слушать долго Шелестящий посвист и тихие, но невыразимо тоскливые вскрики... Но люди в синем играли и играли.

Настал полдень. С юго-востока пришел ветер. Наверное, он не несся над волнами моря, а падал с высоты, потому что был сухим, льдисто-холодным и будто бы разряженным. Все, на что он попадал, мгновенно становилось тоньше, легче, пустее.

Люди играли.

Туман начал подниматься от волн. Ветер срывал его с низких гребней, выхватывал из впадин. Море седело на глазах, покрывалось непрозрачной пеленой. В прорывах ее волны казались черными.

Тучи будто бы не наползали, а рождались здесь же, рядом. Только что небо лучилось светом, и вот уже оно в дымке, а вот нет неба. Будто в зеркале отразилось седое море: такие же бегущие под туманом валы, такая же чернота в глубине...

Волны выкатывались, ворочая камни, под ноги людям в синем, но и рев волн, и рокот камней не могли заглушить странную музыку. 'Ветер рвал их одежду, ледяной коркой покрывал трепещущие полы но это не значило ничего. Музыка делалась все страшнее. Крики замученных душ звучали в ней.

Парус возник вдали, белый наклонный парус. За ним еще и еще один.

А потом из шатра, стоящего в глубине подковы, из единственного, которому служки не завернули полог, шестеро таких же в синем вынесли к волнам стоячий паланкин. И когда они поравнялись с музыкантами, те разом опустили флейты. Лица их были черны, как несшаяся к ним вода в разрывах туманного войлока.

Паруса скользили наискось к волнам. Искусные моряки держали в них ветер, не позволяя волнам догнать лодки. Берег был хотя и каменист, но полог...

В версте к югу первая гаяна вылетела на берег, проламывая борта. Рядом с нею легла почти целая вторая.

Третью отнесло чуть дальше, но и она благополучно, 'пропахав собою песок и мелкую гальку, выкатилась за линию прибоя.

Не имели в этот раз моряки целью соблюсти целостность своих судов...

Двадцать семь отважников и девятнадцать крестьянских парней, взятых носильщиками, и с ними моряки вытаскивали из лодок тяжелый груз. Молодой чародей по прозванию Сарвил, отбежав от прибоя, воткнул в землю свой посох и стал лихорадочнобыстро вычерчивать знак волчьего солнца. Туда, под охрану знака, и тащили, торопясь успеть, борясь с ветром, валящим с ног, и оскальзываясь на мокрых заледенелых камнях, свою ношу славы, моряки и носильщики.

Человек в стоячем паланкине медленно повернул голову. Музыка тут же изменилась, стала тревожной и одновременно мягкой. Человек поднял руку. Рука была коричневая, очень сухая: косточки, обтянутые пергаментом. Ногти казались черными, хотя, если присмотреться, цвет их был тоже коричневым, просто более темным. Запястье охватывали бесчисленные нитки бисера. Среди бисера почти незаметными кажутся огромные, с фалангу большого пальца, ограненные темно-фиолетовые камни. Рука так привлекала внимание, что на лицо кто-то посторонний (случись он здесь) посмотрел бы много позже...

Лицо человека в паланкине было нарисовано на куске кожи. Настоящими были только глаза, теряющиеся где-то глубоко в прорезях маски. Прикрытые медленными синеватыми веками, они очень редко смотрели на свет, и не существовало на свете человека, который мог бы сказать, что видел их блеск. А те немногие, кто склонялся под этим взглядом, могли бы поведать многое о своих ощущениях, но вряд ли кто-то из них решится когданибудь, даже на смертном ложе, разжать губы...

Именем человека в паланкине пугали детей и на материке, и в Мелиоре.

Авенезер Третий.

Море крови плескалось за его спиной...

Сейчас, повинуясь его жесту а это было целое послание, понятное посвященным, трое в синем быстро повернулись и скрылись в шатре. Вскоре они вышли оттуда, одетые как чиновники: в желтых плащах до колен и маленьких шапочках, прикрывающих темя. В руках они держали легкие зонты и палки с железными наконечниками, которыми им предписывалось отгонять собак... Холщовые сумки через плечо казались пустыми и легкими, но это было обманчивое впечатление.

Ветер меж тем стих, хотя разогнанные им волны все еще вылетали на берег. Откуда-то с севера огромной широкой лентой потянулись серые вороны. Миллионы .серых ворон. Они летели сосредоточенно и молча будто знали, куда и зачем...

Три чиновника, странствующие по делам государства, направились в ту же сторону.

Чародей Сарвил закончил начертание знака и теперь творил заклинание. Все мелиорцы окружали его в два круга, держась за руки в сложном порядке. Что-то холодное растекалось по их телам...

Все пошли добровольно. Вел их Валентий Урбасиан, старший сын этериарха стражи... Но не было сейчас среди этих отчаянных людей человека, который не испытывал бы самого подлого, липкого, обезволивающего страха.

Глава пятая

Человек, которого все знали как Астерия (а следовательно, это не могло быть его именем, и это тоже все знали), медленно брел по бежевым керамическим плитам тенистой аллеи где-то в глубине царского сада. Был прекрасный ранний день на переходе весны в раннее лето, день вылета птенцов. Пышная, но еще свежая, не истомленная солнцем зелень, и само солнце: жаркое, но не веющее сушью и смертью. Приторно-сладкий запах стекал к земле от гирлянд белых и розовых вьюнов, обвивающих ветви изысканно-тонких деревьев. Многим из этих деревьев было по триста лет, и Астерий (в то время он звался иначе) наверняка видел их саженцами. Он был тогда учеником Полита Садовника, который, в свою очередь, был учеником самого Ираклемона... и это было действительно давно.

Царский сад был не просто сад. Это был инструмент для размышлений, и создавался он не для царя Степь в те времена начиналась далеко за горами и считалась просто местом, где кочуют и дерутся меж собою бородатые дикари в кожаных юбках, а для загородных отдохновений и размышлений великих императоров. И что же? Прошло едва ли триста лет, и вот уже древняя гордая Леопольдина, центр Империи, город немеркнущей славы и непомерного богатства, стала столицей двух царств: правобережная часть так и осталась Леопольдиной, Леопольдиной Конкордийской, а левобережная именуется с некоторых пор Дороной и являет собой столицу царства Степь. Три каменных моста через реку Суя соединяют ныне два царства и две столицы...

Дорона, бывшая когда-то районом вилл, преобразилась необыкновенно: прямые проспекты лучами сбегались к пологому обширному холму с плоской вершиной, на котором в неизменности стоял скромный загородный дворец, окруженный садом для размышлений. Да, только этот дворец и остался таким же, каким был прежде, все прочее изменилось. Богатые дома с непременными фонтанами, дворцы вельмож, парки с чудесными статуями, мостовые, выложенные каменной мозаикой, разноцветные тротуары из фигурных плиток, распахнутые настежь двери гостиниц, магазинов и таверн, мирно соседствующие храмы разных богов все это радовало взор любого: и жителя города, и путника. Но что поражало путников, будучи совершенно естественным для жителя, так это полное отсутствие изгородей и заборов. Даже вокруг царского дворца не было забора, и нередко любопытные забредали в сад. Здесь их как бы сама собой посещала мысль о некоторой неловкости, которую они совершили, и потом еще несколько дней они чувствовали себя не совсем в своей тарелке: как будто им смотрели в спину. На самом деле им никто, конечно, в спину не смотрел... Во всех же прочих садах и парках гулять можно было свободно и беспрепятственно, и даже более того: свободно можно было зайти в любой дом конечно, в гостевую его часть. Таковы были обычаи Степи, и они равно нравились и хозяевам, и гостям...

За последние полгода Астерий чудовищно устал. Это была не усталость тела и даже не усталость духа с такой легко справлялся любой начинающий чародей. Усталость жила снаружи, облекала его, подобно одежде, и подобно одежде все более сковывала. Он для себя назвал это "усталостью цели", хотя понимал, что и такое название условно настолько, что в сущности ничего не означает.

Астерий существовал сейчас в пяти телах: своем, троих учеников, пошедших на это с великой радостью, и пленного мелиорского слава, которого ему привели из глубоких недр Кузни. Каждый из четверых новоАстериев контролировал еще нескольких человек, живых или мертвецов, и таким образом знания Астерия о мире постоянно обновлялись. Сам же он, стараясь не отвлекаться на мелочи, продолжал создавать и настраивать то, что профаны именуют "механическим дивом" и что на самом-то деле является первосутью чародейства, той основой, на которой зиждятся все виртуозные приемы позднейшего времени. Да, древнее чародейство грубо. Да, в отличие от современного, оно не отщипывает понемногу и незаметно от великого множества людей, а полностью, до конца, поглощает те сотни или тысячи, что согласились или принуждены были участвовать в деянии. Да, требуется виртуозное умение для того, чтобы направлять рвущуюся на волю Силу а это куда труднее, чем гарцевать на бешеном быке. Да, наконец, это чародейство не прощает ни малейшей ошибки: ничего нельзя поправить ни по ходу деяния, ни тем более после. Что отлито, то отлито. Но зато ничто не может сравниться с древней Силой, не имеющей законного верхнего предела. Ничем не помешать чародею, начавшему действо. А главное что отлито, то отлито...

Сейчас он видел уже три тысячи собравшихся в Долине Качающихся Камней человеческих душ: портовых оборванцев из всех городов побережья, портовых же шлюх, преступников с ближайших каторг, солдат, бежавших из-под начала. Старый придорожный замок давно уже не вмещал всех да и не нужно было теперь им жесткое вместилище: силы притяжения стали куда сильнее всех стен мира. Пройдет еще немного времени, и упорядоченная толпа начнет притягивать к себе издалека всех, у кого на этой земле не слишком крепкие корни. Тогда начнется новая стадия, новый этап деяния.

А пока где-то за проливом тысячи тяжелой пехоты продвигались вперед на юг и восток, не встречая сопротивления, но при этом старательно не зарываясь, не оголяя фланги. Конница и военные машины только выгружались на расчищенных наконец причалах порта Ирин, а мелиорские воины заставляли себя уважать именно умением бить по флангам...

На захват даже не всей Мелиоры, а только севера и кесарийской области Астерий отводил семь месяцев. Юг... что ж, пусть юг остается югом. Поэтому не следует торопить наступление.

Медленным тяжелым шагом. Ничего не оставляя в тылу.

Впрочем, кое-что в тылу еще осталось...

Что с девушкой? задал он вопрос тому новоАстерию, который занимался именно оставшимся в тылу.

Где он был сейчас его тело? Астерий не то чтобы не знал это его не интересовало.

Ответа не было долго. Секунду или две. В нормальном разговоре это была бы драматическая пауза.

Четыре птицы с длинными зелеными хвостами пересекли аллею над головой. Звучные пощелкивания сопровождали их.

Мы упустили их во второй раз. Наши креатуры, захватившие девушку, погибли. И мы не можем вновь найти беглецов.

Что? Как долго? И почему я не знаю?!

Ничего страшного пока что не случилось. Прошло два дня. Они еще очень глубоко в недрах. И им не миновать на пути постов и засад.

То же самое я слышал месяц назад. И чем все кончилось?

Ласковый ветер чуть приклонил кроны. Перебрал, погладил листья. Один лист, до времени пожелтевший, спустился, кружа, к ногам Астерия.

У мускарей? Это просто случайность. Им невероятно повезло.

Возможно. Но везение до сих пор только в их пользу. Оно ведь оплачено, не так ли?

Вот именно. Мы знаем, чем Пактовий расплатился за свои успехи. Поэтому можно просто ждать, когда удача начнет изменять ему. Из Кузни он не выйдет.

И тем не менее он жив до сих пор и продолжает обыгрывать нас. Что будет, если он добьется своего и выведет девушку наружу?

Этого не может быть. Он ведь заложил свою жизнь...

Вот именно. Он заложил свою жизнь за успех. Победа и смерть. Победа и тут же смерть. Но вначале победа.

Астерий поднял лист. Неведомый червяк прогрыз в нем ход: череду дырочек. Наверное, он двигался как швейная игла: на изнанку листа, с изнанки, вновь на изнанку каждый раз открывая новый неведомый мир...

Он все равно не сможет выйти. Все пути перекрыты.

Все пути в Кузне перекрыть невозможно. Разве что расположиться в меловых пещерах под башней.

И это тоже сделано. Уже около сотни креатур заслано в Кузню. Мышь не проскользнет.

Мышь... Мышь, может быть, и не проскользнет... тем более что мыши не скользят. Скользят разве что змеи... Змеи... Мыши и змеи. Змеи едят мышей. Змеи охотятся на мышей в полнейшей темноте...

Астерий уронил лист к ногам. Лист почему-то не стал кружиться и упал плашмя, едва ли не со звуком, будто был сделан из позеленевшей тонкой меди.

Они находят их по теплу тел. Вот именно. Мы ищем их по тем качествам, которые при умении легко скрываются чарами. А почему бы нам не поискать их по теплу чувств? Тем более что чувства они наверняка пытаются скрыть друг от друга а потому чарами окутывать как бы нечего?

Пактовий может не испытывать никаких чувств. Он похож на кусок дерева. На очень сложный кусок дорогого красивого дерева.

Дерево. Склонилось над аллеей. Ствол делится на два, и каждый стволик еще на два, и каждый сук на две ветви, и только потом разлетаются в стороны тонкие ветки и листья, сливаясь в общую крону. Наверное, улитка у развилки убеждена, что выбирает судьбу...

Но девушка? Девушка просто не может не испытывать ничего к такому человеку, который постоянно рядом с нею, который выручает и защищает... который красив, наконец, и умен, и храбр.

Да. Стоит поискать по свечению чувств. Это должно быть бело-голубое на темно-зеленом фоне. Летучие отряды займутся этим.

Девушку надо постараться оставить в живых. Она может пригодиться в дальнейшем...

Четыре птицы пролетели обратно теперь уже молча.

Есть еще интересная весть. Несколько клевретов Авенезера Третьего движутся на юг.

Пусть их. После всего, что было, они уже не опасны.

Бежевые плиты под ногами стали розовыми. Донеслось тихое журчание фонтана не того, который брызжет струями, а медленного, где вода стекает хрустальным жгутом из одной зеленой чаши в другую, потом в третью... Сторожевые птицы и звери пьют из него.

После всего, что было... да. После того, как Астерий изъял из небытия то, что осталось от старого сумасбродного чудовища... никто не верил, что он сумеет спасти его, но он спас, спас и использовал, хотя всем казалось, что наоборот стал безвольным рабом... а использовав, отбросил, как палочку для подтирки. Может быть, зря? Нет, нужно иметь врагов. И лучше всего известных и бессильных врагов.

И, подумав так. Астерий улыбнулся. Пусть идут. Не трогать. Следить издалека.

Как ни осторожничал Алексей, а в яму они всетаки угодили. Произошло это утром второго дня пути, после ночевки в пустом укрепленном доме. Угловой каменный дом, окна первого этажа заложены кирпичом, оставлены лишь бойницы; вокруг входа (полукруглые ступени, фигурный козырек над дверью) полуразрушенная баррикада из каких-то ящиков и мешков. Дверь разбита в щепы. В доме ни единой уцелевшей вещи. Из распоротых матрацев, валявшихся повсюду, кое-как нашли два относительно пригодных для сна. Саня подобрала растерзанную куклу. Приладила на место ручку, висящую на полоске ткани, засунула обратно в прореху куски ваты. Сдавила, чтобы хоть как-то придать форму тельцу. Выражение страдания с лица куклы пропало...

Но это, скорее всего, был уже сон. Она просто не помнила, как уснула. Наверное, на ходу.

Еще ей приснился Железан. Призрак Железана. Призрак стоял над нею с полуобнаженным тускло поблескивающим мечом.

Когда она проснулась, Алексей сидел у подоконника на мешке с песком, уронив голову на скрещенные руки. Из-за окна доносились негромкий скрежет и подвывание.

Поешь, сказал Алексей, не оборачиваясь.

Саня подошла к нему, встала за плечом.

Звуки издавали две грязно-голубые шерстистые птицы с длинными голыми шеями. Они сидели на вершине оплетенного паутиной дерева.

Прости, сказала Саня. Я все вспомнила. Я была дура. Последняя дура.

Он не ответил.

Давясь от отвращения, она сжевала несколько кружков все той же жирно-мучнистой салями. Отпила из бутылки пива треть. Вытерла горлышко и забила на место жестяную крышку.

До перехода в следующий мир было еще километров пятнадцать.

Когда они со всеми предосторожностями забрались в странно холодную машину, когда Алексей прогрел мотор и тронулся с места, медленно и осторожно, Саня спросила:

Алеш... а вот то место, где я жила, ему все это тоже... угрожает? Ведь получается с двух сторон...

Алексей ударил по тормозам. Саня выставила руки и уперлась в панель. Что-то заскрежетало, загрохотало, машина клюнула носом. Удар по днищу. И почти тишина.

Алексей выключил мотор. Откинулся назад. Саня, скосив глаза, посмотрела на него. Он был бледен до синевы.

Значит, так, сказал он два вдоха спустя. Потихоньку, очень-очень медленно перебирайся назад. И замри там.

Она поняла. Тяжесть нужно переместить.

Буквально по сантиметру, откидываясь на спинку сиденья, она стала приподниматься и поворачиваться. Дотянулась до какого-то выступа, ухватилась и змеей скользнула назад, на резиновый коврик, выстилающий объединенное пространство салона и багажника. Узенькое заднее "детское" сиденье Алексей выбросил почти сразу.

Потом Саня подтянула как можно более кзади оба рюкзака и длинный сверток с мечом. Сама навалилась на них сверху, подобрав ноги.

Тогда Алексей чуть приоткрыл дверь и выбрался из машины. Она качнулась, но он надавил локтями на крышу и так, перебирая локтями, прошел назад и взялся за бампер.

Теперь вылезай, сказал он хрипло. Саня открыла изнутри багажник и перевалилась через бортик. Достала меч.

Тащи рюкзаки...

Она выдернула один как морковку. Алексей взялся за лямки второго и тут машина дернулась, что-то зашуршало и заскрежетало под днищем... рюкзак зацепил какую-то торчащую машинную внутренность...

Пару секунд Алексей удерживал за лямки рюкзака сползающую в провал машину. Он чувствовал, как вздуваются мышцы и трещат суставы. Потом лопнул брезент.

Алексей повалился на спину. Из прорехи в рюкзаке выпали и раскатились готовые бомбы. Корма машины подпрыгнула и исчезла внизу. Оттуда донеслось возмущенное хрюканье. Алексей, не вставая, дотянулся до одной из бомб, вытащил зажигалку, поджег фитиль и бросил бомбу вслед машине.

Рвануло глухо. Из провала вылетел клуб огня и дыма, потемнел и раскрылся зонтом.

Обратно в дом, скомандовал Алексей. Саня стояла, глядя на него нерешительно. Потом (нагнулась, чтобы собрать бомбы...

В дом, повторил он почти шепотом. Но похоже было на то, что отступать в дом поздно... С десяток виденных вчера небольших черных зверьков, (вблизи похожих не на собак, а на припавших к земле [обезьян, быстро окружали их. Они даже не казались страшными, но изредка их пасти раскрывались, обнажая частые ряды длинных и тонких, как у глубоководных рыб, зубов. В передних лапах зверьки держали заостренные палки.

Алексей очень неторопливо поджег фитили трех бомб сразу и бросил их веером. Потом упал сам и придавил Саню.

Эти взрывы, слившиеся в один, были почти неслышны. Звук обратился в свет, в белую вспышку под черепом. Саня поняла только, что бежит быстро и сбивчиво и что ее придерживает сильная рука. Она ничего не боялась. Сейчас все могло кончиться, но и только. Они успели влететь в дом, взбежать на второй этаж и закрыть перегораживающую лестницу грубую, наспех сделанную, но вроде бы прочную железную дверь. И тут же с той стороны в железо заколотили...

Дядя Вандо...

Генарх обернулся. Ковыряя сапожками ковер, стояли племянники Авид и Драган, погодки-сыновья любимой младшей маленькой сестры Благины. Муж Благины, тысячник Демьян Лампадион, пал девять лет назад в карательном походе на южан, так и не увидев младшего сына. С тех пор Благина с детьми жила у брата, наотрез отвергая женихов.

Да? Вандо поднял бровь.

Дядя Вандо...

...а можно, мы пойдем...

...в лучники? Мы...

...хорошо стреляем...

...а то дети конюха...

...мы же не трусы...

...правда...

Вандо долго смотрел на них. Под его взглядом оба смутились.

Пойдемте-ка во двор, сказал он наконец.

Мальчишки переглянулись.

По дороге он снял со стены легкий птичий лук и колчан.

На высоком крыльце он остановился. Мальчишки сопели за его спиной. Коновязь была пуста. За стражницкой на площади сотники Кипарис и Малхей сгоняли поты с отроков. От кухни брел старый седой мясоруб Зосима в своем неизменном кожаном фартуке. Увидев Вандо, он повернул к нему.

Будь здрав, генарх! Хотел Клавдии доложить, так лучше доложу тебе...

Постой, старик. Сейчас дело важнейшее. Вандо не глядя протянул лук и колчан Авиду, старшему. Авид перекинул через плечо ремень, легким движением выхватил стрелу, наложил на тетиву. Повернулся на каблуках, поднял к небу уже натянутый лук. В небе плыл коршун. Отпущенная тетива рассекла воздух. Через секунду коршун забил крылами, потом сложился и комом стал падать. Раза два он пытался непослушными крыльями поймать воздух...

Авид, не сказав ни слова и не меняясь в лице, передал лук и стрелы брату. Драган сделал все то же: перебросил ремень колчана через плечо, лихо выхватил стрелу... и вдруг замер. Вандо посмотрел туда, куда был устремлен взгляд мальчика. Над крышей конюшни взмыла и нырнула вниз крылатая и хвостатая черная тень.

Стре!.. крикнул кто-то, но Драган успел сам. Черная тень рванулась было вверх на фоне неба запечатлелся силуэт: змееобразное туловище и угловатые, как у летучей мыши, крылья, но это было движение уже убитого существа. Крылья судорожно затрепетали, вывернулись и непонятная тварь забилась в пыли посреди двора. Белое оперение стрелы дергалось и раскачивалось, как маленькое знамя капитуляции

Не подходить, распорядился Вандо. Пошлите за Авдоном! крикнул он вывернувшемуся откуда-то дворовому. Что у тебя, старик?

Зосима, не отвечая, смотрел на тварь.

Где-то я видел таких, сказал он наконец. Но вот не помню где. А шел я с таким делом, генарх: мясо портится на леднике.

Что? Как это может быть?

Не знаю. Может, в мясе изъян, а может, в леднике. И портится как-то не так. Не воняет, а расползается. Разваливается на кусочки. Никогда я про такое не слышал.

И много пропало?

Да там много и не было. С десяток туш. Так я что хочу сказать: пусть Авдон заглянет туда. Неспроста это.

Заглянет, пообещал Вандо.

Зосима кивнул и пошел обратно. Со спины он казался ожившим каменным идолом, каких много стояло в Степи. Тогда Вандо повернулся к племянникам. Они стояли, бледные и строгие, и ждали его решения.

Учиться к чародею поедете, сказал он. Но потом вернетесь в дом. Верные люди мне сейчас нужны более чем всегда.

Авид кивнул. Драган, похоже, хотел возразить, но взглянул на брата и тоже кивнул.

Мы поняли, дядя Вандо. Спасибо тебе.

Конвой уходит через два часа. Соберитесь.

Мы собраны, сказал Драган.

Неужто знали, что отпущу?

Мы бы сбежали. Авид склонил голову. Мы уже так решили...

...что сбежим...

Оба стояли понурившись.

Вот как, невесело усмехнулся Вандо. Ладно, голый умысел карается нестрого... вернетесь, получите свое. А пока бегите на кухню и скажите Римену, чтобы накормил вас поплотнее да с собой пирога дал.

Белый флажок посреди двора уже не дергался, стоял склонившись.