Чтение 18–й страницы книги ~Ингвар и Ольха~

Ингвар услышал ее вздох, оглянулся, это было его ошибкой. Ее лицо было бледным, в глазах стояли слезы. Но она молчала, даже не смотрела в его сторону. В груди у него возникла резкая боль. Он сказал себе, что это от раны, что действие дурман-травы проходит, боль возвращается, но сам себя возненавидел за глупую ложь. Ведьма сумела ранить его сердце, он, по ее подлому замыслу, должен ощутить вину, что увез ее из родного племени!

Нет, сказал он себе яростно. Я прав. Я должен ее увезти, я креплю Новую Русь. Для блага державы можно и невиновного обидеть. А она вовсе не овечка безвинная!

Держась за грудь, он повернулся к двери. Успел увидеть, как в ее глазах что-то изменилось, но был слишком слаб и измучен, чтобы ломать голову. Еще, когда отнял от нее руки, как будто оставил там весь жар, все чувства, кроме злости и пустоты, а сам остался только пустым сосудом. Глава 23

Ингвар ушел готовиться к отъезду, а нищей собираться -- только подпоясаться, посидела, бессильно сложа руки, снова подошла к окошку, единственному лучику в мир, где есть движение воздуха, где над головой не потолочные балки с мизгирней, а бесконечно высокое небо...

Она увидела расплюснутую фигуру Ингвара. Отсюда с высоты он казался вовсе из одних широчайших прочей, двигался, однако резко, а люди от его злых окриков метались как вспугнутые мухи. Из пристройки выбежала молодая девка. Ольха узнала Бузину. С радостным визгом бросилась к воеводе, повисла на шее, дрыгая ногами.

Ингвар, Ольха видела отчетливо, погладил ее по спине, похлопал во зовуще оттопыренной заднице. Показалось, или он в самом деле дернул головой, будто намеревался взглянуть на окна? Затем осторожно опустил ее на землю, расцепил ее руки на своей шее. Что-то говорил, губы шевелились, она смеялась и хваталась обеими руками за его рубашку. Он говорил терпеливо, держал кисти ее рук в своих ладонях.

Ну разве так можно цепляться, подумала Ольха брезгливо. Ни один мужчина не стоит того, чтобы за него цепляться. Да еще вот так прилюдно. Как бы предостерегая всех, что он уже занят. Неужели найдутся такие дуры... Хотя, почему нет? Иным нравятся плеть и грубый окрик. А то и кулаки. Бьет, значит -- любит.

Наконец Бузина убежала, подпрыгивая как ребенок и вскидывая широким задом. На пороге оглянулась, смеясь и двигая глазками, но Ингвар уже гонял челядинцев, что выкатывали повозку, впрягшись в длинные оглобли. Мог бы и оценить, подумала Ольха злорадно. Для него девка старается. И платье носит таков короткое, что смотреть срам. И телесами трясет вовсю, а он только сопит.

Странно, ощутила тайное удовольствие, что он остался равнодушен к сочному мясу Бузины, Хотя равнодушен сейчас, при солнечном свете. А когда наступает ночь, когда темные силы крови говорят в мужских жилах громко и оглушающе, когда мужчины, как завороженные жабы, прут в пасти змей...

Это не мое дело, сказала она себе резко. Не мое дело! Может быть, даже лучше, если он будет проводить с этой девкой не только ночи, но и дни. Не будет раздражать и злить ее своим дурацким видом, насупленным лицом. Словно не он ее держит в плену, а она его!

Не мое дело, повторила она твердо. Больше об этом не хочу знать, говорить и слышать.

Дверь распахнулась, Ингвар вошел, буркнул:

-- Запрягают. Ты готова?

-- Нет, -- съязвила она, -- еще не все вещи собрала:

Он нахмурился, голос стал предостерегающим:

-- Что-то ты больно осмелела...

-- А я никогда не была трусливой. Ты не заметил? -- и добавила ровным, как степь, голосом, -- Эта женщина... кто она?

Ингвар застыл, долго собирался с ответом, будто размышлял как защитить Киев от хазарской конницы и, вообще, обустроить Новую Русь:

-- Э-э... какая?

-- Которую ты на руках носил.

Он вспыхнул:

-- Я никого на руках не носил!.. Ты говоришь о Бузине?

-- Если ее так зовут.

-- А в чем дело? -- насторожился он. -- Она подходила к тебе?

-- А что? -- ответила она вопросом на вопрос. -- Я такая уж заразная? Она могла попытаться меня утешить...

Он отмахнулся с некоторым пренебрежением:

-- Тебя?

Она вскинула брови:

-- А что? Я уж совсем не нуждаюсь в утешении?

Ингвар смотрел на нее с сомнением. Лицо его было неподвижно, однако в глазах поблескивали злые огоньки. Похоже, не считал, что ей может потребоваться утешение вообще. Но когда заговорил, взор его уперся в пол, а голос стал несколько досадливым:

-- Просто она... чересчур проста.

-- Мы все просты.

-- Она проста как корова. Ей все одно кто будет ее быком, лишь бы он был самый сильный и здоровый. Ну, чтобы от него был приплод крепкий... И побольше.

От удовольствия горячая кровь бросилась в ее лицо с такой силой, что щеки защипало как ошпаренные. А Ингвар неожиданно добавил с пренебрежением:

-- Ей бы среди древлян жить. Там с коровами не считаются. Берут за веревку и ведут, куда хотят.

Ольха опешила от неожиданного оскорбления:

-- За веревку? Это старинный обычай! Обычай умыкания!

Ингвар прищурился насмешливо:

-- Самый древний, значит -- самый лучший?

-- Да, -- отрезала она. -- Что хорошего, когда молодые сходятся по любви? Много понимают в своем телячьем возрасте! Куда лучше у тиверцев, там все решают родители. Им, с их жизненным опытом, виднее кого с кем повязать, кто с кем уживется, от кого здоровые дети пойдут.

-- А у древлян? -- спросил он совсем насмешливо.

-- Еще лучше, -- отрезала она с вызовом. -- Только настоящий мужчина способен похитить девку из чужого племени! Это не просто. Надо быть не просто лазутчиком, но суметь высмотреть то, что по сердцу, подкрасться, схватить, связать и бегом унести, когда по пятам гонятся разъяренные воины... От таких мужчин рождаются сильные дети. А те мужчины, которые не сумели добыть себе жен похищением, остаются без потомства. Так сами боги отсеивают слабых.

Он окинул ее придирчивым взглядом. Все верно, древляне по большей части люди рослые, крепкие, мускулистые.

-- Но как же ты? -- спросил он.

-- Что я?

-- Не обидно, когда тебя схватят как бессловесную овцу и потащат неизвестно куда и кто?

Она гордо выпрямилась:

-- Я княгиня!

-- Это уже слышал.

-- Княгинь не воруют. Мы сами решаем свою судьбу. У князей, в отличие от простолюдинов, хватает ума, чтобы выбрать то, что самое лучшее.

-- Для них?

-- И для племени.

Он выглянул в окно, бросил с мрачным удовлетворением:

-- Повозку уже подогнали. Пошли!

Солнце клонилось к закату. Длинные тени перекрыли улицу, воздух был теплый, устоявшийся, а небо стало синим. Только на западе облака медленно окрашивались алым светом.

У крыльца стояла повозка, запряженная тройкой коней. Дуги были украшены лентами, словно на свадьбе, у коренного под дугой висел бубенчик. Даже Ингвар почуял неуместность такого украшения. Ольха ощутила его настроение, сказала просяще:

-- Я дала слово. Могу я поехать верхом?

-- Можешь, -- ответил Ингвар. Тут же ощутил, что сказал чересчур быстро. Вынужденно, озлился на себя: -- Но с тобой поедут мои люди.

-- Благодарю.

Он кивнул дружинникам, Боян тут же подъехал ближе. Он был на вороном жеребце, тот храпел как огненный змей, выворачивал шею, пытаясь цапнуть седока зубами за сапог.

-- Возьми еще Окуня, -- велел Ингвар. -- И глаз с нее не спускайте.

Боян смерил Ольху недобрым взором. Процедил медленно, с расстановкой:

-- На этот раз не уйдет. Я горлицу бью на лету за сорок саженей. А стрелы мои острые.

-- Я дала слово, -- напомнила она, уже сердясь. -- А я, в отличие от тебя, раба своего слова.

Она наблюдала как воевода пытается сесть на коня, дышит тяжело, его чуть ли не силой усадили в повозку. Ту самую, что пригнали для нее. Когда Окунь заботливо укутал ему ноги медвежьей шкурой, словно старому деду, Ингвар чуть его не убил. В ответ непреклонный Окунь натянул шкуру до плечей, подоткнул за спиной, чтобы не дуло.

Ольха отводила взор. Противника хорошо видеть поверженного, но не униженного. Кровавый пес Олега заслуживает смерти, но не позора. Хотя нет позора быть раненым и ехать в повозке. Может быть, видит позор быть раненым женщиной? Которой победно скакать на коне, в то время когда его повезут как калеку?

Она ощутила легкий укор вины. Еще чуть, и лезвие ее меча нанесло бы такую рану, что он бы не выжил. Или не выжил бы, чуть дольше скрывай ту рану. Изошел бы горячей кровью... Что все-таки заставило его терпеть, скрывать?

Жаркая краска прилила к ее щекам, когда вспомнила, как омывала его рану, накладывала целебные листья, плотно завязывала чистым. Грудь у него оказалась еще шире, чем она думала, черные волосы покрывают широкие твердые мышцы, словно вырезанные из старого дуба. Живот в ровных валиках мускулов, тоже слегка прикрытых волосами. Тогда она ничего не чувствовала, спешно врачевала, но сейчас в кончиках пальцев пошло странное жжение.

Да, он был беспомощен как ребенок. Когда его душа покинула тело и витала над ними, наблюдая, его жестокое лицо расслабилось, он показался ей совсем юным. Может быть и был юн, долго ли войне ожесточить?

Дружинники коней выводили уже оседланных, готовых к дороге. Ингвар спросил зло:

-- Ты когда-нибудь ездила верхом?

Она хотела напомнить, что он сам ее вез, не выпуская из рук, но ощутила, что он хочет как-то отыграться за свою беспомощность, и ответила кротко:

-- Мало.

-- Гм... Окунь, подай ей тогда вон ту рыжую кобылу. Нет, которая еще без седла... Они чем-то похожи. Если не погрызутся, то подружатся.

Похолодев, она осторожно приблизилась к коню. Кобыла покосилась на нее налитым кровью глазом, грозно всхрапнула. Ольха заговорила тихо и убеждающе. Слова заговора диких и злых коней лились как бы сами по себе, она их помнила хорошо, а руки ее осторожно гладили нежную шелковистую кожу. Она чувствовала подрагивающие мышцы, готовые в любой миг бросить могучее тело в прыжок, чувствовала напряжение и умело его гасила, убеждала, подчиняла.

Окунь смотрел с любопытством. Ольха увидела, как лицо Ингвара дрогнуло, он как будто уже пожалел о своем приказе. Когда его губы шевельнулись, готовые отменить приказание. Ольха взяла седло и, поглаживая и разговаривая с конем, одела, затянула подпруги.

Кобыла обнюхала ее. Ольха погладила нежные шелковые ноздри, медленно поставила ногу в стремя, поднялась в седло. Слово предостережения замерзло на губах Ингвара.

Кобыла нервно переступала ногами, кожа ее вздрагивала, она выворачивала шею, разглядывая седока, но стояла на месте.

-- Трогай, -- буркнул Ингвар возничему.

Беспокойство за всадницу -- погибнет, древлян придется огнем и мечом, а искалечится -- того хуже, никто не возьмет в жены -- перешло в раздражение. Ишь, красуется в седле. Словно на нем и родилась. Ведьма проклятая. Такая и с волками общий язык найдет. Сама зверюка лесная, чего от нее еще ждать!

Они неспешно проехали по улице, повернули, кони резво пошли с холма. Ольха невольно оглянулась, и снова по спине побежали мурашки благоговейного восторга. На вершине Старой горы блистает нечеловеческим великолепием дворец князя Олега. От него и вниз тесно лепятся друг к другу роскошнейшие терема богатейших бояр и воевод. На вершинах других холмов, почему-то именуемых горами, где раньше были дома братьев Кия: Щека, Хорива, и сестры их Лебеди, терема такие же богатые как у князя. Там жили лучшие воеводы Киева, а теперь их захватили русы...

У Почайны воды не видно из-за множества судов заморских кораблей. Там глохнешь от гула человеческих голосов, слепнешь от обилия товаров, ибо торжище неподалеку, а там есть, по словам челяди все, что только сеть на свете.

Она заметила, что, несмотря на данное ею слово, боян и Окунь следуют за нею неотступно. Они держались чуть сзади, даже смотрели вроде бы по сторонам, но под нею была гнедая, а они мчались на вороных, а вороные, как известно далее малому дитяти, самые быстрые кони на всем белом свете. Вороных никому не догнать, даже в кощюнах и песнях поется.

Настроение ее сразу испортилось. Она пленница, забывать не стоит н на миг. Он сам нарушает слово, даже гордится, но она слова не нарушит, пусть данное и врагу. Боги следят за нарушением клятв и жестоко карают нарушителей!

Когда выехали за городские ворота, ей показалось, что теплый летний вечер сразу стал сырым и промозглым. Ингвар повез ее среди полей, но после яркости и богатства Киева зеленые поля выглядели бедными, жалкими. Крохотные веси на пригорках -- дабы не затопило весной, издали казались кучами навоза. Над ровным полем гулял неприятный мокрый ветер, пробирал до костей. После Киева, а еще после ее густого леса, здесь казалось голо и пустынно.

Едва отъехали, навстречу понеслись телеги с пьяно орущим народом. Ольху удивило, что даже девки и бабы натужно кричали, свистели, что-то разбрасывали яркое, пытаясь возбудить в себе и других веселость. Возница, немолодой мужик с курчавой бородой и сонными глазами, лихо размахивал кнутом, орал, но кони бежали ленивой трусцой, равнодушно встряхивали гривами. За его спиной двое били в бубны, на другой телеге дули, страшно выпячивая щеки, в огромные рога -- волхвы не волхвы, но мужики в белых одеяниях.

-- Свадьба, -- объяснил Окунь.

Но Ольхе свадьба показалась натужной, ненастоящей, здесь люди изо всех сил стараются веселиться, а когда веселье не удается, то затевают кровавую драку, чтобы кровью забрызгать столы и пол, чтобы под сапогами хрустели выбитые зубы. И чтобы потом сказать хвастливо: "Да что за свадьба без доброй драки?"

Повозка с Ингваром тащилась сзади. Ольха то и дело придерживала коня, а то и останавливала вовсе. Лучше подождать самой, чем Окунь ухватит за узду, или Боян засвистит предостерегающе. Оба на вороных конях, у обоих луки за плечами, а полные стрел тулы не зря висят на седельных крюках. На этот раз не упустят, задержат любой ценой. Любой!

Потому, когда дорога вынырнула из леса. Ольха первой увидела сверкающую под вечерним солнцем зеленую ширь, а в излучине реки -- сказочный терем... нет, кремль. Он высился гордо, празднично, красивый, как ненадолго опустившийся погостить на Земле орел, чье место -- небо. И весь мир, казалось, смотрит на него и любуется.

Да, он был построен мощно: массивные стены, три поверха, высокая крепостная стена, глубокий ров, что перекрывает дорогу от суши, узкие бойницы в стенах кремля... К воротам ведет мост, что перекинут через ров. Ольха с недоумением увидела толстые канаты. За них, как она не сразу догадалась, привязан край моста. Неужто это, как она слыхала от кощюнников, тот самый необычный мост, который можно опускать и поднимать, отрезая дорогу нападающим?

Боян оказался рядом, кивнул:

-- Нравится?

-- Еще бы, -- прошептала она. -- Как в сказке... Чей это?

-- Ингвара, -- ответил Боян с такой гордостью, будто только что сам выиграл в кости этот кремль со всеми окрестными землями, весями и пастбищами.

-- Да? Тогда он должен быть сказочно богат.

Подъехал Окунь, фыркнул как большой конь, которому с сеном попала муха размером с лягушку:

-- Для мужчины это не важно.

Для мужика разве что...

Послышался стук колес. Ольха тронула коня, Боян и Окунь на рысях ехали по бокам. Дорога дальше пошла прямая как стрела, словно спешила в нетерпении домчаться до чудесного кремля и юркнуть под его своды.

Ольха, несмотря на сумрачное настроение, ощутила как сердце застучало часто и взволнованно. Чего только не навидалась с того дня, как ее связанную увезли из родных земель! И, похоже, что еще не конец.

А кто строил такую красоту? -- спросила она возбужденно. Помрачнела, голос стал сухим. -- Кого-то из полянских князей зарезали?

Боян расхохотался:

Полянских? Да разве поляне такой замок построят?

Зомок?

Ну да. По-вашему кремль, только чуть... иначе. Это выстроил еще Аскольд. Его люди строили. Правда, поляне помогали, но так, по малости. Ямы копали, бревна носили... Аскольд в нем жил, когда Киев оставлял на своего друга Дира. А потом, когда пришел Олег... Ну, дальше ты знаешь.

Кони, завидя вырастающие впереди ворота замка, неслись весело, взбрыкивали, ржали, помахивали хвостами. Когда копыта застучали по деревянному мосту. Ольха убедилась, что, в самом деле, тот лежит на деревянном настиле свободно, ничем не закреплен. Входит тютелька в тютельку, телега проедет, и молоко в горшках не колыхнется. А канатами можно поднять так, что встанет дыбки, прикрывая собой на той стороне рва и без того закрытые ворота.

Окунь, не слезая с седла, рукоятью топора постучал в ворота. Прислушался, привстал на стременах, заорал рассерженно:

-- Эй там? Кончай спать!

Над деревянным частоколом появилась лохматая голова. Мужик тупо смотрел на всадника, зевал, тер глаза, наконец, сказал удивленно:

-- Никак Окунь? Ишь, пожаловал... А это с тобой кто?

-- Открывай ворота, -- прикрикнул Окунь уже свирепея. -- С курами ложитесь, что ли? Не видишь, сам хозяин едет.

Над воротами появились еще головы, оглядели всех, рассмотрели, наконец, в подъезжающей повозке Ингвара. По ту сторону ворот послышался визг, метушня, топот, затем загремели тяжелые засовы.

Ворота отворились быстро, за створки тянули десятки рук. Ольха на мгновение задержала коня, ошеломленная увиденным. Двор огромен и тоже как у великого князя вымощен каменными плитами. Терем на той стороне двора сложен из камня, самые мелкие с бычью голову, лишь верхний поверх, третий, из дерева. Однако бревна такой толщины, что какие же велеты сумели поднять их так высоко? Окна из цветного стекла, в то время как даже окна бояр и знатных воевод Киева затянуты пусть не бычьим пузырем, как у древлян, но все же у них вставлены тонкие прозрачные пластинки кварца или простой слюды.

Из пристроек выбегала челядь. Ольха с удивлением заметила, что почти все смеялись, кричали весело, женщины поднимали детей над головой, указывая на повозку с Ингваром. Похоже, его не очень боятся, подумала она с удивлением. А ведь вся прислуга из покоренных полян... Или уже свыклись с ролью рабов?

Окунь у крыльца бросил поводья мальчишке, призывно махал рукой. Ингвар вылез из повозки, держался прямо. Лицо его было бледное, но глаза блестели. Он улыбался и вздымал над головой руки, приветствовал всех и вся.

На крыльцо неспешно вышла рослая добротно одетая женщина. Лицо было строгим, крючковатый нос роднил ее с хищной птицей. Она уперла руки в бока:

-- Явились... -- голос ее был могучим, гулким, словно шел из глубокого колодца. -- Где вас черти носили?

Ингвар раскинул руки:

-- Узнаю Зверяту! Неужто теперь здороваются так?

Дружинники покидали коней, мальчишки наперебой расхватывали, тащили на конюшню. Двое подрались за право повести к колодцу настоящего боевого коня, оба заревели. Ольха, единственная из приехавших, оставалась в седле. Она пленница, без воли ее тюремщика не смеет шевельнуть и пальцем. Так он сказал.

Ингвар протянул ей руку и насмешливо, так поняла, преклонил колено. Что ж, получи! Она наступила ему на колено, стараясь сделать побольнее, затем спрыгнула на землю.

-- У меня в гостях княгина Ольха, -- сказал он Зверяте. -- Возможно, пробудет несколько дней.

-- Я ей покажу лучшую светлицу, -- громыхнула Зверята.

Ее запавшие глаза подозрительно оглядели гостью с головы до ног. Ольха видела в лице женщины, которую Ингвар называл Зверятой, недоверие и неприязнь.

-- Спасибо, лучше покажу я, -- отрезал Ингвар. -- Так надежнее.

-- Ее плохо где-то принимали?

Ольха чувствовала на себе ее испытующий взгляд. Это была ключница, она повидала их немало, чтобы не научиться узнавать с первого взгляда. Сильная уверенная женщина, умеющая держать дворовых девок в кулаке, всем найти работу, держать дом в чистоте, следить, чтобы в подвалах не переводились мясо и хлеб, считать деньги хозяина, лишнее но тратить.

-- Плохо, -- буркнул он. -- Ой, как плохо. Но некоторые, наоборот, слишком хорошо.

Слишком, подумала она, чувствуя как в душе закипает гнев. Это Сфенел принял слишком хорошо? Что с ним? Жив ли еще? Конечно, здесь с точки зрения Ингвара будет как раз: улизнуть не удастся.

Внезапно взгляд Зверяты смягчился.

-- Я вижу, -- сказала она, -- вам обоим досталось.

-- Гм...

-- Бедненькая, -- сказала Зверята. Она обняла Ольху за плечи повела в дом, не обращая внимания на запрещающий взор хозяина. -- Правда, я не знаю мест, где с нами, женщинами, обращались бы хорошо... Но здесь, я тебе обещаю, тебя никто не обидит. Кроме меня.

Ольха перехватила предостерегающий взгляд, брошенный Ингваром, но Зверята не заметила. Или не захотела заметить. Ольха в самом деле чувствовала странную защищенность. От женщины, судя по ее одежде и говору -- полянки, исходила добрая сила и властность. Глава 24

Ольха, чувствуя на плече тяжелую руку Зверяты, поднималась по скрипучему крыльцу с сильно бьющимся сердцем. С этим домом явно связана какая-то тайна. Он не выглядит старым, его построили не сто лет тому, но выглядит запущенным, усталым. И это, несмотря на множество челяди, усилия могучей ключницы и, как очевидно, несомненный достаток.

Так выглядит старше своих лет человек, которого гложет тяжкая хворь, или который давно махнул рукой на то, как выглядит, что ест, как одевается, или что о нем подумают соседи.

Зверята молчала, сопела, говорить не давали крутые ступени, а Ольха молча дивилась княжескому убранству терема. Если поразил ее снаружи, то внутри просто дыхание обрывалось при виде дорогих и красивых вещей. В стены вделаны в два ряда огромные светильники в виде сказочных зверей, грифонов, змей, а стены завешаны толстыми коврами! В промежутках торчат рогатые головы туров, лосей, оленей, скалят клыки кабаны чудовищных размолов, грозно смотрят хозяева леса....

Когда Зверята повела ее через цепь огромных комнат, горниц, светлиц. Ольха чувствовала оторопь при виде изукрашенных стен, где на коврах в изобилии висит дорогое оружие. Еще а Искоростене ее научили отличать хороший булат от сыродутного железа, а тут ко всему еще рукояти мечей, топоров, кинжалов блещут драгоценными камнями! Налучники, виданное ли дело, окованы темным серебром!

От обилия всевозможного оружия закружилась голова. Она Даже не знала, что оно бывает такое разное и такое красивое. И что его может быть столько в одном месте.

-- Вот здесь, -- сказала Зверята. -- Не перепутай, напротив такая же дверь.

Она оставила ее одну. Ольха прикрыла за собой дверь и робко постояла у порога, боясь сдвинуться с места. Комната была исполинская, целая палата. Высокая кровать с крышей из цветной материи стоит зачем-то посередке. По обе стороны лежат роскошные медвежьи шкуры. Но стены убраны коврами. Ольха с раскрытым ртом, как лесная дурочка, засмотрелась на искусно вытканные цветы и узоры. Она не представляла, как это делается, где живут такие люди, что умеют делать такую красоту. Проклятые русы сумели покорить и это племя! А дань берут, наверняка, одними коврами...

Под стеной стояли два стола, кресла с резными спинками, тяжелые комоды, сундуки. Все богато украшено искусной резьбой, серебром, даже золотом.

Слышно было, как хлопали двери, слышались шаги. То тяжелые, уверенные, то быстрые шажки сенных девок. Потом протопало достаточно тяжело, так ходят мужчины, но Ольха ощутила, дверь сейчас откроет Зверята.

-- Тебе принесут помыться, -- заявила Зверята с порога, -- потом переоденешься, а ужинать позовут вниз.

-- Я не хочу одевать чужое, -- возразила Ольха.

Зверята удивилась:

-- Чужое? Да в этом доме нет ни одной женщины! Настоящей, я имею в виду. Моль отъелась такая, что ее уже мыши боятся. Осмотрись пока, там в сундуках немало диковин. А я же пойду распоряжусь.

Она погладила Ольху по голове, сразу поведя себя покровительственно, ушла. Ольха выждала пока шаги утихли, на цыпочках подбежала к двери. Выглянула осторожненько. Коридор пуст, стражей не видно.

Странно. Ингвар утверждал, что в его доме муравей не проползет не замеченным. Что он имел в виду?