Чтение 18–й страницы книги ~Тени Асгарда~

Получив информацию из первых рук, быстренько обработал ее,
выделив наиболее важные моменты, и получилась прекрасная статья
- гимн современной науке и отповедь суевериям.

Честно говоря, мне просто не хотелось, чтобы "Лунная
радуга" - газета, которой я отдал несколько лет жизни,
участвовала в общем мракобесии. По этому поводу редактор устроил
мне нагоняй. Оказывается, по данным социологических опросов,
наука народу не нужна, а излишнее умствование может нанести
травму чувствительной душе обывателя.

Что ж, пускай. Я не стал спорить. Механически вернулся на
свое рабочее место и уставился в темную пустоту монитора, словно
в окно в грядущее. Мысли были разные. Первая и наиболее легко
осуществимая - бросить все и вернуться на Землю. Там, конечно,
тоже не сахар, но тем не менее... А здесь нас все равно разгонят
к чертовой матери или заставят писать какой-нибудь бред. Уже
сейчас куча желающих этим заниматься. Жаль, редактор этого не
понимает. Уж больно прост, одно слово - американец. Целая страна
не заметила, как развалилась. Мы-то это сто лет назад прошли...

Однако собирать вещи я не спешил, а вместо этого взялся за
свою картотеку. Речь шла о письмах читателей, небезразличных к
моим статьям. Письма, конечно, были разные - одни за здравие,
другие за упокой. Судя по последним, я давно уже попал в "черный
список" тех, кому при новой власти придется несладко. А те, что
поддерживали меня, могли пригодиться. Не письма, конечно, а люди.
Не занимающие никаких постов, не вошедшие ни в какие партии,
разобщенные, смутно ощущающие приближение беды и ищущие, с кем
поделиться. Молодые и старики, рабочие и служащие, бизнесмены и
интеллектуалы...

У меня захватило дух: я понял, что можно сделать. И вместе
с тем это означало перейти невидимый Рубикон, из пленника
истории стать ее творцом. Но разве не об этом я мечтал всю
жизнь?

34. Шериф Кеннеди

- Нет, - сказал я. - Никаких незаконных вооруженных
формирований. Иначе будете иметь дело с полицией. Даже не
думайте.

Я стоял лицом к окну, чтобы не смотреть Белкину в глаза.
Стыдно сказать, но я дошел до того, что в каждом встречном видел
тайного агента и все время ожидал каких-то провокаций. Когда
психопаты правят бал, и сам потихоньку становишься с приветом.

- Но почему? Не будьте бюрократом, - в голосе журналиста
звучала досада. - Если плохие парни хорошо организованы, всем
хорошим парням тоже надо объединиться, - помолчав немного, он
добавил: - Это не я сказал, а Лев Толстой.

- Неужели? А я решил, что вы боевиков насмотрелись.

- Послушайте, люди Хэрриша наглеют с каждым днем. Против
этих "вооруженных формирований" вы ничего не имеете?

- Они вполне законны.

- Да бросьте! Вы прекрасно знаете, какое давление было
оказано на Совет. Это просто насмешка над демократией.

- Закон есть закон.

В этот момент я, должно быть выглядел тупым самодовольным
кретином. Собственно, многие меня таким и считают. Иногда это
даже бывало полезно, но не сейчас.

- Скажу вам только одно. Пока я шериф, я буду защищать
закон - даже от вас.

Журналист неожиданно улыбнулся.

- А если вы не будете шерифом?

- Тогда и поговорим.

- Заметано! - Белкин заговорщицки подмигнул мне.

- Вон! - прорычал я. Терпеть не могу фамильярностей от
малознакомых людей.

Хотя кое-какие мысли он во мне посеял. Я не слишком
обольщался на свой счет в случае победы оппозиции, но полагал,
что до конца исполню свой долг. Теперь я видел, что конец этот
может легко перейти в начало. Там, вероятно, соберется кучка
романтиков-идеалистов, не знающих, с какого конца держать
излучатель. Человек с моим опытом будет просто необходим.

Пожалуй, Лев Толстой был прав.

35. Майкл Петрович

Вот и настал он - последний день, когда ничего уже нельзя
изменить. Когда изнурительная гонка должна смениться тоскливым
ожиданием. Еще вчера ты вновь и вновь пытался достучаться до
чужих умов и сердец, а сегодня у тебя связаны руки. Осталось
выполнить свой - возможно, последний - гражданский долг.

Помнится, в прошлый раз я сомневался, этично ли голосовать
за самого себя. Но в глубине души, должно быть, лукавил. Теперь
вопрос уже не стоял. Потому что решалась не моя личная судьба, а
судьба всего этого маленького мирка, что стал нам так дорог.

Под утро мне снились кошмары. когда я вынырнул из их темной
круговерти, обратно возвращаться уже не хотелось. Я поднялся с
постели, привел себя в порядок, выпил две чашки черного кофе для
бодрости и отправился на окружной избирательный участок.

Народу на улице было немного: воскресным утром большинство
предпочитало поспать. Редкие прохожие узнавали меня - одни
приветливо улыбались и здоровались, другие хмурились исподлобья
и бормотали что-то нелицеприятное. На подходе к участку меня
словила съемочная бригада - молодые, симпатичные ребята,
готовившие репортаж о выборах. Несмотря на их живой интерес, мне
показалось, что они не воспринимают ситуацию всерьез. Для них
политика была частью индустрии развлечений. Что ж, иногда и мне
представлялось, что мы все участвуем в бесконечной пьесе абсурда
на потеху неведомым зрителям.

Обстановка вокруг участка была напряженной. Что-то недоброе
витало в воздухе. Меня пробрал озноб. Весело болтавшие репортеры
притихли. Представшая нашим взорам картина не предвещала ничего
хорошего.

Во-первых, здесь были штурмовики. В этот день по приказу
Хэрриша они занимались "охраной правопорядка" на всех
избирательных участках "в целях защиты свобод граждан и во
избежание провокаций". Эти, судя по всему, с удовольствием
выполняли возложенную на них миссию, поигрывая бейсбольными
битами и железными цепями, посасывая пиво из банок и распугивая
слабонервных избирателей.

Во-вторых, здесь были несколько темных личностей, в которых
по нелепым балахонам и рогатому знаку Луны легко было узнать
адептов секты "Лунная жизнь". Нечасто они одевали в миру свою
парадную форму, разве что по большим праздникам своего странного
культа. Я знал, что "лунатики" тоже на стороне Хэрриша, что это
они подкинули ему идейку о Новом Асгарде. Но формально
придраться было, как всегда, не к чему. "Наблюдатели от
общественных организаций" пользовались своими неотъемлемыми
Должно быть, они торжествовали, но, в отличие от штурмовиков,
молча.

Я увидел, как трое парней преградили дорогу маленькому, но
гордому японцу и вступили с ним в дискуссию. Как оказалось
впоследствии, ему объясняли, что узкоглазым макакам голосовать
не положено; японец в ответ цитировал Декларацию прав человека
на безупречном английском.

- Что здесь происходит? - начальственным тоном спросил я,
полагая, что во главе свиты из репортеров и приставших по дороге
сторонников выгляжу достаточно внушительно. В конце концов, я
все еще был мэром. Но этим глумливым физиономиям было, похоже,
все равно, лишь бы покуражиться.

- Кто это? Никак, господин мэр!

- Какой мэр? Не видишь, что ли, это русский медведь.

- Эй, медведь, катись в свою Москву.

- Пожалуй, не стоит пускать его в участок.

- Он там нагадит. Эти русские везде гадят.

- Смотрите, какая рожа - сейчас зарычит...

- Дорогу! - рявкнул я.

Штурмовики неохотно расступились, пропуская нас.

- Мы еще поохотимся на тебя! - злобно шептали мне вслед.

Я прошел внутрь и направился прямиком к столику за
бюллетенем...

У клерка из комиссии было что-то с лицом: оно гнило прямо
на глазах. Белесые черви копошились в чернеющем мясе, и
обнажались желтые кости черепа. Сама Смерть смотрела на меня.

Мне не было страшно - кто в наши дни не знает, что такое
наведенная галлюцинация? - но стало невыносимо противно и жалко
себя. Почему именно я должен противостоять силам Тьмы? Я закрыл
глаза, чтобы не видеть ничего, но омерзительное видение все еще
стояло перед глазами, а в воздухе пахло гниющим мясом и серой.

И тогда вдруг мое сознание провалилось куда-то в иной мир.
Я оказался под сумрачными сводами храма. Горели свечи. Невидимый
хор пел осанну. Рядом стояла она - моя последняя любовь -
светлые волосы убраны под черный платок, а голубые глаза сияют
как прежде. Она смотрела на меня, улыбаясь, но видела дальше.