бутылку, откупорил ее и наклонил над кружкой. Рэдрик, прикрывая рот
ладонью, уставился на его руку. Рука дрожала. Горлышко бутылки несколько
раз звякнуло о край кружки. Рэдрик взглянул Эрнесту в лицо. Тяжелые веки
Эрнеста были опущены, маленький рот искривлен, толстые щеки обвисли. Негр
шаркал шваброй под самыми ногами у Рэдрика, типы в углу азартно и злобно
спорили о бегах, негр, ворочавший ящики, толкнул Эрнеста задом так, что
тот покачнулся. Негр принялся бормотать извинения. Эрнест сдавленным
голосом спросил:
остановился в дверях, раскуривая сигарету.
Здоровенный такой негр, вроде Гуталина, только в два раза шире.
в одном глазу.
прищемил, видно, себе палец, облизывал ноготь, исподлобья разглядывая
Рэдрика. Тоже очень крепкий негр, с проломленным носом и расплющенными
ушами. Эрнест прошел в заднюю комнату, и Рэдрик последовал за ним, потому
что теперь уже все трое типов стояли у выхода, а негр со шваброй оказался
перед кулисами, ведущими на склад.
стул у стены, а из-за стола поднялся капитан Квотерблад, желтый и
скорбный, а откуда-то слева выдвинулся громадный ооновец в нахлобученной
на глаза каске, быстро взял Рэдрика за бока и провел огромными ладонями по
карманам. У правого бокового кармана он задержался, извлек кастет и
легонько подтолкнул Рэдрика к капитану. Рэдрик подошел к столу и поставил
перед капитаном Квотербладом портфель.
дверях уже стояли, ухмыляясь, оба негра, и больше дверей не было, а окно
было закрыто и забрано снаружи основательной решеткой.
портфеле, выкладывая на стол: "пустышки" малые - две штуки; "батарейки" -
девять штук; "черные брызги" разных размеров - шестнадцать штук в
полиэтиленовом пакете; "губки" прекрасной сохранности - две штуки;
"газированной глины" - одна банка...
Выкладывайте...
полетели во все стороны.
размаху швырнул ее себе под ноги. - Жрите! Подавитесь!
подбери все это.
твои подберут. Сам подберешь!
Квотерблад, упираясь кулаками в стол и весь подавшись вперед.
бормоча ругательства, опустился на корточки и неохотно принялся собирать
деньги. Негры за спиной захихикали, а ооновец злорадно фыркнул.
подбираясь к темному медному кольцу, мирно лежащему в заросшей грязью
выемке в паркете, поворачиваясь так, чтобы было удобно; он все выкрикивал
и выкрикивал грязные ругательства, все, какие мог вспомнить, и еще те,
которые придумывал на ходу, а когда настал момент, он замолчал, напрягся,
ухватился за кольцо, изо всех сил рванул его вверх, и распахнувшаяся
крышка люка еще не успела грохнуться об пол, а он уже нырнул вниз головой,
вытянув напряженные руки, в сырую холодную тьму винного погреба.
бросился, ничего не видя, полагаясь только на память и на удачу, в узкий
проход между штабелями ящиков, на ходу дергая, раскачивая эти штабеля и
слыша, как они со звоном и грохотом валятся в проход позади него;
оскальзываясь, взбежал по невидимым ступенькам, всем телом вышиб обитую
ржавой жестью дверь и оказался в гараже Эрнеста. Он весь трясся и тяжело
дышал, перед глазами плыли кровавые пятна, сердце тяжелыми болезненными
толчками било в самое горло, но он не остановился ни на секунду. Он сразу
бросился в дальний угол и, обдирая руки, принялся разваливать гору хлама,
под которой в стене гаража было выломано несколько досок. Затем он лег на
живот и прополз через эту дыру, слыша, как с треском рвется что-то в его
пиджаке, и уже во дворе, узком как колодец, присел между мусорными
контейнерами, стянул пиджак, сорвал и бросил галстук, быстро оглядел себя,
отряхнул брюки, выпрямился и, пробежав через двор, нырнул в низкий вонючий
тоннель, ведущий в соседний такой же двор. На бегу он прислушался, но воя
патрульных сирен слышно пока не было, и он побежал еще быстрее, распугивая
шарахающихся ребятишек, ныряя под развешанное белье, пролезая в дыры в
сгнивших заборах, стараясь поскорее выбраться из этого квартала, пока
капитан Квотерблад не успел вызвать оцепление. Он прекрасно знал эти
места. Во всех этих дворах, подвалах, в заброшенных прачечных, в угольных
складах он играл еще мальчишкой, везде у него здесь были знакомые и даже
друзья, и при других обстоятельствах ему ничего не стоило бы спрятаться
здесь и отсиживаться хоть целую неделю, но не для того он совершил дерзкий
побег из-под ареста - из-под носа у капитана Квотерблада, разом заработав
себе лишних двенадцать месяцев.
очередное шествие какой-то лиги, человек двести, таких же растерзанных и
неопрятных, как и он сам, и даже хуже, будто все они тоже только что
продирались через лазы в заборах, опрокидывали на себя мусорные баки, да,
вдобавок, еще предварительно провели бурную ночку на угольном складе. Он
вынырнул из подворотни, с ходу врезался в эту толпу и наискосок, толкаясь,
наступая на ноги, получая по уху и давая сдачи, продрался на другую
сторону улицы и снова нырнул в подворотню как раз в тот момент, когда
впереди раздался знакомый отвратительный вой патрульных машин, и шествие
остановилось, сжимаясь гармошкой. Но теперь он был уже в другом квартале,
и капитан Квотерблад не мог знать, в каком именно.
прождать некоторое время, пока рабочие загружали автокар огромными
картонными коробками с телевизорами. Он устроился в чахлых кустах сирени
перед глухой стеной соседнего дома, отдышался немного и выкурил сигарету.
Он жадно курил, присев на корточки, прислонившись спиной к жесткой
штукатурке брандмауэра, время от времени прикладывая руку к щеке, чтобы
унять нервный тик, и думал, думал, думал, а когда автокар с рабочими,
гудя, укатил в подворотню, он засмеялся и негромко сказал ему вслед:
"Спасибо вам, ребята, задержали дурака... дали подумать". С этого момента
он начал действовать быстро, но без торопливости, ловко, продуманно,
словно работал в Зоне.
сиденье, засунул руку в корзину, осторожно достал из мешка сверток и сунул
его за пазуху. Затем он снял с гвоздя старую потертую кожанку, нашел в
углу замасленное кепи и обеими руками натянул его низко на лоб. Сквозь
щели ворот в полутьму гаража падали узкие полосы солнечного света, полные
сверкающих пылинок, во дворе весело и азартно визжали ребятишки, и уже
собираясь уходить, он вдруг узнал голос дочки. Тогда он приник глазом к
самой широкой щели и некоторое время смотрел, как Мартышка, размахивая
двумя воздушными шариками, бегает вокруг новых качелей, а три старухи
соседки с вязанием на коленях сидят тут же на скамеечке и смотрят на нее,
неприязненно поджав губы. Обмениваются своими паршивыми мнениями, старые
кочерыжки. А ребятишки ничего, играют с ней как ни в чем не бывало, не зря
же он к ним подлизывался, как умел, - и горку деревянную сделал для них, и
кукольный домик, и качели... И скамейку эту, на которой расселись старые
кочерыжки, тоже он сделал. "Ладно", - сказал он одними губами, оторвался
от щели, последний раз оглядел гараж и нырнул в лаз.
конце Горняцкой улицы, была будка телефона-автомата. Бог знает кто теперь
здесь ею пользовался, вокруг были одни заколоченные дома, а дальше к югу
расстилался необозримый пустырь бывшей городской свалки. Рэдрик сел в тени
будки прямо на землю и засунул руку в щель под будкой. Он нащупал пыльную
промасленную бумагу и рукоять пистолета, завернутого в эту бумагу;
оцинкованная коробка с патронами тоже была на месте, и мешочек с
браслетами, и старый бумажник с поддельными документами: тайник был в
порядке. Тогда он снял с себя кожанку и кепи и полез в пазуху. С минуту он
сидел, взвешивая на ладони фарфоровый баллончик с неодолимой и
неотвратимой смертью внутри. И тут он почувствовал, как у него снова
задергало щеку.
зараза, делаешь? Падаль ты, они же этой штукой всех нас передушат... - Он
прижал пальцами дергающуюся щеку, но это не помогло. - Гады, - сказал он
про рабочих, грузивших телевизоры на автокар. - Попались же вы мне на
дороге... Кинул бы ее, стерву, обратно в Зону, и концы в воду...
воздух, угрюмо глядели заколоченные окна, по пустырю бродили пылевые
чертики. Он был один.
На наш век хватит...