Чтение 18–й страницы книги ~Княжеский пир~

Игнатий кивал, сказал с сомнением:

-- Я обещал твоему отцу помогать тебе... Но, боюсь, что здесь ничего не сделаешь. А прибегать к помощи магии нам не велит закон... я уж не говорю о вере. Вся магия теперь считается нечистой, а сами маги -- нечистью.

Она это знала, но священник сказал это так, словно еще вчера маги и колдовство мирно жили в их мире, и никто не считал их нечистым делом. И неожиданно, она полагала, что сама додумалась, у нее вырвалось:

-- Если бы я могла!.. Если бы могла хотя бы с помощью магии...

Священник сочувствующе качал головой:

-- Беда в том, что в самом деле можно... И даже многое получить можно! Но дело в том, что тогда бессмертная душа, и без того рожденная в грехе, еще больше отягощается грехом. Правда, отцы церкви говорят, что если любовь доподлинная, то душе прощается, ибо наш бог -- это Любовь, но все же риск великоват...

На миг ей почудилось, что священник сам подталкивает к какому-то решению, даже убирает заботливо с дороги камешки, но страстное желание, обида и ревность тут же вытеснили все, кроме жажды увидеть прекрасного витязя:

-- Скажи, святой отец! У меня все равно душа загублена!

Игнатий поколебался, сказал с еще большим вздохом:

-- Я не могу. Мне сан не позволяет. Все-таки я служу святой церкви. Ревностно служу! Я не какой-нибудь нечестивый маг, как к примеру подлый Артогакс, что все еще занимается подлым колдовством, торгует приворотными зельями, вином для неверных, вмешивается в дела душевные, хотя это все в руках Господа нашего, а он лишь погрязает в мерзостном грехе...

Она перепросила жадно:

-- Ты знаешь, где он живет?

Священник отмахнулся:

-- Да кто не знает? В восточной части города, где селится всякая нечисть... К нему даже купцы ходят, чтобы он предсказал убытки или прибыль! Все о презренном богатстве пекутся, а ведь истинные сокровища в душе людской, о чем печется святая церковь...

Когда он обернулся, кресло было пусто. Далеко внизу хлопнула входная дверь, торопливо простучали женские каблуки.

Он спрятал довольную улыбку.

Маг Артогакс слушал ее нетерпеливо, часто поглядывал в окно. Маленький, сгорбленный и с длинной седой бородой до пояса, он походил больше на гнома, чем на человека. Сморщенное лицо было темным, изрезанным такими глубокими морщинами, что выглядело собранным в складки.

Ей показалось, что он уже знает о цели ее прихода, но на то он и маг, сейчас слушал недолго, прервал:

-- Нет у меня приворотных зелий!.. И не делаю. Это дело деревенских старух, а я маг, милая. Говори коротко, что ты хочешь?

Она вздохнула, вытащила кошель. На середине стола рассыпались крупные бриллианты, рубины, сапфиры. Все такой немыслимой чистоты, что все видавший маг покачал головой в изумлении.

-- Я хочу получить того витязя, -- сказала она. -- Я хочу, чтобы когда я приду к нему, он не отверг меня. А когда уйду, чтобы мечтал о минуте, когда приду снова.

Маг не отрывал взгляда от камней:

-- Это из сиокийских земель?.. Нет, я о рубинах... Что ж, это желание уже достаточно трудное, чтобы деревенская старуха не взялась. До для мага... гм... маловато. Ни один не возьмется за такую мелочь. Чтобы не позориться.

Она закусила губу. На глазах выступили слезы:

-- А что же трудно?

-- Ну, все же надо желание побольше... К тому же алмазы чистейшей воды!.. Давайте сделаем так: ко всему прибавим красоту... нет, настоящую. Тело меняется просто, это же мягкая глина в умелых руках!.. И сапфиры, какие сапфиры... Пожалуй, добавим еще и бессмертие...

Она ахнула:

-- Какое... бессмертие?

-- Ну, не совсем бессмертие, -- сказал он успокаивающе. -- Просто вы останетесь молодой и красивой на всю жизнь. На сто лет, тысячу или сто тысяч -- сколько проживете. Правда, можно погибнуть, но и это будет не просто, я обещаю...

Она слушала заворожено. А маг смахнул драгоценности в ящик стола, поднял на нее горящие глаза, голос его стал громким и властным, а слова отдавались в голове как удары. Из глаз метнулось оранжевое пламя. Она в страхе отшатнулась, но упала не на пол, а в холодную пустоту...

Маг небрежно задвинул ящик. За эту услугу ему уже заплатили. Намного больше.

Глава 28

Воздух был сырой, а когда Исмельда открыла глаза, то взгляд утонул в темноте. Еще чувствуя в голове туман, она слабо пошевелила руками. Ощутила, как напряглись и расслабились мышцы по всему телу. Ей почудилось, что сил как будто даже прибавилось, в жилах поселилась радостная мощь, жажда двигаться...

Приподнялась, из тьмы в лоб ударил твердый, как дерево, кулак. Она упала на спину, из глаз брызнули искры. Локти уперлись в твердое. В голове мелькнуло страшное: она в гробу. С нею был обморок, приняли за мертвую и похоронили! Сколько наслышалась в детстве жутких рассказов о похороненных заживо!

В панике уперлась руками в крышку, напряглась, та начала медленно подаваться вверх. Встала на колени, уже уперлась плечами, а когда попробовала разогнуть колени, крышка пошла вверх неожиданно легко, пахнуло холодным воздухом, под ноги посыпались комья земли.

Мир был залит дивным ярким светом, радостно серебристым, но когда она в изумлении подняла голову, едва не рухнула на доски, потрясенная невиданным небом. Мириады звезд блистали как маленькие солнца, а крохотный осколок месяца заливал весь мир сказочно прекрасным серебряным светом!

Да, она стояла, отодвинув могильную плиту, по шею в яме. Ноги действительно в гробу. Пришлось упереться руками в края ямы, пытаясь выбраться...

В следующий миг она вскрикнула и упала на дно. Когда поднялась на дрожащих ногах, вскинула обе руки навстречу лунному свету. Длинные, белые, с тонкими запястьями, изящными пальцами!

В смятении перевела взор на ноги. Те прятались в тени, но она уже чувствовала, что тело ее изменилось, ноги длинные и стройные, а в поясе тонка...

Торопливо, осыпая под ноги края могилы, она выкарабкалась наверх, торопливо оглядела себя. Тело ее изменилось, хотя она чувствовала себя в том же весе, но теперь вытянулась, с радостным изумлением ощутила, что грудь стала крупной и упругой, две белоснежные чаши, безукоризненные и чистые...

Не сразу поняла, что ей что-то оттягивает голову, мотнула, по плечам и спине хлестнули волосы -- длинные, черные, блестящие, слегка вьющиеся. До поясницы целый водопад великолепных волос!

Внезапно услышала сдержанный смешок. В страхе отпрянула, вгляделась в темноту. Там зашевелилось, в лунном свете выдвинулся немолодой мужчина, показал пустые руки успокаивающе, снова присел на ближайшую мраморную плиту.

-- Не пугайтесь, -- голос его был ровный и спокойный, голос сильного и уверенного в себе знатного человека. -- Я такой же, как и вы. Ждал, когда выберетесь, чтобы вы не слишком испугались... А засмеялся, потому-то уж чисто все по-женски: в первую очередь -- как я выгляжу?

Она пробормотала:

-- Чтоб я не напугалась?.. Я как раз вас испугалась больше. Вы знали, что я выберусь?

-- Предполагал, -- поправился мужчина. -- Были некоторые признаки... А так как теперь вы одна из нас, я расскажу кое-какие мелочи, чтобы вы сразу не наделали глупостей.

Она с подозрением огляделась:

-- Что значит, одна из вас? Меня зовут Исмельда. Я дочь сановника Силурга. У меня был обморок, меня похоронили по ошибке. Я сейчас вернусь, заставлю отца прогнать лекаря... а то и бросить в темницу, переоденусь, а утром посмеемся над моим приключением.

Он смотрел внимательно, как ей показалось, с грустью. Голос его, такой же ровный, чуточку потеплел:

-- Да, вы все еще не понимаете... Даже то, что все случившееся приняли так... спокойно. И даже прикинули, как наказать лекаря. Если бы вы остались прежней, которую захоронили по ошибке...

Она зябко повела плечами. В самом деле, она должна была умереть от ужаса. Очутиться ночью на кладбище!.. В гробу!.. Похороненной заживо!.. А сейчас ей даже призрачный свет луны, который раньше пугал до истерики, кажется прекрасным...

Его голова была залита лунным светом, но лицо оставалось в тени. И все же она не чувствовала страха. Возможно, потому что он говорил с участием:

-- Отныне у вас другой мир. Вы еще не предполагаете... не ощутили, что отныне вы всегда останетесь такой молодой и красивой...

Холодок страха пробежал по ее телу. Спросила чужим голосом:

-- Уже второй человек говорит загадками.

-- Да? Странно. Кто бы в том мире мог такое знать?

-- Маг, -- ответила она, -- который и дал мне зелье.

Даже при лунном свете она видела вспыхнувший огонек в его глазах:

-- В самом деле? Удивительно!.. Чтобы простой человек мог сам такое свершить... добровольно отправиться в наш мир...

Она сказала сердито:

-- О чем вы?

-- Еще не догадываетесь?

-- Нет, отрезала она.

В сердце метался страх, догадки одна ужаснее другой лезли в голову. Он смотрел сочувствующе, в голосе теплоты не убавилось:

-- Так-так... Но мне кажется, что оказывая вам такую услугу, они больше преследовали свои цели. Не знаю, какие, но свои.

-- О чем вы?

-- Сперва скажите, -- сказал он, -- сколько мне лет?

-- Мне все равно, -- выкрикнула она, -- скажите, что со мной?

-- Нет, -- возразил он, -- сперва вы ответите. Дурочка, я стараюсь вас успокоить, подготовить. Когда узнаете, сколько лет, вам станет чуточку легче. А может быть, и не чуточку.

Она смерила его взглядом исподлобья.

-- Тридцать пять, -- буркнула зло. -- Пусть сорок. И что дальше?

-- Мне семь с лишним столетий, -- ответил он спокойно, -- я помню эллинов, от которых у нас остались только легенды и статуи, помню древних цезарей... И все время я жил, наслаждался жизнью. С известными ограничениями, правда. То же самое предстоит и вам. Вы отныне навсегда останетесь молодой и прекрасной! Навсегда... это совсем не то "навсегда", которое имеют в виду ваши оставленные подруги.

Она хотела ответить, что у нее никогда не было подруг, но страх не отпускал, спросила чужим голосом:

-- О каких ограничениях вы говорили?

-- Некой плате за наше совершенство. На самом деле плата вовсе мизерная! Для всех мы -- мертвы. Солнечный свет нашу нежную кожу обжигает с такой яростью, что за несколько мгновений мы умираем. Да он и ни к чему. Днем мы спим, как обычные люди спят ночью. Зато в полночь...

Она слушала, помертвев, если можно помертветь мертвецу. Теперь чувствовала холод своих рук, всего тела. Однако в нем была и странная мощь...

Он кивнул, словно отгадав ее мысли:

-- Исмельда... я верно запомнил? Исмельда, ты сейчас сильнее, чем была. И вообще сильнее любой женщины. Да, пожалуй, и мужчин. Исключая героев, конечно. Герои, они... из другой глины, скажем так. А теперь я познакомлю тебя с твоим новым миром...

Збыслав, по прозвищу Тигрович, из знатного торкского рода Тигровичей, что перешел на службу Киеву еще при Святославе Яростном, взял лучшее от степняка-отца и от матери -- могучей древлянки из богатырского рода Вязовичей. На него оглядывались, ибо молодой витязь с яростным лицом степняка-поединщика был со светлыми волосами северянина, глаза пронзительно синие, такие непривычные для жителя степи, но гордо вздернутые скулы, темные брови, сросшиеся на переносице, выдавали в нем южанина.

Он был сильнейшим из богатырей, что жили в Русском квартале города всех городов -- Царьграде, и, несмотря на молодость, негласно руководил всей охраной многочисленных складов да и всего квартала. Ворота Русского квартала на ночь не запирались, в отличие от Иудейского. Сюда нередко забредали загулявшие чужаки в поисках приключений... А как сладко прикинуться невинным прохожим, над которым вроде бы можно позабавиться, а потом самому сбить рога наглецам! Да сбить так, чтобы сами зареклись искать здесь потехи и другим заказали...

Солнце опустилось, когда он неспешно поужинал, опоясался мечом. Днем вздремнул малость, теперь всю ночь можно бродить по затихшим улицам, вдыхать запах теплого моря, бдить. Пусть даже не его очередь нести стражу вокруг Русского квартала, но по ночам город совсем другой, таинственный и загадочный, грязь исчезает, а дома кажутся еще красивее.

Время шло к полуночи, а теплый воздух колыхался зримыми волнами, не желая терять сухой жар. За знойный день столько вобрал в себя запахов базара, конских каштанов, ишачьего пота, дешевых благовоний и притираний, что и сейчас Збыслав морщился, чуя то настырный запах прогорклого масла, то затхлые ароматы уснувшей рыбы.

Рубашку одел из самого тонкого полотна, да и ту расстегнул едва ли не до пояса, а рукава подвернул повыше. Лишь к утру жара малость спадет, а всю ночь все равно обливаться потом...

Он шагнул к двери, но та бесшумно отворилась. На пороге, в трех шагах от него, стояла женщина в белой полупрозрачной одежде. Плотная вуаль скрывала ее лицо, но при виде Збыслава она разжала пальцы, и вуаль легким облачком поплыла вниз.

Нечеловечески прекрасное лицо, в огромных глазах с длинными ресницами странная робость, даже страх... На белоснежный лоб падали крупные локоны, а роскошная грива волос струилась вдоль спины, опускаясь ниже поясницы. Даже в слабом лунном свете ее стройное тело просвечивало сквозь тонкое одеяние, он видел длинные стройные ноги, крупные чаши грудей, тонкая в поясе, но все это уловил лишь краешком зрения, а сейчас не мог оторвать глаз от ее прекрасного лица.

В глазах ее был непонятный страх, будто она ждала, что он топнет на нее ногой, прогонит, и она уже готова к этому, улыбается просительно, виновато, затем словно бы пересилила робость и сделала первый шажок через порог.

Она была чересчур бледна, признак высокорожденных, только они ревностно охраняют дочерей от прямых лучей солнца, дабы отличались от простолюдинок. Их глаза встретились, она улыбнулась, показав ровные и белые, как жемчуг, зубы.

-- Готовишься на подвиги, герой?

От ее сладкого голоса сердце вздрогнуло, взмыло к небесам. Он развел руками:

-- Ну, сейчас я в самом деле готов на любой подвиг... если улыбнешься еще раз.

Ее глаза вспыхнули счастьем. Он видел, что женщина совсем юная, почти ребенок, от непонятного счастья едва не завизжала, чуть не подпрыгнула:

-- Я буду не только улыбаться!

Голос ее звенел, глаза блистали как звезды. Он безмолвно протянул ослабевшие руки. Она согласно вошла в его объятия, прижалась к широкой груди. Ее холодные, как лед, руки обхватили его в поясе. Как здорово, мелькнуло у него, что холодная, как лягушка. Надоели потные жаркие бабы, как по русской зиме соскучился...

Он обнимал все еще бережно, не веря, что такое совершенное существо в его руках. Она такая нежная и прохладная, что просто нет слов от нежности и внезапно нахлынувшего счастья.

Она ушла под утро, а он еще долго лежал, раскинув руки. Чувствовал дурацкую улыбку на роже, но не желал, да и не имел силы согнать. Дурак, полагал, что искуснее Тернички никого на свете нет!..

Нехотя встал, поморщился на миг, чувствуя на плечах и спине царапины. Но улыбка стала шире: как она вскрикнула, как вцепилась в него ногтями... Похоже, даже зубами, вон на плечах следы! Ни одна женщина так не умирала и не воскресала в его объятиях...

Он не заметил, что и на шее есть две точки запекшейся крови. В том месте, где проходит главная кровеносная жила.

-- Эти вольности нам как кость поперек горла, -- сказал князь церкви раздраженно. -- Добро бы еще Иудейский или Армянский, эти хоть тихой сапой добились за сотни лет, но Русский квартал образовался чересчур быстро... и так же чересчур быстро получил право некой неприкосновенности в своих стенах!

Игнатий низко и опасливо кланялся, впервые с ним разговаривали о столь важных делах. И хотя понимал, что князю нужен кто-то, кто выслушает и возразит, чтобы можно было заранее подготовиться к разговору с божественным базилевсом, но пугала сама мысль, что надо возражать самому владыке.

-- Налоги платят, -- сказал он робко, -- законам нашим подчиняются. Император не позволит резать курицу с золотыми яйцами, что приносит в его казну такие доходы.

-- Да не резать, -- возразил князь церкви. -- Просто малость укоротить крылья! Курица должна бродить по двору да дерьмо клевать, а наш двуглавый орел парить в небесах, царствовать! А сейчас эта славянская курица сама превращается в орла. А двум орлам в одном небе тесно! Турнир -- это хоть и уступка варварству, но все же бескровный... почти бескровный способ показать, кто сильнее. Да увидят все, что сильнейшие правители, сильнейшие богатыри, знатнейшие мудрецы -- все живут в Царьграде. Особенно богатыри. Варварские князьки лучше всего понимают язык силы. Мудрецов еще нужно понять, а силу узрит всякий...

Игнатий сказал осторожно:

-- Не узрят ли в этом возврат к язычеству? Это у них на аренах цирка люди на потеху зрителям убивали друг друга... совсем насмерть, до самой смерти.

-- Не узрят, -- сказал владыка раздраженно. -- Слишком те времена далеко. Вера Христа утвердилась навечно! Теперь все можно обратить на пользу нашей вере. Знал бы как, то и гладиаторские бои возродили бы!.. А что? Да только не присобачить те побоища во славу Христа... А вот турнир можно. Надо только подобрать подходящего святого, в чей день и под чьим бы именем устроить... Гм... Все подвижники, мученики, аскеты, отшельники... Разве что святой Юрий, он же Георгий...

Игнатий удивился:

-- Святой Георгий? Но он никогда не обнажал меч, не дрался, ни одной победы не одержал...

Князь церкви грозно сдвинул брови:

-- Ну и что? Он был римским офицером, которого казнили за веру в Христа. Единственный святой, которого хоть и с трудом, но начали принимать в варварских народах. Даже присобачили ему какие-то подвиги... Конечно, мы поддерживаем эти легенды, создаем новые... ложь во славу приобщения варварских народов к истинной вере... Да, так и сделаем. Я предложу префекту устроить в день святого Георгия турнир, на который приглашаются сильнейшие бойцы нашего величайшего из городов! Победитель получит хрустальный кубок из рук императора и столько золота, сколько весит сам!

Он умолк, прислушиваясь. В далекую дверь робко поскреблось. Князь церкви нервозно позвонил в колокольчик. Тотчас же в дверь просунулась голова молодого помощника.

Игнатий с интересом наблюдал, как тот подбежал на цыпочках, нашептал повелителю на ухо, исчез так неслышно, словно был не человеком, а нечистым демоном. Князь церкви повернулся такой довольный, словно православная церковь подмяла католическую.

-- Прекрасно!

-- Хорошие новости? -- откликнулся Игнатий.

-- Прекрасные! Главный богатырь Русского квартала, Збыслав Тигрович, что-то выглядит бледным, едва таскает ноги. Двигается медленно, взгляд отрешенный... Уже перестал патрулировать улицы. По ночам, как стемнеет, остается у себя дома, но свет не зажигает...

Игнатий пристально смотрел на владыку:

-- Нам повезло?

-- Даже везение надо ковать своими руками, -- бросил владыка с усмешкой. -- Теперь можно приступать и к цареградскому турниру. Никто и ничто не встанет на пути наших воинов к лавровому венку!.. Да не опускай смиренно глазки. Я понимаю, что львиную долю работы проделал ты. Не спрашиваю как, но я велел, ты -- выполнил!

Глава 29

Арену гигантского цирка выравнивали, засыпали песком. С принятием веры Христа от гладиаторских боев пришлось отказаться, но народ так сразу звериный нрав не потеряет, надо оставить выход для звериности, иначе город разнесут, если не изольются в крике с трибун арены-стадиона.

Вот уже полсотни лет здесь устраивали гонки колесниц, где крови и покалеченных бывало не меньше, чем во время боев гладиаторов. Но тогда все было открыто, ясно, как и сами войны, что велись ради добычи, рабов, чужих земель, а теперь войны ведутся ради торжества истинной веры над неистинными, а добычу, пленных и земли захватывают попутно, заодно... Кровь и смерть под колесами разбитых колесниц тоже были не обязательными, ведь целью было не убийство противника, на него шли, дабы успеть к финишу первым...

Владыка мрачно усмехнулся. Если бы хоть одна скачка прошла без перевернутых и разбитых колесниц, без поломанных рук и раздавленных возничих, то на следующую уже пришла бы едва половина зрителей! Но на этот раз для простого народа... а когда касается крови и зрелищ, то и вельможи -- проще простого, хлеба им да зрелищ! Вот и сегодня подготовлено такое, что заставит содрогаться в экстазе и самых холодных.

Огромная чаша амфитеатра медленно заполнялась народом. Первым пришел, по обыкновению, охлос. Толкались и старались захватить места получше. Вельможи явились к началу турнира, их места неприкосновенные, а охрана вышвырнет любого, кто сядет близ, оскверняя запахом простого люда.

Самые роскошные ложи долго оставались пустыми. Даже в самые большие праздники там не бывало тесноты, многие высшие чины на стадион не ходили, но ложи за ними числились.

Игнатий явился в хвосте владыки, робко сел за спиной. Видели, как в соседнюю ложу с видом завсегдатая ввалился грузный Василий, архимандрит, умелый хозяйственник, и, как Игнатий догадывался, причастный и к тайной деятельности церкви.

Поклонившись, он поинтересовался с ходу:

-- Где же ваш прославленный богатырь?

-- Который? -- отозвался благодушно князь церкви. -- Они все как медведи...

Сказано, дикари.

Василий ухмыльнулся:

-- Да, им далеко до нашей изнеженности, что рождает великие мысли. Так говорят наши философы, и я с удовольствием им верю: не надо стараться, трудиться... Я наслышан о неком Збыславе...

Владыка покосился на смиренного Игнатия, ответил с двусмысленной улыбкой:

-- А, который охраняет квартал? Как победитель прошлого турнира, он выйдет в конце. Сразится с нынешним победителем. Такое правило, чтобы сильнейшие мерились силами в конце.

Василий кивнул, это естественное правило соблюдалось и в состязаниях магов. Да и зрителей надо подготовить, разогреть. Иначе после битвы гигантов остальное покажется пресным.

На арену выезжали по одному и группами, дрались копьями и деревянными мечами, на скамьях орали, свистели, ибо то один, то другой боец падал с залитым кровью лицом, а двоих вынесли с переломанными спинами.

Василий поглядывал краем глаза на властелина церкви, по крайней мере, ее православной ветви, видел спокойную благодушную улыбку. Это варвары насыщаются торопливо, а знаток застолий наслаждается не спеша, сперва пробуя салаты, рыбу, птицу, лишь потом ему подают основное блюдо.

Наконец остался один. Даже Василий, повидавший в скитаниях всякого, с содроганием смотрел на эту скалу в железе. Чудовище, а не человек. Но взявший в руки оружие и есть чудовище. Мудрецы дерутся не мечами...

Пока арену выравнивали, засыпали золотистым песком кровь, победитель объехал вокруг арены, собирая овации, вскидывал огромные руки, что-то орал на диком гортанном наречии, затем его увели на короткий отдых перед последней схваткой.

На трибунах прыгали, орали, восторженно швыряли в воздух шапки.

Василий повернулся к владыке:

-- Силен... Кто это?

Тот в свою очередь кивнул на молодого священника. Игнатий поклонился Василию почти так же низко, как и князю церкви, тот сделал вид, что не заметил:

-- Тоже варвар. Откуда-то с гор. Зовут его Сигкурл, а прозвище у него -- Кровавые Клыки...

-- Ого! Это почему же?

-- Варварский обычай, -- объяснил Игнатий. -- Победитель вырывает печень побежденного и пожирает у того на глазах. Точнее, воинский обычай.

Василий сказал сожалеюще:

-- Даже жаль, что святая церковь запрещает такие вещи. В некоторых случаях надо бы делать исключения.

После перерыва, когда по рядам спешно носили слабое вино и холодную воду, на арену вышли ярко одетые слуги, протрубили в фанфары.

С северного входа выехал всадник на красивом белом коне. Зрители закричали снова, в воздух взлетели шапки, платки. Василий морщился: хоть и красавчик, но чужак. Империя чересчур велика и могуча, в ней уже потеряно чувство патриотизма, так присущее крохотным племенам и народам.

Русский богатырь, если смотреть отсюда, не выглядел изможденным, но в отличие от ревущего и размахивающего огромным топором победителя турнира, сидел недвижимо, словно берег силы или страшился от неосторожного движения свалиться с коня. У этих варваров странные понятия чести. Мог бы остаться, но предпочитает умереть в бою, такие по их дикой вере попадают на небеса к их верховному богу, где бесконечно пируют и дерутся между собой...

На миг проснулось сочувствие. Мог бы остаться дома и сохранить жизнь. Просто жить, как будто не жизнь -- самое ценное! Но умрет красиво и нелепо в угоду диким понятиям верности и чести...

А на арене Сигкурл пустил коня вокруг арены, ему кричали и бросали цветы. Когда конь пронеся вблизи Збыслава, Сигкурл проревел: