несколько часов...
- потоп?
у людей давно было на исходе; я здесь третий год, и жизнь за это время
не становилась легче...
лица земли, и плугом проведем борозду...
откровенно говоря, побаиваюсь.
Намурии. Легче сказать, где его нет: в Швеции и Швейцарии, может быть,
А примеры заразительны. И если в других странах не начнут принимать
серьезных мер".
немедленно жать на тормоза, наводить порядок в защите жизни от "Хомо
Фабер", иначе мир может в несколько дней превратиться в черт знает во
что... Вы уже ударили в свой колокол?
возможности передать...
станция своя, и радиоцентр - тоже...
говорили по-английски, и на них все чаще косились те близстоявшие, кто
мог хоть что-то услышать, кроме не прекращавшегося рева толпы. -
Давайте исчезнем, пока это еще возможно. И постараемся пробиться в
Центр. Хотя не представляю...
ледоколом: меня сегодня еще не били. Ну - вперед!
в улицы, уводящие с площади, и троих просто-напросто потащило вместе
со всеми. Противостоять потоку было невозможно. К счастью, их понесло
по той же улице, по которой они пришли.
решительно, но не грубо, без обострений.
подворотню. Двор был пуст, лишь дерево по-прежнему медленно умирало, и
ему не легче было оттого, что судьба его наконец-то заинтересовала
людей всерьез.
У меня чуть не вырвали сумочку... О, да в ней кто-то успел
похозяйничать!
дождался нас? Хотя, может быть, он ни при чем, а машину угнали, чтобы
сжечь; призывы здесь, похоже, осуществляются быстро.
не успокаивается. Пешком до Центра не добраться. Выход пока один:
идемте ко мне.
подумать спокойно, для меня найдется неплохая аптечка. Гектор покачал
головой:
размышляйте глубокомысленно. Поверьте: я права. Идемте. Теперь моя
очередь возглавить шествие.
многоэтажными домами, теперь уже старыми, но по уроню удобств
наверняка превосходившими те жилища, которые во множестве воздвигал
нынешний век. Было нечто величественное в этих строениях, среди
которых не было и двух одинаковых, но все вместе они выглядели
архитектурным целым; объединяло их, кроме единой школы, и еще одно:
ощущение неприступности, замкнутости, какой-то крепостной уверенности
в себе...
домов толпился народ, тяжелые, привыкшие стоять замкнутыми двери
подъезда были распахнуты настежь, зеркальные окна - тоже, и уже летели
на мостовую книги; некоторые падали тяжело, кирпичом, словно за годы
стояния на полках книжных шкафов-семейных, переходивших из поколения в
поколение, - листы их так срослись друг с другом, что уже не могли
более разъединиться, как не могли разъединиться судьбы их героев или
символы их формул; другие книги, как будто стараясь подольше
удержаться в воздухе, а может быть, и вовсе улететь от ожидавшей их
судьбы, раскрывались на лету и были похожи на подстреленных из засады
птиц; третьи, самые старые, возможно, или более других читанные, уже в
падении разлетались отдельными страницами, и можно было подумать, что
кто-то швыряет сверху пачки листовок, чтобы донести до людей
неизвестно чей яростный призыв... Внизу люди сгребали упавшие книги,
сносили на руках, толкали ногами, прикладами ружей, громоздя кучу, и
кто-то уже подносил к куче зажигалку, бережно прикрывая ладонью лисий
хвостик пламени.
- они же не вредят природе, почему же их...
граница, до которой можно, а дальше - нельзя? Если можно убивать людей
- почему же не жечь книги? Трудно бывает начать, но еще труднее -
остановиться, особенно если катишься с кручи в каменный век...
книгами, стали грохаться на тротуары и проезжий асфальт
радиоприемники, от карманных транзисторов до массивных настольных
всеволновых суперов - один, маленький, угодил в голову кому-то из
усердствовавших внизу - тот схватился рукой за поврежденный череп,
сквозь пальцы проступила кровь, кто-то засмеялся, никто не подошел
помочь; гулко взрывались выброшенные телевизоры; откуда-то волокли,
кряхтя, аппарат телекса; из другого подъезда вышвырнули сильно, словно
из катапульты выстрелили, человека - лицо его было в крови, он
прижимал к груди пачку каких-то бумаг, их рвали у него, несколько раз
ударили, швырнули на тротуар; там он сел, глаза его близоруко моргали,
по лицу текли слезы, но обрывки бумаг он все же сжимал в пальцах...
"Господи, - простонала Ева, у нее подгибались ноги, Милов и Сектор
едва не силой тянули ее вперед, поддерживая с двух сторон, - это же
поэт, я его знаю, мы здороваемся, его, наверное, спутали с братом, тот
- ученый, но занимается астрофизикой, ну какой от нее вред природе?.."
книжный шкаф, старинный, резной, черный, одна дверца его все время
открывалась, ее со злостью захлопывали, но она снова падала. "Это не
ваш, Ева?" - спросил Гектор. Она медленно качнула головой, "Нет. У нас
все современное, мы ведь здесь недавно..." Люди со шкафом застряли в
подъезде, войти было невозможно. "Гектор, помогите им", - попросил
Милов. "Чтобы я, своими руками?.." - "Именно вы, и своими руками:
должны же мы попасть внутрь". Гектор выругался и пошел на помощь
тащившим; те были хлипковаты, чего нельзя было сказать о
корреспонденте. С его помощью шкаф выволокли, бросили на улицу, стали,
усердно пыхтя, разламывать на доски. Гектор вернулся. "Чувствую себя
подонком", - сказал он, снова взяв Еву под руку. "Зачем, зачем? -
снова не проговорила, скорее простонала Ева. - Культура же не враг
экологии, наоборот, зачем же они все это?.." "Когда же вы здесь, в
вашем западном парадизе, научитесь понимать, что лозунг - одно, а
действие - совсем другое", - с досадой пробормотал Милов. "Теперь,
наверное, уже никогда, - ответил Гектор, - просто не успеем. По-моему,
третий этаж, Ева?" "Третий", - подтвердила женщина безразличным
голосом. Лифт, естественно, не работал. Милов поднял Еву на руки,
сказал Гектору: "Идите вперед". На площадке второго этажа двое, один с
дубовым листом добровольца, другой в полицейской форме, но без
нашивок, преградили им дорогу. "Кто такие? Здесь живете?"-спросил
доброволец. Полицейский молчал, внимательно глядя на Милова; Даниил
опустил Еву, помог ей встать на ноги, чувствуя, что сейчас понадобятся
свободные руки - тогда полицейский перевел взгляд на обезьяний галстук
Милова - всмотрелся внимательно, словно там было написано нечто, -
потом посмотрел Милову прямо в глаза. Гектор тем временем тихо и
зловеще втолковывал добровольцу; "Ты что, сукин сын, не видишь - это
мадам Рикс?" "А на ней не написано, какая она такая мадам, - не без
некоторой наглости отвечал тот. Полицейский сдержанным и уверенным
голосом произнес: "Пр-рапустить!" "Слушаюсь!" - немедленно ответил
Контровский Владимир
Никитин Юрий
Контровский Владимир
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Афанасьев Роман